Ягеру дурно спалось. Непонятное душевное состояние, мысли, терзающие его в последнее время, сделали ночь почти бессонной. Он проснулся ещё до рассвета. Лежа в сиреневых сумерках на кровати, он почему-то вспомнил вечерний разговор с герром Швартцем.
У них были доверительные отношения. Мужчина, офицер уже в годах, верил в блестящую карьеру Ягера. Иногда он приглашал молодого подопечного пропустить пару рюмочек настойки перед сном. Приятная и немного терпкая жидкость согревала тело и освобождала мысли от оков повседневности. Чаще всего Швартц ударялся в воспоминания о своей горячей молодости, но иногда у них проходили серьёзные разговоры с оттенками холодных, как сталь танка, нот разочарования и безысходности ситуации. Намного реже они разрешали себе за разговорами помечтать, что будет после того, как этот кошмарный сон закончится. Посиделки проходили без посторонних глаз. Вот и вчера герр Швартц, пригласил его к себе в кабинет пропустить рюмочку настойки.
— Вы переписываетесь с Хельгой? — после первой выпитой в тишине рюмки, мужчина сразу же напрямую задал вопрос, больше всего интересующий его.
— Да, я недавно отправил ей ответное письмо. Оно уже должно было дойти до вашего дома, герр Швартц, — Клаус постарался улыбнуться.
— После удачного показательного боя тебе полагается недельный отпуск и, возможно, тебя даже повысят в звании, — мужчина мечтательно улыбнулся. — Где ты намерен провести отпуск?
— С вашего позволения, я бы хотел навестить Хельгу и вашу супругу, фрау Швартц, — Клаус уже знал, какого ответа от него ждали.
Мужчина одобрительно кивнул головой и растянулся в довольной улыбке. Всё шло по плану. Возможно, в скором времени его дочери будет сделано предложение, и он будет спокоен за её будущее. Герхард подыскал Хельге замечательного мужа. В скором времени Ягера повысят. Он уже разузнал у своего старого друга, работающего в канцелярии самого Гиммлера, что документы Ягера о повышении звания и награждении железным крестом первой степени уже лежат на подписи. Осталось только расстрелять русский танк на учениях, и подпись будет поставлена. К тому же, Ягер был не из бедной семьи. В отличии от него, Швартца, который разбогател только после того, как началась война.
Это сейчас у него был красивый большой дом в Мюнхене, а также ферма и небольшая булочная, которые приносили ему неплохой доход. Имелись у него и другие сокровища. Каждый офицер знал, что, если он хочет угодить своему начальнику или расположить его к себе, то ему нужно подарить какую-нибудь ценную вещь из разграбленного музея или частной коллекции. Поэтому в доме Швартца повсюду висели редкие картины в дорогих рамах. Шкатулки из разных ценных пород камней до отказа были заполнены брошами, серьгами и прочими женскими безделушками из золота со вставками из дорогих камней. Не один набор столового серебра изысканной ручной работы теперь красовался на каждом торжестве. Повсюду стояли большие и маленькие статуэтки и бюсты. И ещё много разных вещей, имеющих историческую и денежную ценность, пылились по шкафам и комнатам, что были переделаны в подобие домашнего музея. Так что его дочь будет с богатым приданым, и никто не сможет ей ткнуть тем, что она нищенка. Швартц сам некогда попрекал этим свою жену, поскольку у той из приданного было только пару платьев на выход и расшитый шёлковый комплект постельного белья, на который ложились все ближайшие родственники.
Хельга была в курсе планов отца и всячески старалась подыграть ему. Только вот после ранения Ягера, она встала немного кривить нос и заводить странные разговоры о том, что, может, отец подыщет ей другую партию. Герхард дал понять, что всё решено, и его решение никто не посмеет оспорить.
— Шрамы украшают мужчину, — это было его последним и бесповоротным решением.
Хельга была его единственным ребёнком. Конечно же, он баловал её как мог. Это, видимо, и привело впоследствии к дурному и капризному характеру. Природа одарила её довольно симпатичным лицом и красивой фигурой, так что отбоя от ухажёров у неё никогда не было. Вот только была одна проблема психологического характера. Ещё в её юном возрасте фрау Швартц было подмечено, что у Хельги проявлялись странные садистские наклонности. После того, как она довела до смерти своими истязаниями щенка, подаренного ей на четырнадцатилетие, её показали психологу. Тот сказал, что после подросткового периода это пройдёт.
