Исторические несостыковки.

Четверг. 22.

Это было действительно необычное утро. К сожалению, только по одной причине. Впервые за долгое время мне удалось выйти из квартиры вместе с сестрой. Постоянные репетиции, задержки, сломанные ногти и ожоги — то, что всегда мешало. Но в этот раз моя сестрёнка была предельно аккуратной и осторожной. До такой степени, что у меня даже пару раз появлялись мысли, не подменил ли кто её ночью? Впрочем, зная её характер, я особо не волновался. Ни одно существо, будь то маньяки, инопланетяне или потусторонние сущности просто не могли иметь такого количества терпения, чтобы выдержать больше часа с ней. Да и причина была куда менее интересной. Мэйбл всего-то отпросилась с репетиции, чтобы быть на первом уроке. Каком? Истории, разумеется. Сложно было терпеть факт появления чего-то, что моя сестрёнка считала более важным, чем репетиции. Я вполне спокойно относился к любым её «влюблённостям», когда это касалось одноклассников или кого-то из драм-секции. Но это почему-то казалось мне неприемлемым. Так как причин, почему она пару недель не может влюблённо вздыхать по новому преподавателю я не нашёл, то решил держать язык за зубами. Поэтому, половину дороги мы шли в абсолютной тишине. А когда эта половина осталась позади, лицо «света очей моих» исказилось от ужаса. Выкрикнув что-то вроде «через десять минут буду» — она умчалась с невероятной скоростью обратно. Десять минут я честно засёк, подождал, и даже лишние три секунды выждал, но потом моё терпение лопнуло. Зная Мэйбл, она могла задержаться и на полчаса, и на час. А потом передумать и вовсе не прийти. В очередной раз шагая по пустым улицам, я размышлял о том, что у меня, как не крути, шансов быть сбитым машиной в разы меньше, чем убитым какой-то потусторонней тварью. То, что я так и не узнал, чем она являлась, довольно сильно нервировало. В конце-концов, я обещал не нарываться, а поиски — ни капли не опасны. Конечно, у меня было не так много времени, да и достоверного источника под рукой также. Не то, чтобы сгоревшие дневники были самым ужасным, что произошло в тот день, но картинка ещё долго стояла у меня перед глазами. У некоторых кабинетов стояли ранние пташки, о чём-то беззаботно болтали. Прохожу мимо них и что-то заставляет ускорится. Сорок первый и сорок второй кабинеты остаются позади. Замираю в шаге от двери в кабинет истории. «Мэйбл как-то долго» — довольно неуместно звучит у меня в голове. Делаю шаг к окну. Не я же на урок спешу, да и рюкзак не особо тяжёлый. Подождать минут десять до урока не сложно, ведь так? Ну или хотя-бы Мэй дождаться. И как в наказание за мои мысли, звучат шаги на лестнице. На всех парах мчится к кабинету. Резко затормозив, чуть ли не падает, пытается отдышаться. Без слёз не взглянешь — волосы растрёпанные, блузка выбилась, юбка помялась, да ещё и туфли где-то умудрилась испачкать. Она на секунду останавливается, пытаясь разровнять блузку, но потом бросает это дело, направляясь в женский. Подёргав за ручку, осознаёт, что после вчерашнего его так и не открыли. В такие моменту у неё действительно пугающее выражение лица — в глазах кипит ненависть, брови нахмурены, зато улыбается о все тридцать два. Будто бы предвкушает удовлетворение от чьей-то казни. Жуть да и только. — Подержи. — Командует она, сунув мне в руки зеркало. Пытается привести волосы в порядок, но каждый раз распускает несчастный хвостик. Достав из рюкзака обруч, надевает его. Она давно не носила его. Очень давно. — Тебе идёт. — До сих пор не знаю, что в тот момент толкнуло меня сказать это. — Всё в порядке? — Взгляд смягчается, и я на минуту-другую теряюсь. — А не должно быть? — Отдаю ей зеркало, когда она заканчивает поправлять воротник. Мэй пристально смотрит на меня какое-то время, а потом забрасывает всё в рюкзак, закидывает его на плечо и заходит в класс. Медленно захожу за ней, со всей силы стараясь смотреть в сторону своего места. Но глаза непослушно скользят в прямо противоположную сторону, заставляя снова встретиться взглядом с чёрными, холодными глазами. Теряюсь, чуть не роняю стул, лоб покрывается испариной. Ужасное начало для утра. — Ты точно в порядке? — Мэйбл отрывает взгляд от предмета воздыхания, обеспокоенно глядя на меня. Только в тот момент мне хотелось обратного — чтобы она не обратила на это внимания. Ведь в итоге момент стал ещё более неловким. — Бессонная ночка? — Отложив явно не журнал, спрашивает Боуен. У меня мгновенно пропадает дар речи. — Да, у него- — Мэйбл! Я выкрикиваю слишком эмоционально, что привлекает ещё больше лишнего внимания. Тут же приземляюсь на стул, уперев взгляд в парту, без сил пошевелиться. Не хватало ещё, чтобы каждый знал — шестнадцатилетний Диппер Пайнс до чёртиков боится