апокалипсис и наркотики.

      Так в действительности будет легче. Если не получается решить свои проблемы — переключись на другого, так будет лучше, ведь поможешь не только себе отвлечься, но и человеку. Ему определенно не понятно, почему Клаус делает весьма странные ответвления от серьезного разговора, да и навряд ли он поймёт. Ведь черт знает, что творится в этой кучерявой голове. — Бля, ты издеваешься? В первую очередь это нужно тебе, а не мне. Тут и в будущее заглядывать не нужно, чтобы знать, что если ты продолжишь, то сдохнешь в какой-нибудь подворотне, а мне потом лазь и ищи твоё тело, — Пятый пытается говорить серьезно и сурово, насколько это вообще возможно, но получается, мягко говоря, не очень. Взгляд уже немного помутневший из-за градуса в крови, а розовые щёки явно не добавляют к этому суровости. Он кидает взгляд на Клауса, убеждаясь, что тот все так же откровенно пялится на него. Но сожалений о их совместной попойке нет, все же удалось выкинуть из головы одного себя и свои проблемы, переключившись на Клауса полностью. Брату определенно нужна помощь, ведь он никогда не получал ее в нужном количестве. Это объясняет, почему он такой. Но у Пятого та же самая проблема, ведь утешение раньше он находил только в разговорах с манекеном. Он обдумывает вопрос и чувствует в нем подвох, хотя даже не имеет приблизительного понятия в том, что ему может понадобиться кроме наркотиков, ведь алкоголя в этом доме, например, достаточно. Взвесив все и придя к тому, что Клаусу навряд ли нужно что-то, что может как-то напрячь Пятого, он вновь переводит на него взгляд. — Взвесив все «за» и «против», я решил, что тебе за твоё воздержание будет только то, что ты пожелаешь. — Наконец он отцепляется от пустого стакана и поворачивается к кучерявому, подпирает подбородок ладонью. — И что же ты хочешь? — с нескрываемым любопытством спрашивает Пятый. Слова Пятого о том, что ему, бедному и несчастному, потом искать его тело, только забавляют. Четвёртый редко был на такой грани, однако все его такие пробуждения происходили в каталке, с чудесным парнем, что знал его уже лучше многих. Особенно если учесть то, сколько раз он вытаскивал его с того света. Да и с недавних пор он помнил, что сейчас «не его время». Хоть и не понимал того, что это значит и сколько ему ещё ждать. Брат старается держать серьёзное лицо, по привычному хмуря брови к переносице и вытягивая губы в тонкую линию. Но от этого выглядит только милее. — Зависит от того, сколько будет длиться это «воздержание». От такого рассматривания Пятого слегка подташнивает, вызывая лёгкое головокружение. И это не из-за мерзости, а чего-то скручивающего внутри, в области желудка. Словно какой-то связывающийся узелок, подёргивающий органы внутри.       — Тебя. И Клауса совсем не беспокоит то, как это прозвучало. Куда больше его интересует реакция брата на эти слова. В таком состоянии он говорил намного больше и делал тоже, что можно было заметить по его долгому прикосновению. Поэтому, он просто не мог упустить такой возможности. В висках что-то застучало, из-за чего хотелось открыть окна и вдохнуть полной грудью. В помещении как-то резко потеплело, из-за чего в голове стало ещё мутнее. Решив то, что виски поможет, он допивает содержимое стакана и подрагивающими пальцами достаёт сигарету. Облизав горькие губы, максимально старается отвести взгляд от брата, уже понимая, что делает это чрезмерно долго. А из-за появившегося узелка внизу, уже как-то и не особо хочется есть. Клаус думает о том, что стоит пойти спать, захватив с собой Пятого, чтобы чего не случилось. В любом случае, он помнил о том, где у бара есть его одна из последних заначек. А чтобы унять весь этот пиздец, которому он не находил объяснения, это было вполне пригодно. Не успев обдумать его ответ, а только лишь услышав тот, юноша продолжает