С тех пор за ней больше не замечалось дурных наклонностей, пока не выяснилось, почему она так любила ездить на ферму, проводя там всё своё свободное время. У фрау Швартц были кое-какие подозрения, но она и подумать не могла о том, что всё намного хуже. Проследив за дочерью, она просто пришла в ужас. Всегда милая и приветливая Хельга истязалась над пленными украинскими и белорусскими девушками, которые работали на их ферме. Но в оцепенение вводило даже не это, а тот факт, что она получала от этого удовольствие. Герхард, который приехал после срочной телеграммы с весьма пугающим содержанием, потерял даже дар речи, видя то, как горели глаза, его дочурки. Её губы нервно подрагивали, растягиваясь в безумную улыбку, когда она видела слёзы и кровь девушек. Хельга готова была купаться в крови и боли пленниц, наблюдая как всякая надежда угасает в их глазах.
Очередной вердикт доктора был неутешителен. По совету многоуважаемого профессора, который считал, что, выйдя замуж и родив дитя, у Хельги должны пройти садистские наклонности, ей начали подыскивать мужа. Вот Герхард Швартц и занялся подбором кандидатуры в мужья своей дочери среди своих офицеров. Нужен был надёжный человек, который не будет болтать лишнего и, если нужно, закроет глаза на некоторые вещи. И в этой роли сейчас он видел только Ягера, танкового аса и преуспевающего мужчину с блестящим послужным списком, который за годы службы зарекомендовал себя как надёжный человек. Если до ранения Ягер упрямился насчёт помолвки с Хельгой, то после пустил всё на самотёк.
Как-то вечером после выписки из больницы он находился дома в полагающемся ему двух месячном отпуске. В один из солнечных дней их дом посетил Герхард Швартц. О приезде обергруппенфюрера ему доложили не сразу. О госте Ягер узнал только спустя полчаса. Когда он вошёл в гостиную, то понял, что он прервал какой-то важный разговор. Сердце бешено колотилось, поскольку страх комиссования преследовал Клауса по пятам. Он уже не мог представить своей жизни без армии, а вот чувство того, что армия легко обойдётся без него, угнетало. Но Швартц приехал с хорошими новостями. Клаусу через неделю вручат награду из рук самого Гиммлера в Берлине, и он как никогда нужен своей стране.
Окрылённый хорошими новостями Клаус отправился на прогулку в сад, где он и подслушал разговор родителей. Не специально, это вышло само собой. После отбытия своего командира, прогуливаясь вдоль пышных кустарников и цветущих кустов, Клаус обратил внимание на еле заметный блеск. В кустах явно что-то лежало. Зная щепетильность своей матери по поводу идеального сада, он был удивлён оплошности прислуги, которая позволила чему-то лишнему лежать на клумбе. Мужчина наклонился, и попытался дотянуться рукой до предмета, который лежал за ветками и поблёскивал на солнышке, но не смог. В правом предплечье встало колоть и резкая боль в боку, заставила Клауса поморщившись присесть на землю. Тогда-то он полностью и исчез за кустом, который сделал его невидимым для остальных.
Скрываясь на половину в земле рядом с кусочком зеркала, на котором подпрыгивал лучик солнца, он смог разглядеть фигурку оловянного солдатика. Когда-то в детстве он не расставался с ним ни на минуту! Брал с собой на прогулки, обед и даже отказывался спать, когда его не было рядом. Клаус бережно очистил от кома земли свою старую игрушку. Спустя годы будучи уже подростком, он поругался с отцом и, вбежав в комнату, выкинул своего любимого солдатика в окно. Как все подростки, страдая приливами максимализма, граничащего с неутолимым желанием доказать, что он уже не ребенок, Клауса разозлили и почти довели до бешенства слова отца: «Ты ещё ребенок, и не тебе решать. Пока ты тут живешь, ты будешь подчиняться мне». Тогда он считал, что этим жестом доказывает самому себе, что он больше не ребёнок и вправе принимать решения самостоятельно.
Только спустя годы, когда он приехал из военной академии домой на каникулы, ему вспомнился его любимый солдатик. Но время давно забрало его, похоронив вместе с опавшей листвой, и найти его было просто невозможно. И вот спустя так много лет его рука коснулась гладкой поверхности оловянного солдатика. Клаус улыбнулся и хотел было встать, но тут в сад вошли его родители. Мать что-то горячо возражала, видимо пытаясь оспорить решение отца.