ночных кошмаров. — Прости. — Шепчет Мэй, опуская взгляд. — Не из-за вчерашнего ли? — Иногда я забывал, что некоторым людям не свойственно смятение. В такие моменты жизнь награждала меня подобными людьми. — Ты не похож на особо впечатлительного. И что же ты делал с группой, спускавшейся в медпункт, м? «А собственной смекалки не хватает?» — тут же звенит у меня голове, но я всё ещё не в состоянии пошевелить языком. К счастью. В тот момент я мог бы сказать много лишнего. — Бро-бро? — Мэйбл обиженно хмурится, и меня одолевает желание сжаться до размера молекулы. Плохие дни начинаются с плохого утра. Этот же день начинался ужасно. Наконец, неловкую паузу нарушает гомон вошедших одноклассников. Впервые в жизни почувствовал облегчение, увидев их. Обычно всё было наоборот. Впрочем, моего облегчения ни Мэй, ни Боуен не разделяют. На пару секунд последний сосредоточенно смотрит на одну из папок, потом бросает взгляд на часы и с раздражением забрасывает ту в стол. — Останешься после урока. — Несмотря на шум, который подняли пятнадцать человек, я отчётливо слышу эту фразу. Фразу, которая окончательно добивает меня. Давно пора было переписать словарь, добавив в синонимы к «неприятности» моё имя. Звучит звонок, и все затихают. Я же лениво гляжу на преподавателя, невольно замечая небольшое преображение. Абсолютно всё, начиная взглядом и заканчивая позой — теряет спокойствие, и даже голос звучит как-то жёстче, чем пару минут назад. И если до этого он сидел в расслабленной позе, будто бы находясь на своей территории, то после он уже создавал впечатление строгого и далеко не самого притягательного преподавателя. Хотя, учитывая его способ ведения урока, его скорее можно было бы назвать рассказчиком. Такое, как мне казалось, идеально бы подошло для уроков литературы, но никак не истории. И было крайне любопытно, какой процент учащихся по такой методике, получал удовлетворительный балл? Не говоря уже про отметку «отлично». Как не старайся вслушиваться к тому, о чём говорится, вникнуть в суть не получается. Тихий мелодичный голос никак не настраивает на восприятие информации. Скорее наоборот, заставляет абстрагироваться от всего окружающего мира, и уйти куда-то в себя. Глаза постепенно закрываются, и голос сменяется шумом моря, или шелестом листвы. Чем-то природным, естественным и обыденным. Когда звучит звонок, я наконец понимаю, что заснул. Сонливость не отпускает меня, и я забываю записать домашку, медленно направляясь к выходу. — Пайнс! — Резкий выкрик тут же возвращает меня на землю, но не из-за того, что произносится моя фамилия, так как я настолько потерян, что вряд ли бы её вспомнил. Мэй также тормозит, но её надежды не оправдываются. В каком-то смысле я даже рад тому факту. — Витать в облаках на других урок будешь, ладно? — Мэй, надувшись, уходит на следующий урок, я же собираю всю волю в кулак, и делаю шаг к столу. — Понятия не имею, о чём вы. — Строить невинность у меня всегда выходило так себе. Не меня ведь в драм-секцию отдали. — Назови хоть одну дату из тех, что ты сегодня услышал. Он выглядит настолько самоуверенно, что назло хочется что-то ответить. Но, увы, слышать и услышать — две абсолютно разные вещи. — Двадцать пятое ноября тысяча восемьсот семидесятого. — Чисто пальцем в небо. — Даже с веком не угадал. — Всё с тем же выражением лица, отвечает Боуэн. — Ты меня разочаровываешь. — Со вздохом заваливаюсь на парту. Нравоучения выслушивать мне приходится впервые. — А ведь такие хорошие отметки… На минуту в воздухе повисает пауза. — А ты смелый. — Он медленно подымается и направляется к двери. Нужно было сразу закрыть, но… Почему-то внутри зарождаются не самые приятные предчувствия. — Не волнуйся, смысла говорить кому-либо о твоём излишнем любопытстве для меня нет. «Мимо. Попытайтесь ещё раз.» — но я молчу, слишком опасно было бы подать голос. — И чего же вы хотите? Дверь настолько медленно закрывается, что в голове несколько раз успевают пробежать мысли о побеге. Это выглядело бы слишком нелепо. Сжимаю руки в кулаки, и пытаюсь не думать. — Первый ящик стола. — На его лице задумчивая улыбка, а взгляд направлен куда-то в пустоту. По спине пробегают мурашки. Мне не нравится ситуация от слова совсем. — Ученикам не положено подходить к учительскому столу. Облажаться дважды на одном и том же месте — для этого, непременно, нужно иметь особый талант. Боуэн еле сдерживается, чтобы не засмеяться. — Ты совсем не походишь на примерного ученика, — Он выглядел так, будто бы хотел сказать что-то ещё, но внезапно остановился и стал выжидающе на меня смотреть. С надеждой, что мой поступок не усугубит ситуацию обхожу стол и открываю ящик. Та самая папка. — Ведём собственное расследование? Даже не сразу осознаю, что