Исторические несостыковки.

Среда. 5.

Это было довольно необычно, когда после двух часов сна, чувствовал себя как-никогда бодро. Возможно, конечно, роль сыграло то, что я до этого отоспался. Я практически никогда не ложился спать вечером, потому что было слишком много дел, а потом не мог заснуть до часу или двух ночи, что было весьма проблематично. Из-за этого мне редко удавалось поспать более шести часов за ночь в будние дни. А на выходных, если меня не будила Мэй, я просыпался часам к двум дня. С самого первого урока и до конца третьего я показываю не абы какую активность. И пока все сонно что-то пытаются конспектировать, я пользуюсь моментом, что соображаю лучше, чем когда-либо. Благодаря чему успеваю получить за день оценок больше, чем за неделю. Со стороны — как на перемене сказала Мэй, — выглядело так, будто бы я шесть чашек кофе запил энергетиком. То, что при такой дозе у человека остановилось бы сердце, я решил не уточнять. Обычно получалось тихо отсидеться, так как спрашивали тех, кто заваливался на парту или просто засыпал. Меня от последнего спасало кофе, пусть эффект давало и временный. Но этот денёк был необычным. Правда, не особо долго. К четвёртому уроку я чувствую себя сдувшимся шариком. А вот альфа-близняшка только разошлась на тот момент. И, когда мы подошли к кабинету французского, воодушевление её было практически материальным. Таким же было и моё угнетённое состояние. Не хотелось никого видеть в момент, когда прозвучал звонок. Ещё больше добил Боуэн, — хотя из-за него как-раз таки состояние и было ужасным, но он пошёл дальше, и решил подпортить настроение всем остальным — мол, уже столько времени прошло, а он даже не в курсе, насколько всё плохо с нашим знанием материала. А ведь близятся итоговые. Конец года, как-никак. В общем, то, что я уже не имел сил что-либо делать совсем не сыграло мне на руку. Материал я знал, но вопросы были такими… Необычными. Неоднозначными. Я привык к тому, что нужно зубрить даты, а тут на более логическое мышление, на причины и последствия, и подобное. Единственным плюсом было то, что эта форма работы исключала какое-либо взаимодействие с историком. После обеда настроение немного подымается. В голову приходят самого разного рода мысли: от только недавно закончившейся рутины по поводу Дня Благодарения — на который снова пришло письмо от дядюшек, так как ни одного из них на порог родители бы не пустили, — до более значительных вещей — выступления Мэй на сочельник, и, наконец, самого важного — прошло больше недели, а я, как и обещал, даже не лез в это дело. А оно о себе и не напоминало. Особо сильно. Во всяком случае, до вторника. И я был намерен на выходных всё же постараться дописаться — в письме они упоминали, где остановятся «через недельку-другую» — или дозвониться до дядюшек. Конечно, это была бы не самая приятная причина связаться с ними, но я надеялся, что они поймут. В конце-концов, ситуация пусть и находилась в состоянии затишья, но неизвестно было, насколько долго затишье продлится. Больше всего меня смущало то, что я понятия не имел, физическое то существо или же нет. Потому что если действительно потустороннее, то что я мог? Всего пару раз мне удавалось встретиться лицом к лицу с «живыми» покойниками. Да и в первый раз я был не один, а во второй спасло чудо. В особняке Нортвест. Славное было времечко. Только те призраки были в какой-то степени гуманнее. Ну превращал один людей в деревяшки, — может, проклятие этого превращало всех в мумий?.. — что того то? В итоге все живы остались. А у этого, кажется, была десятая категория, последняя. А как с ними бороться — я не знал. Единственное, что у всех категорий было общее — это то, что все они искали отмщения и\или упокоения. Всё. Был