— Он сам должен решать, с кем ему быть!
— О, Матильда! Ты видела его?! Думаешь, девушки в очереди будут стоять, ожидая приглашение руки и сердца?! Дочь герра Швартца — идеальная кандидатура. Красива, богата. Хоть завтра готова идти под венец.
— А как же чувства?!
— Милая, тебе бы романов поменьше читать, — мужчина бережно взял жену за руку.
— Я всё равно не согласна с тобой, — рука женщины выскользнула из ладоней мужа.
Клаус зажмурился, к горлу подкатил ком. Неужели он так и не вырос? Неужели он сам до сих пор не может принять решение? Он открыл глаза и увидел, как на него смотрит его солдатик. Его лицо прекрасно сохранилось, в отличии от мундира, который потускнел, а местами облезла краска. У игрушки частично отсутствовала левая рука. Некогда он сжимал в ней мушкет, готовясь к бою. Солдатик смотрел на него со спокойным лицом, будто говоря: «Будь мужественен!». Родители уже покинули сад, а Клаус продолжал сидеть на земле, бережно очищая своего солдатика и всматриваясь в неподвижные и словно всё понимающие глаза.
От ужина в тот вечер он отказался и, сидя за письменным столом и разглядывая своего солдатика, пришёл к судьбоносному решению. Родители были правы — пора ему жениться, а дочка его начальника была лучшей кандидатурой для этого. Нужно мыслить трезво, а не летать в облаках. Этот брак выгоден во всём. От богатого приданого до карьерного роста, ведь при таком покровителе его дела пойдут намного лучше.
Сейчас, сидя в кресле рядом с герром Швартцем, Клаусу внезапно встало дурно и тошно от осознания того, что, возможно, он погорячился в принятии своего решения, но пути назад уже не было. Не сейчас.
— Герр Ягер… Клаус, — мужчина редко обращался к нему по имени, лишь только когда хотел попросить о чём-то личном. — Я бы хотел попросить Вас… Как бы это сказать… Не быть таким строгим с фрау Фон Коуфман, — Ягер непонимающие уставился на мужчину.
«От чего вдруг Швартц просит за эту фрау?» — просьба ввела его в ступор.
— И чья она протеже? — он решил задать вопрос в лоб, ведь это было лучше, чем часовое хождение вокруг да около.
Швартц даже засмеялся. Ему нравилась прямолинейность своего подопечного. Наверное, за это он его и уважал, не смотря на его юный возраст по сравнению с ним самим.
— Не знаю чья именно, но мы с вами прекрасно понимаем, что с канцелярии самого Гиммлера просто так не посылают проверки. Так что-либо начальник лагеря герр Гольц в чём-то заподозрен, либо вашей методикой заинтересовались на самом высшем уровне, — глаза пожилого мужчины заблестели. — Я по обыкновению навёл справки о фрау Фон Коуфман. Должен признаться, что её заслуги меня удивили. У этой юной особы имеется не только железный крест второй степени, но и другие награды, полученные во время её службы в Люфтваффе. Она не раз отличалась в боях и при бомбёжке. После последнего боя она единственная, кто выжил. Говорят там был ад… — мужчина глубоко вздохнул и прикрыл глаза, потерев переносицу. — Её нашли полумёртвую почти на вражеской территории. Долго не могли вытащить из-под миномётного и зенитного огня. Ранения были не совместимы с жизнью, но она выкарабкалась. После её признали не годной для полётов, и, по воле случая, она оказалась в Берлине, а затем и в канцелярии Гиммлера, — мужчина вздохнул и налил ещё по бокалу настойки.
Он прекрасно понимал, что просто с улицы на такую престижную службу не попадали, но вот справок о её покровителе ему не удалось навести. Герхарду даже встало завидно, что в столь юном возрасте кому-то было дано сделать такую блестящую карьеру. В отличие от него, когда после Берлинского путча он застрял в звании гауптштумфюрера, и до самой войны про него никто не вспоминал. Выпив ещё по одной рюмке настойки, они разошлись по комнатам, договорившись, что в скором времени Клаус непременно заедет погостить к нему домой в Мюнхен.
Вот и сейчас лёжа на кровати Ягер кивнул в знак согласья. Словно он что-то для себя понял и согласился с этим. Так он пролежал до подъёма, прислушиваясь сначала к хрустальной тишине с перезвоном птичьих голосов, а потом к разрушившему эту гармонию гомону и топоту сапог за окном.