хмурить брови и прищуривает глаза, будто бы он не расслышал или ему показалось. Но нет, ответ был дан вполне четко, из-за этого глаза стали более широкими от удивления. Одно его слово, от которого все становится ещё более мутно. Пятый чувствует себя идиотом, который не понимает, чего именно Клаус хочет. Спросить напрямую — слишком легко, поэтому Пятый решает на себя взять в первый раз образ дурачка: он улыбается, растягивая свою тонкую улыбку, так, что на одной щеке рядом с родинками проявляется ямочка. Он помнил, что когда они ещё детьми играли вместе, Клаусу очень нравились эти две точки на щеке. — Я уже есть у тебя. И всегда был. Сидеть на стуле становится не слишком удобно, потому что хочется опереться на что-то мягкое и расслабиться. — Я устал сидеть на стуле. Пойдём куда-нибудь, где поудобнее, — Пятый аккуратно поднимается из-за стола и слегка пошатывается, на секунду ему кажется, что он вот-вот упадёт, поэтому он хватается за Клауса, но как только понимает, что все ещё держится на ногах — отпускает его.       Пятый уже собирается покинуть кухню, прихватив свой стакан, но глядит на бутылку, а мозг твердит «этого будет мало». Пить одному - много не стоит, но в компании — помогает залечить раны. Он идёт до шкафчиков, которые, по всей видимости, давно никто не открывал, и открывает первый попавшийся. Как-то он уже рыскал в них в поисках кофе и нашёл там бутылку мартини. И, счастье, она все ещё стоит на месте. — Теперь можно идти. Вцепившись в неё длинными пальцами, Пятый следует за своим братом, даже не подозревая, куда именно они пойдут. Дом пустой и огромный, так что выбор есть. — Так и что значит, что ты хочешь меня взамен на твою завязку с наркотиками? — все же спрашивает он, хотя изначально подумал произнести это лишь в своей голове. Клаус курит, выпуская беспорядочные клубы дыма и косится на брата. Он видит ту самую, редкую, настоящую улыбку Пятого. Эта милая ямочка на щеке, на таком идеальном, чёрт бы его побрал, лице. Если сравнивать их лица, можно было бы в ужасе сбежать, стараясь забыть эту идею. Брат был идеально аккуратным. Прямые брови, ласково огибающие дугу, вытянутый нос и тонкие губы. Несколько дразнящих родинок и ямочки, что появлялись только от его искренней улыбки. И его слова кажутся логичными и понятными, но он совершенно с ними не согласен. — Тебя никогда не было. То небольшое время, до твоего… исчезновения. Это вообще ничто, по сравнению с тем, сколько тебя не было. Горько подытожив, он поднимается, бережно подхватывая Пятого, когда он, пошатнувшись, хватается за него. И думает о том, что не прочь был бы всегда быть его опорой. Но это было чем-то невозможным. Ведь Пятый представал таким самостоятельным и самодостаточным, определенно умеющим и понимающим куда больше, чем Четвёртый. Отпуская брата, он забирает пачку с зажигалкой, приподнимая юбку, и просовывает те между резинкой чулок. Затем смотрит на то, как он достаёт ещё алкоголь, и берёт свой стакан со стола. Это явно последняя бутылка, потому как из-за ломки ему намного хуёвее, чем обычно. Но последняя только в том случае, если Пятый закончит вместе с ним. Он бы не хотел оставлять его одного. Думая о том, куда лучше пойти, в голову не приходит ничего лучше, чем пойти в комнату. Гостиная бы навевала тоску, а в комнате всё такое ни к чему не обязывающее. Плюс, мягкая кровать и глубокое кресло. А на полу чертовски мягкий белый ковёр, на котором и можно удобно расположиться. — Если уж ты решил прожить ту жизнь, которую пропустил, то, к твоим услугам — Клаус Харгривз, он же номер Четыре. Буду рад дать тебе вещи, которые ты должен был получить. Он лениво перебирал ногами по лестнице, иногда хватаясь за перила, норовя споткнуться и повалиться куда-нибудь. Наконец-то, перед его носом оказывается долгожданная дверь в комнату, почти всегда открытая. И он заходит внутрь, хватая со стола вырезанную пепельницу, затем падая на кровать, спиной к стене.       