вариант с серебряным зеркалом, но он только с «призраками из картин» работал. Скорее всего. Я не был уверен. Если бы дневники не сгорели, у меня было бы хоть что-то, но нет. Так было бы слишком просто. Единственным источником информации был дядя Форд. А где он был? Одному ему, ну и Стэну, известно было. Кажется, последний раз они объезжали Африку, но письмо отправляли уже из Лондона. С другой стороны, мне, в принципе, если то был призрак, достаточно было просто узнать, чего именно он хочет. Звучало просто, а как исполнять понятно не было. А в случае, если это был не призрак, я абсолютно ничего не мог сделать. Ни как выглядит, ни какого размера, ничего мне известно не было. О сильных и слабых сторонах и речи не шло. Это ведь Боуэн с ним встречался, не я. Но расспрашивать его я не мог, пусть и хотелось. Чертовски сильно хотелось. Пятый урок пролетел мимо меня. Мистер Олвин вернулся, а потому было намного спокойнее. Спрашивать он не особо любил, зато писали мы много. И для того, чтобы писать, особо вникать в то, что он говорил — нужды не было. Последним уроком было самое прекрасное, самое чудесное, самое восхитительнейшее, что есть на планете. По мнению моей сестры, конечно. Когда мы вошли в кабинет, Кассандра уже заканчивала писать на доске тему урока. Когда мы расселись, всё стало ещё лучше. Работать предстояло в группах. Подготовка к предстоящему, более объёмному проекту. На тренировке можно пользоваться написанным текстом, а во время презентации проекта такого уже не позволят. Зная свой уровень французского, я, ясное дело, еле успел в группу к Мэйбл. Все знали, что с таким лидером как она, в проекте по французскому, победа обеспечена. Поэтому никто особо не старался — ни люди из других команд, ни участники команды Мэй. Но последним стараться не пришлось, так как сестрёнка, как всегда, дала каждому задания, которые им легче всего даются. К концу урока у нас был идеально написан и презентован текст. По нашим меркам идеально, конечно, не по меркам Её Величества, которая поставила «с натяжкой удовлетворительно». Остальным, правда, повезло ещё меньше. Где-то её не устроила подача, где-то её темп, где-то неточность, где-то сам текст. Наконец, прозвучал долгожданный звонок, и повеяло свободой. Возможно это был ветер, который создали желающие поскорее вырваться из кабинета ученики. Я даже успел вкусить воли, но на середине дороги Мэй догнала Эмили, довольно милая и жизнерадостная девчонка с огненно-рыжими волосами, которые она заплетала в две косички. Когда я таким образом выразил своё о ней впечатление, сестрёнка ещё две недели, не прекращая, говорила, что у меня «фетиш на рыженьких». Благодаря этому прекрасному случаю, я стал держаться подальше не только от Эмили, но и от «рыженьких» в принципе. Иной поступок был бы вкрай нелогичным, если вспоминать тот случай с Венди. И благодаря этим радужным воспоминаниям, я снова мыслями вернулся к делу, и поставил себе в цели на вечер просмотр истории ближайших зданий в округе, в частности — здания школы. Я стоял у стенки минут с двадцать, пока моя дражайшая сестрица не замечая ничего вокруг, общалась с подругой. А потом, будто бы не ожидая меня увидеть, повернулась со словами: «Ты же сходишь с нами к Кассандре, пожа-луйста». Ну и как я мог отказать? Да никак. Это ведь даже не вопрос был. Снова пришлось подниматься на четвёртый этаж и переться в так полюбившийся кабинет. Что может быть лучше? Разумеется, не один отвратительный человек — а сразу два! Прям акция. Два по цене моих нервных клеток. Девчонки тут же подбежали к «Кэсси», успев только раз бросить влюблённые взгляды на Боуэна. Тот с недовольством — брезгливостью? — отступил назад и, кинув что-то вроде: «до завтра» — удалился. На пару минут и правда стало