На завтрак Ягер пришёл раньше всех. Закурив свою любимую трубку, он расположился в кресле, возле небольшого круглого столика. Первым появился его помощник Тилике и с разрешения Клауса сел рядом с ним, закурив сигарету. Затем один за другим, а кто-то и компанией, в обеденном зале стали появляться остальные офицеры. Последней вошла Кримхильда, вид у неё был немного ещё сонный. Видимо, она крепко спала и встала в последний момент. Но, даже не смотря на это, она уже с утра была идеально причёсана, накрашена, и на её форме не было ни единой складочки. Как только девушка вошла в обеденную комнату, Ягер впервые посмотрел на неё внимательней. Ни как на «ящик Пандоры», а как на военного офицера, за которым были поступки и отвага.
За те пять минут, пока на стол раскладывали столовые принадлежности и приносили блюда, он постарался посмотреть на неё с другого ракурса. Подметив при этом некоторые особенности, малозаметные детали. К примеру, то, что она не могла долго стоять, опираясь на левую ногу, это, видимо, говорило о ранении в левую сторону. Время от времени она разминала мизинец и безымянный пальцы правой руки, что тоже, скорее всего, говорило о ранении. Она улыбалась своей завораживающей улыбкой, а во взгляде была какая-то щемящая тоска, которая только сегодня бросилась ему в глаза. Или у неё плохо получалось скрыть это от посторонних этим утром? Спустя время, видимо, почувствовав на себе чужой взгляд, девушка впервые за всё время от того момента, когда вошла в обеденный зал и когда уже подавали десерт, взглянула на Клауса. Казалось, она пыталась заглянуть в душу и прочесть что-то там, настолько пронзительным был её взор. Смутившись от такого взгляда, Клаус поспешил отвести глаза, пообещав себе больше так не разглядывать фрау Фон Коуфман. Девушка, видимо, убедившись в том, кто именно так пристально наблюдал за ней, и проследив, что на неё больше не смотрят, отвернулась к другому офицеру, который негромко что-то ей рассказывал.
Сегодня Ягер увидел её другой, и теперь эта мысль не давала ему покоя. Как и то, что в начале войны в армию не брали женщин, а теперь они воюют. А раз так, то дела их плохи. От этого на душе стало ещё хуже. Ведь если женщина воюет наравне с мужчинами, значит перевес сил пошёл не в их пользу. Дети, кухня, церковь остались в прошлом, как и все прелести мирной жизни.
«Интересно, кем бы она стала в мирной жизни?»
***
По мнению Клауса, нужно было отдать Кримхильде должное. Она ушла с головой в работу, а не бегала по всему лагерю, заигрывая и сбивая офицеров с боевого настроя, как до неё это делала телеграфистка и жена молодого офицера. Два ближайших дня Ягер почти позабыл о присутствии в лагере девушки-офицера. Обедала и ужинала Кримхильда чаще за бумагами в канцелярии. Лишь однажды он столкнулся с ней, когда вечером пытался найти обергруппенфюрера Швартца, и ему сказали, что он пошёл в канцелярию. Яге, неодобрительно покачав головой и криво ухмыльнувшись, проследовал к архиву. Похоже, его начальник решил приударить за фрау.
Зайдя в канцелярию, он проследовал в уже знакомую ему комнату с множеством ячеек и карточек в них. За столом в тусклом свете настольной лампы сидела девушка, сложив руки, как в школе, одна на другую и положив на них голову. Похоже, она уснула. Ягер уже собирался пройти мимо, но не смог. Непонятное чувство то ли жалости, то ли сострадания заставило войти в комнату и подойти к столу. Он бы не прошёл мимо другого офицера и то, что она девушка, не должно помешать ему сделать то же самое. Нужно было постараться искоренить свою предвзятость по отношению к женщинам в военной форме.
Подойдя ближе, он обратил внимание на её аккуратные пальчики, в которые уже немного въелась чернильная краска. Рядом лежал листок промокашки с чернильными пятнами и разводами. В своей сгорбленной позе и без кителя, она выглядела худее, чем обычно. Даже, наверное, слишком. Казалось, белая свободная блузка скрывает под собой некрасиво торчащие позвонки и рёбра. Сейчас в резком контрасте света и полутьмы, она не выглядела такой идеальной, как казалось до этого. Под глазами стали заметны тёмные круги. Небольшой шрам над левой бровью теперь казался уродливой бороздой, пропахавшей белоснежную кожу. Даже всегда уложенные в аккуратную причёску золотистые пряди выбились из прически и, как реки, стекали с белоснежных рукавов блузки, ложась причудливыми завитками на тёмном дереве стола.