Поднимаясь по лестнице, Пятый понимает, что остановятся они, скорее всего, в одной из спален. Но, так более по-домашнему, что ли, всяко приятней сидеть вокруг вещей, которые что-то, да значат для твоего близкого человека, чем сидеть в огромной гостиной, обставленной бездушными вещами. Обычно он не задумывался о подобных сентиментальностях, но сейчас ощущалось все именно так. — Ага. Я тебя понял, но не уверен, что все получится. Вот что выходит, значит: они просто хотят помочь друг другу, потому что не в состоянии и не в силах помочь самим себе. И эта заинтересованность друг другом… Зайдя в комнату, Пятый задумывается над тем, куда бы приземлиться, чтобы было удобней спокойно разговаривать и выпивать. Лучше всего рядом с Клаусом, поэтому, он так и поступает. Только плюхается на кровать так, что не учитывает, что между ними должно быть какое-никакое расстояние. И теперь, они сидят плечом к плечу. Становится довольно душно, поэтому Пятый ослабляет галстук, тяжело выдыхая.       Если подумать, то все-таки, чем-то эти двое похожи. Оба брошены, без каких-либо целей, поэтому им и нужно держаться друг за друга, ведь только так они не зароются во всё дерьмо ещё глубже. — Тебе не обидно, что нас все оставили? Как будто ничего и не было. У всех дела, заботы… Завидую им, — Пятый подставляет стакан к бутылке с остатками виски, чтобы Клаус разлил. Пока кучерявый не особо-то аккуратно разливает скотч, до Пятого буквально только что доходит: Клауса все оставили давно. Он не последний, кто ушёл из дома, но кажется, будто бы у него никогда не было кого-то близкого, не считая Дэйва. И даже тот его покинул… — Ты скучал по мне? — неожиданно задаёт вопрос Пятый, поворачивая голову в сторону брата. Клаус медленно поворачивает голову, уже с минуту стуча докуренной сигаретой по пепельнице. О край, который режет палец, небрежно засовывая тот рот, чтобы слизать появившуюся кровь. И продолжает пялиться на брата, который успешно притёрся к его плечу, лишая их расстояния между ними. Внутри что-то ёкает, чувствуя тепло притирающегося тела, из-за чего он не сразу понимает его вопрос, когда наконец их тишина была прервана. С причмокиванием он достаёт палец изо рта, и откашлявшись, пожимает плечами. — Нет. Это было ожидаемо с самого начала. За первого можно только радоваться, что он наконец-то отыскал у себя яйца и решил всё начать с третьей. Что касается Седьмой, ну… Блять, вот с ней, как и с Диего, получилось, конечно, супер хуёво. Но, ей сейчас нужно расслабиться и набраться сил, перед принятием «такой» себя. А Второй… Он отпустит. Ему не привыкать. Если уж он смог помочь маме, то и здесь найдёт свою дорогу. Максимально стараясь налить виски не пролив тот, всё же небрежно даёт стечь нескольким каплям на покрывало. Затем оставляет на глоток себе и допивает прямо с горла, чуть ли не задохнувшись от вопроса. Начиная громко, с похрипыванием, откашливаться, он глубоко вдыхает, чувствуя как болезненно напрягается грудь.       — Зачем задаёшь такие очевидные вопросы? Разве тебе вообще интересно знать на такие вещи ответ? Ты же у нас мистер «мне на всё поебать». И хоть Четвёртый и знал, что это было не так, но не мог упустить шанс, чтобы не уколоть Пятого за живое. С другой стороны — так ему и нужно. Он же делает это постоянно, так чем Клаус хуже? — Да. И если бы не наркота, то ты бы считал насечки, которые я мог делать по всему городу, считая дни от момента, что тебя не было. Ты себе и представить не можешь, по какой пизде всё тогда покатилось. Губы Клауса скривились в горькой ухмылке. Он покосился на брата, который смотрел на него, желая провести ладонью по его щеке, в духе «всё уже в порядке, не переживай». Вместо этого, скинул бутылку на пол, протягивая руку за мартини, которое