легче, а потом я понял, что ошибся. Мэй так напрягла Кассандру, что та сидела не понимая, что от неё требуется. Кажется, она хотела усложнить или изменить текст, я особо не вслушивался. Когда я подошёл спросить, на сколько их особо интеллектуальная беседа затянется, меня попросили не мешать, иначе придётся ждать до утра. Такого желания у меня не было, и чтобы не подгонять их, я решил спуститься вниз — пройтись, получить нагоняй от уборщицы, подождать в холле. На втором этаже снова сменили расписание, кабинет истории — и остальные — снова переехали на первый этаж. Не особо приятная новость. Также, поменяли местами некоторые предметы, что было не особо то и важно. На первом было, как и всегда в то время — тихо. Все кабинеты были закрыты, — а одно из окон открыто, — и когда я дошёл до двери в холл, то запоздало понял, что и она тоже закрыта. Единственный спуск — через второй этаж. Нужно было возвращаться. За окнами серые пейзажи и довольно мрачное облачное небо. Когда проскочила мысль о том, что было бы обидно, пойди дождь, я даже не сдержал улыбки. Как иногда легко переключиться с чего-то важного на какую-то мелочь. На то, что зонт забыл, на то, что слишком холодно на улице. Мэй с Эмили и не думали спускаться. Даже немного жаль было Кассандру. Она любила свой предмет, но энтузиазм, который проявляла моя сестрёнка был действительно чем-то… Слишком навязчивым. Подниматься на второй этаж не особо хотелось, и ещё меньше желания стало, когда я заметил приоткрытую дверь. Понятия не имею, чем я думал, — точно не головой — но я открыл её. Старый добрый кабинет истории. Вновь в первозданном-идеальном виде. Как под линейку ровно выстроенные ряды парт, предельная чистота, парящий над шкафом горшок с цветком… «Что за-» — только и успевает пронестись в моей голове, как он бесшумно приземляется на поверхность шкафа. Абсолютно бесшумно. В тот момент я мог думать только о том, что стоило бы увеличить время, предназначенное для сна. — Ну и что ты здесь делаешь, скажи на милость? — От голоса вздрагиваю и на время теряюсь. В голове только и крутится «не смотри в глаза, не смотри в глаза». — Умираю от скуки. — Посчитав, что честный ответ - лучший вариант, отвечаю я, и, не сдерживаюсь, перевожу взгляд на внезапного, как снег зимой, собеседника. — А этот кабинет тебя явно притягивает. Раздражён, слишком сильно раздражён. Руки держит за спиной, но когда поворачивается к окну, успеваю заметить, что бинт, во-первых был новым, во-вторых, стал закрывать не только кисть, но и чуть дальше к локтю. Насколько дальше, узнать не дано было — закрывали рукава рубашки. — Он просто единственный открыт был. На самом деле, продолжать разговор смысла не имело. Как ни крути — ни один из нас не был в нём заинтересован. Просто меня удивляло, как он со мной обращался. Не только, будто бы ничего не произошло, но и в принципе, будто бы я не с преподавателем говорил. И мне стало любопытно. — Это ненадолго. — Боуэн подошёл к окну, чтобы закрыть его. Перед этим ветер успел всколыхнуть его волосы. «Красивый кадр» — с каким-то безразличием подумалось мне. Не было уже сил кричать на себя за подобные мысли. Ну думается и думается, чёрт с ним. — Точно под дождь попаду. — Он прошептал это совсем-совсем тихо, и слова почти утонули в шуме на улице. — Ладно, прости. — После этой фразы он на секунду замер, и только после убрал здоровую руку с ручки. А потом повернулся. — Уже ухожу. — Тут же добавил. Струсил. — Подожди. — Он смотрел так пристально, что мурашки пробежались по коже. Мои глаза против воли встретились с его, и когда он начал подходить, я буквально забыл что не каменное изваяние, и могу двигаться. Ну, или мог. Когда-то. Перед тем как он подошёл чуть ли не в плотную. — Будь внимательнее в