— Штурмбанфюрер Фон Коуфман!
Девушка подскочила, как ошпаренная, растерянно моргая глазами и не совсем понимая спросонок, что происходит вокруг. Клаус постарался скрыть улыбку, но не смог. Ему стало смешно от того, как она подскочила, словно была рядовым на посту, которого разводящий застал спящим.
Увидя перед собой Ягера, она устало вздохнула, её поза сразу же расслабилась. Девушка села на стул и, убрав пряди за уши, начала раскладывать документы по стопкам. Движения выходили какими-то нервными, скованными, словно на её руках были кандалы. Закрыв чернильницу и почистив перо, она подняла свои усталые глаза на офицера, который молча наблюдал за ней всё это время.
— Признаться, вы меня напугали. Спасибо, что разбудили, — голос после неглубокого сна немного сел и приходилось через каждое предложение прочищать горло. — Я немного устала и, видимо, не заметила, как заснула.
Ягер продолжал улыбаться, еле сдерживая смех. У фрау на лбу красовалось чернильное пятно, которое, видимо, отпечаталось от руки во время сна.
— У Вас чернильное пятно.
Девушка принялась осматривать белоснежную блузку, а затем, заметив пятно на руке, достала платок и, намочив его водой из графина, принялась оттирать чёрную кляксу.
— Спасибо.
— Нет, у вас пятно на лбу, — Ягера смешила данная ситуация, и он еле сдерживал улыбку.
Девушка, заметив его весёлость, с недовольством отвернулась, принявшись тереть лоб. Её разозлила улыбка Ягера. Он явно издевался над ней, впрочем, как и до этого. Она уже была наслышана о его неприязни к женскому полу и теперь старалась держаться от него подальше. Не хотелось портить себе настроение и расшатывать нервы. И без этого проблем у неё было хоть волком вой. Все факты говорили о том, что близится конец войны, и кольцо проблем только стягивалось вокруг неё.
Кримхильда повернулась к Ягеру, но по его покачиванию головой и довольной улыбке поняла, что пятно она так и не стёрла, а скорее всего только размазала. Разведя руки в стороны в вопрошающем жесте, она уставилась на него. Внутри уже начинала бурлить злость, а улыбка Ягера только подливала масла в огонь, бушующий в ней. Клаус указал на своём лбу, то место где у неё было пятно.
— Я думал, каждая женщина носит с собой зеркальце, чтобы попудриться и подкрасить губки, — в его словах скользил намёк на то, как женщины порой бывают легкомысленны.
Эти слова стали для девушки, как красный флаг Советов на канцелярии Фюрера для немцев. Они, как заноза, вошли глубоко в душу и больно ранили. В них явно был намёк на женскую недалёкость. Кримхилда закусила губу, сдерживая эмоции и стараясь сгоряча не нагрубить.
— Мне оно хотя бы требуется, — слова сами собой слетели с губ.
Только когда она процедила это сквозь зубы, то поняла, насколько она была жестока в этот момент. Девушка видела, как побледнел Ягер. Улыбка сползла с его лица, губы поджались, превращаясь в тонкую бледную линию, глаза прищурились. Покачнувшись, он резко развернулся и молча вышел.
— Дура! — девушка выдохнула и села на стул. — Какая же ты дура!
Ей сейчас проблем и так хватало. Осталось только поругаться с офицером, у которого специальное задание и от которого, возможно, зависит дальнейшее преимущество в военных действиях. Наживать врага в лице Ягера ей не хотелось. Тем более учитывая, что он являлся любимчиком обергруппенфюрера Герхарда Швартца, значило нажить уже двух врагов. Следовательно, нужно было прикусить свой язычок и постараться наладить хоть какие-то отношения.