сказал вслух. А когда осознаю, то понимаю, что случившееся утром — цветочки. А вот теперь созрели ягодки. От ужаса роняю папку, но тут же поднимаю её обратно. К счастью, упала она в ящик. Когда же забирал её, некоторые файлы сместились, и мой взгляд зацепился за серебряную цепочку. Рука уже хотела за ней потянуться, но я вовремя себя остановил. Что нужно было — увидел, нечего рыться. — Да так, мелочи. — Тихо отвечает Боуэн. «Тоже мне, скромник.» — хмыкаю, и снова раскрываю папку. Целая коллекция нераскрытых дел. Да и с такими подробностями, что некоторые бы потом о сне навечно забыли. Меня такое, к счастью, не страшит. Кроме вырезок из газет, присутствуют также и более интересные материалы. Такие как отчёты о продвижении дел с полицейских участков или результаты экспертиз. Довольно занятные вещи. Листаю довольно быстро, не задерживаясь на чём-то одном. Скорее, просто пытаюсь осознать объём информации. Самой первой статье почти пять лет. — Так что, — лениво произносит он, — можешь расслабиться, за дело взялся настоящий профессионал. — Его руки ложатся мне на плечи, и я вздрагиваю. Либо он настолько тихо ходит, либо я действительно слишком сильно увлёкся просматриванием. Что-то внутри яро протестует сказанному им. До профессионала ему расти и расти, лет так тридцать минимум. «Самовлюблённый ублюдок» — проносится в голове, и я не успеваю прикусить язык. — Слабоватые у вас способы. — Моя несдержанность постоянно выходит мне боком, но это никак не мешает мне класть болт на свои ошибки. — Тогда будь осторожнее, — шепчет Боуэн, и я встречаюсь с его взглядом, на секунду забывая, как дышать. Этот гипнотизирующий взгляд, будто бы смотришь на вечно вращающуюся спираль. — ты ведь не хочешь, чтобы эта папка пополнилась на ещё одно дело? Звонок всегда звучит вовремя, выбивая меня из состояния транса. Я тут же кладу папку на место, хватаю рюкзак и вылетаю из класса. Эти слова — угроза? — эхом звучат у меня в голове, полностью заглушая окружающий мир. К концу дня я полностью вымотан. И дело даже не в том, что последним уроком была физкультура. По некоторым причинам, совместная. Да и то добила меня лишь физически. Добить морально было сложно после первого урока, но некоторым людям удаётся и мёртвых достать. Пятым в расписании стояла литература. И всё бы ничего — недавнюю пару пересдал, никаких неполадок с Сандерсом не было. Я рассчитывал на спокойный урок, на котором мы начнём новую тему. Но судьба решила иначе. Когда осталось всего ничего до конца, наш любимый преподаватель решил устроить устный опрос. Тему мы проходили не особо объёмную, да и большую часть творчества мы охватили. Потому Сандерс задал довольно интересный вопрос, мол, что заставило писателя, не имея в жизни особых трудностей, писать столь пессимистичные стихи? А если не считаешь, что стихи были пессимистичными — должен был доказать, почему. Разумеется, я, как всегда, и двух слов связать не мог. Я мог пересказать всю биографию, но если речь заходила о подобном — в голове была лишь пустота. Даже перекати-полея не нашлось. В который раз задавался вопросом, почему пропал именно историк? Он был одним из немногих, с кем у меня были вполне нормальные отношения, так как я не любитель вертеться на уроках. Да устрой он внезапный тест, даже если бы завалил его — прийти на пересдачу было не так сложно. И от этого ни на каплю отношение к тебе не станет хуже. Но нет, у мира на всё свои планы. Домой возвращался, мягко говоря, в подавленном состоянии, и мыслями о том, что день просто был не моим. Совсем не моим. Домашка была сделана чисто для галочки. Так сказать, на автомате. Я не был уверен, что правильно, но заинтересованности не было от слова совсем. Я готов был похвалить себя хотя-бы за то, что взял ручку в руки и написал что-то. Но после у меня сил не хватило больше ни на что, потому я сразу же завалился на кровать, и больше чем полчаса гипнотизировал стену, прежде чем заснул. Но не долго длилось то счастье. Ближе к утру я проснулся от очередного кошмара. Перед тем проснулся часа в два, от первого кошмара, потом ещё несколько раз. Самым ужасным было не то, что именно снилось, так как я ничерта каждый раз не запоминал, а чувство, которое кошмары после себя оставляли. Паранойя, заставляющая вздрагивать от малейшего шума, и чувство абсолютной опустошённости. Шёпот, что говорил о какой-то потере и чёрной дыре, что образовалась из-за этой самой потери. В итоге с четырёх с копейками и до семи тридцати я бездумно лежал в кровати, без сил отвести пустой взгляд от потолка. Чувства безысходности и потерянности несли меня на своих волнах по морю, состоящему из самых ужасных воспоминаний. Надежда, служившая мне плотом, постепенно распадалась на части, как и я сам.