следующий раз, ладно? — С этими словами, а также до жути невинной улыбкой, он закрыл боковой карман на моём рюкзаке, и отошёл обратно к своему столу, снял со спинки стула пальто, и накинул его на плечи. А во мне бурлила животная ярость. Казалось, не сдержи я себя, так кулаком бы стену пробил. Если быть реалистами, то сломал бы руку, но не суть. — Конечно, Мистер Боуэн. — Меня просто трясло, из-за чего фраза так и сочилась ненавистью. Я вышел из кабинета, без задней мысли направившись у выходу, но на середине притормозил, вспомнив. «Историк» поравнялся со мной. — И куда это мы так спешим? Ломать стены — это определённо плохо, но ломать стеклянные двери — немного менее ужасно. Хотя, ходили тогда бы оба с повязками на руках. Как два идиота. Хотя почему как? — Там закрыто. — Сквозь зубы процедил я. — И ты решил с разгону выбить дверь? «С разгону я могу решить выбить только тебе челюсть.» — однако, даже в моей голове это звучало глупо. Какая бы ярость меня не одолевала, сотворить подобное я не мог. Дяди могли бы, отец мог бы, Мэйбл могла бы, но не я. Но так хотелось… Стоило вспомнить о сестрёнке, как она тут же замаячила на горизонте. Спустилась с лестницы, и побежала за подругой в холл. Достав из кармана ключи, Боуэн открыл дверь. — Дамы вперёд. — Со смешком добавил он, отходя в сторону. — Ненавижу тебя. — Я знал, что от сжатых до такой степени кулаков остаются следы, но ничего с собой поделать не мог. Перешагнув порог, я не успел и глазом моргнуть, как послышался звук закрывающегося окна. Резко развернувшись, я увидел, что все они закрыты. — Что-то не так? — Боуэн действительно выглядел так, будто бы ничего необычного не происходило. Вообще ничего. — Не важно… — Прошептал я и направился в холл. В голове вертелось множество вопросов. «Ему совсем плевать, как я к нему обращаюсь?», «Он не услышал, что я сказал?», «То, что произошло в кабинете — злая шутка моего разума, или я схожу с ума? Или это проделки призрака\полтергейста\чертовщины что явно не ушла в небытие?», «Закрывшееся окно относится к тому же, к чему и горшок с цветком?». Не дожидаясь, пока Боуэн закроет дверь, я вышел в холл и, ничего не объясняя, взял Мэй за руку, выводя из здания. Она только и успела бросить короткое «пока!» подруге. Но потом, по пути домой, — как на зло дождь всё же пошёл, совсем слабый, но неприятно, — ответить или, если быть точнее, найти отмазки всё же пришлось. Кроме того, ей ещё удалось уговорить меня помочь с репетицией текста. Мол, Эмили постоянно занята, а ей время терять нельзя. Будто бы у меня своих планов не было. Спасибо репетициям, времени у меня тем вечером совсем не осталось. Стоило на секунду отвлечься, как начиналось: «Ты совсем не помогаешь!» или «Я с таким же успехом и со стеной репетировать могу». Ну и репетировала бы, чего меня трогать? Да и не мог я не отвлекаться — по сотне раз повторять одни и те же фразы — с ума сводит. Но к ночи всё стало ещё веселее — пьесу, которую они должны были играть в декабре, Мэй решила предложить играть на французском. Это было до такой степени безумной идеей, что меня пробило на смех. Далеко не все в труппе изучали именно этот язык, так как чаще всего вторым языком изучают испанский. Но даже если бы и все его изучали, то реакция Кассандры была бы как раз тем, зачем я пришёл бы на концерт. Учитывая всё её придирки, она бы не высидела там и трёх минут, а если что-либо и заставляло бы её наблюдать за тем ужасом — то её было бы крайне трудно вообразить. Без злорадной улыбки. И в кого я такой садист? Впрочем, можно легко столкнуть подобное на простое желание возмездия. «Страшно представить, какое тогда возмездие должно ждать меня…» — примерно такими мыслями закончился мой недолгий вечер, перед очень и очень долгим днём.