***
Войдя в свой кабинет и плюхнувшись в кресло, Ягер закурил свою любимую трубку. Кримхильда его больно задела. Он, конечно, и сам хорош. Постоянно старался поддеть её, показать, что девушкам на войне делать нечего, но она тоже в долгу не осталась. Чувство неприязни росло в нём с каждым днём. Его раздражало в ней всё. Её вечно идеальный внешний вид, манера держаться, словно она царских кровей. Вечно изучающий и холодный взгляд, улыбка, из-за которой мужчины вокруг начинали вести себя, как идиоты. Его задевало то, что она не обращала никакого внимания на его грубость и поддёвки, только скалилась и дальше продолжала какую-то свою игру. Клаус был уверен, что она здесь ради его новой методики обучения.
Больше всего его раздражало в ней то, что стоило ей с кем-то просто лечь в постель, и вуаля! На её плечах красовались погоны штурмбаннфюрера. А ему нужно кровью доказывать своё право на следующую ступень карьерного роста.
— Стерва!
Выпуская очередной клубок дыма и наблюдая, как он поднимался к серому потолку, Клаус вспомнил вечер его прибытия домой. После лечения в госпитале Берлина его отпустили домой на пару месяцев.
Когда он возник на пороге со свежими шрамами на лице исхудавший, с тёмными кругами под глазами, мать, которая вышла навстречу, не сразу признала его. Только когда она подошла к нему ближе, то сначала охнула, зажав при этом рот руками, а затем её глаза стали наполняться слезами. Фрау Ягер даже побоялась обнять сына, думая, что она могла сделать ему больно.
— Мой мальчик, — она протянула к нему руки, и он бросился в её объятия.
Одинокая слеза, скатившись по его щеке, стала больно щипать ещё не совсем затянувшиеся раны на щеке. Только дома он смог разглядеть своё новое лицо. Позаботившись о психическом состоянии больных, в госпитале давно уже убрали все зеркала.
Зеркало. Каждое утро Клаус замирал перед ровной поверхностью. Первое время он даже не подходил к дьявольской отражающей поверхности. Глядя через него на свежие раны, память возвращала его в Нефёдовку, где он снова переживал боль и унижение. В носу вновь чувствовался запах горящей плоти, а на губах появлялся привкус железа. Привкус его крови и плоти.
Теперь уже спустя годы Клаус спокойно подходил к зеркалу, больше не возвращаясь в тот роковой для него день. Перед глазами больше не оживали картины ушедшего времени. До недавних пор… Ивушкин вновь взбудоражил и поднял из воспоминаний муть и боль, которые покоились на дне его души.
Выпустив очередную струйку дыма, он оглядел комнату, будто впервые оказался здесь. Отперев сейф, встроенный в стол, он достал фотокарточку. Её сделали перед его отправкой на фронт. Отец для этого специально пригласил домой фотографа. Они расположились в зимнем саду. Мать сидела в кресле, рядом отец в другом кресле, а позади них стоял Клаус в новенькой форме гауптштурмфюрера. Немец горько ухмыльнулся. Тогда он даже и подумать не мог, что его могут ранить, не то чтобы оставить такие шрамы на лице и душе. Соседская девчонка Лиля тогда пришла проводить его вместе со своим отцом Вольфганом, заядлым собачником. Клаус прекрасно знал, что он давно ей нравился.
— Можно я буду писать? — она покраснела, и её голос зазвучал еле слышно.
— Я думаю, не стоит, — девушка никогда не нравилась Клаусу, хоть она и была довольно симпатичной, но давать ей каких-то надежд он не собирался.
Теперь он хотел бы получать наивные письма со всяким бредом, который хоть ненадолго вернул бы Клауса в его любимый город. Тяжело вздохнув, он расстегнул верхние пуговицы рубашки и, откинувшись в кресле, прикрыл глаза. В дверь тихонько постучали.
— Войдите!
В комнату немного нерешительно вошла Кримхильда. После того, как она не застала Ягера за ужином, ей встало стыдно за своё поведение. Конечно, он тоже хорош, но и она не имела права так жестоко задевать его. Ягер встал со стула и оправил форму, как и подобало при появлении офицера и девушки. Пройдя к письменному столу, она поставила бутылку с чем-то алым на поверхность. Ягер вопросительно посмотрел на неё.
— Как-то не задалось у нас с вами общение, герр Ягер, а мы всё-таки одно дело делаем. Не хорошо это. Не подобает так вести себя офицерам Фюрера. Вы извините меня за излишнюю дерзость и грубость, — девушка тяжело вздохнула, словно слова резали ей горло, царапали грудь и теперь, наконец-то она смогла сделать вдох.
Ягер кивнул головой в знак согласья и жестом пригласил девушку присесть в кресло напротив.
— Выпьете?
— Я думала, вы уже и не предложите, — она улыбнулась, но не своей обычной дежурной улыбкой, а какой-то другой, более тёплой и дружественной.
Ягер достал два фужера. Девушка тем временем окинула взглядом комнату. Книги на полке явно не принадлежали Ягеру. Было видно, что к ним давно уже никто не прикасался. Да и толстенные труды какого-то мало известного автора вряд ли вообще кем-либо читались. Они тут больше красовались дорогой обложкой. Недалеко от стола стояла не заправленная кровать. Заметив её взгляд, Ягер, смутившись, опустил балдахин, закрыв небрежно расправленное одеяло и измятую подушку.
— Вы спите здесь? У вас нет отдельной комнаты?
— Мне так удобно, — он протянул один из бокалов с алой жидкостью Кримхилде и, поднеся второй к губам, вдохнул приятный аромат вишни.
— Ваша семья? — она взглядом указала на фотокарточку, которую Ягер так и не убрал со стола. — Можно посмотреть?
Клаус, пытаясь скрыть лёгкое раздражение от любопытства собеседницы, протянул фотокарточку девушке. Разглядывая фото, она невольно взглянула на сегодняшнего Ягера и, смутившись от невольного сравнения, вернула карточку хозяину.
— Красивая фотокарточка. А вот у меня их почти нет. Дома был пожар и всё сгорело. Так что моих детских фотографий, вообще нет. Последний раз, когда я фотографировалась, где я ещё не одела форму, было зимой в Швеции, куда я часто ездила со своим дядей. Я каталась на коньках, и дядя попросил фотографа снять меня, — девушка смотрела в невидимую точку на столе, погрузившись в тот солнечный и безмятежный зимний день. — А вы катаетесь на лыжах или коньках?
— Лыжи. Мы с родителями зимой всегда ездили в Австрию покататься на лыжах, — Клаус еле заметно улыбнулся.
Так за неспешными разговорами и воспоминаниями прошёл час, затем другой. Ягер расслабился в обществе Кримхильды, хотя в женском обществе он в последнее время не мог себе позволить сделать этого. Ему встало удивительно легко общаться с ней. Наконец, он увидел в ней офицера с простыми жизненными ситуациями и похожими желаниями, а не девушку, которая принесёт только кучу проблем. Они смеялись, им обоим не хватало простого общения по душам. Воспоминания детства на время развеяли атмосферу безысходности и предчувствия чего-то необратимого на горизонте. Приятный запах вишни, который окутал пространство вокруг офицеров, переносил в детство, подкидывая очередную картинку наивности и беззаботности. Теперь Клаус понимал, почему уже пожилой Швартц вечерами иногда приглашал пропустить его рюмочку другую, ударяясь при этом в воспоминания своей молодости. Просто хотелось забыться, где находишься и в чём участвуешь.
— О, мне пора, — когда бутылка наполовину опустела, девушка взглянула на карманные часы.
Поднявшись с кресла, она разгладила юбку и принялась застёгивать пуговицы мундира. Ягер тоже встал с кресла.
— Я вас провожу!
— Нет, что вы! Мне идти недалеко. Время уже позднее. У вас, наверное, завтра тоже тяжёлый день?
— Завтра я надеюсь увидеть проделанную работу русских танкистов.
— А можно мне взглянуть на этот новый танк русских? Столько о нём слышать, быть в нескольких метрах и не увидеть его будет большой трагедией для меня.
— Я вам сообщу, когда будет осмотр танка. Мой помощник Тилике сопроводит вас.
Кивнув головой, девушка направилась к выходу. Взявшись за ручку двери, она замерла на несколько секунд. Улыбнувшись самой себе, Кримхильда отворила дверь.
— Спасибо за приятный вечер, — повернувшись к Ягеру, уже на пороге она вновь улыбнулась.
Не удержавшись, он улыбнулся в ответ и кивнул головой. Дверь закрылась, и Ягер вновь остался один. Только сейчас тишина его больше не тяготила. На душе появилась лёгкость, а на губах улыбка, которая не сходила даже когда он оказался в постели. Алая жидкость с вишнёвым привкусом согрела душу и кровь, заставляя верить, что ещё не всё человеческое замёрзло в нём. Что ещё что-то можно отогреть, и он вновь будет смеяться так же искренне, как в детстве.