тот всё ещё держал. Несмотря на то, что все разъехались, Пятый рад, что все закончилось хорошо для каждого. Первый и третья решили продолжить то, что начали ещё детьми, Ваня пытается обучиться контролю своей способности, и продолжает выступать… Чудесно она играет, это в действительности ее призвание. Ну, а Диего… После всего, что произошло, он наконец-то повзрослел, а ведь был маминым любимым сынком слишком долго. Приятно осознавать, что каждый из них встал на новый путь. Каждый из них знает всю правду, которая была зарыта годами. Было бы здорово когда-нибудь узнать, как у них вообще обстоят дела. Клаус пытается съязвить, как это обычно делал Пятый. Ему никогда не было все равно, он сделал все для жизни своей семьи. На самом деле, он прекрасно знает ответ, просто хочется услышать это именно сейчас, чтобы почувствовать себя нужным, что ли. И все это — минус или с другой стороны плюс алкоголя. С ним язык развязывается, если находишься не один в четырёх стенах. — И не представляю. Но у меня тоже все сложилось не самым лучшим образом. Я тоже скучал по тебе, кстати… — последнюю фразу он произносит тихо, будто бы стесняясь ее. Не привык он раскрывать свои чувства словами. Пятый делает глоток и немного сползает вниз, кладёт голову на плечо своего брата и чувствует себя более чем спокойно, на своём месте, несмотря на то, о чем они разговаривают. — Я знаю, вкратце, о том, что произошло… Читал книгу Вани. Довольно интересная получилась, конечно. Раньше я не думал о том, что она чувствует… — Пятый делает небольшую паузу, чтобы сделать ещё один небольшой глоток. Виски приятно согревает глотку. — А что произошло с тобой? Ты начал употреблять после того, как ушёл из дома или как? Куда ты подался? И впрямь, Пятый сглупил, сказав, что он был всегда с ним. Он пропустил слишком многое… Но, при обоюдном желании, всё это можно наверстать. Как только Пятый сползает, укладывая голову на плечо, Клаус нерешительно кладёт руку на его голову, проводя по волосам в бок. Он слышит его слова о том, как тот скучал, в том числе и по нему, но это кажется какой-то дикостью. Он не привык к тому, что кому-то до него есть дело. Особенно, если этот «кто-то» Пятый, который полжизни провёл в постапокалипсисе. — Она написала много правды, но ей не были известны подробности того, что с каждым из нас происходило после. Через что мы проходили каждый день, с чем боролись. Мы никогда друг друга не знали. Наверное, не считая той недели, когда каждый смог выдавить хоть что-то из себя. Клаус чувствует вкусный запах от волос брата, которым, в принципе, можно занюхивать. Тело снова пробивает мелкая дрожь, а кости ломает со скрежетом и покалыванием. Как же, блять, ему сейчас хуёво. Наконец-то откупорив мартини, хочет было припасть губами, как вспоминает о стакане. Располагая тот промеж ног, льет не заботясь о том, что может пролить. Да и с такой трясучкой это было бы скорее счастьем, не случись этого. Поэтому, пара капель всё же падает на юбку и чулки. Он присасывается к бокалу, вспоминая о том, как сильно ненавидит чистый мартини. Каждый раз оно напоминает ему ситуацию о том, как он перепил его в своё время, а потом, всю ночь провёл, украшая подворотню блевотиной. До момента, пока проснувшиеся жильцы, из дома напротив, не стали орать на него, стараясь прогнать его ненужными предметами из дома. Кстати, которые он потом удачно продал и купил себе ещё дозы. — Нам обязательно вспоминать это? Он выдерживает паузу, громко выдыхая и продолжив. — Я ушёл почти сразу, как мне исполнилось шестнадцать. В старых шмотках и с пустыми карманами. Отец, конечно же, не беспокоился за то, как и на что я буду выживать. А затем, пошли знакомства, мелкий грабёж и они. Начиная с травки, заканчивая цветными колёсами, мягко тающими на кончике языка. Почему-то, никогда не мог дойти до героина, о чём, скорее всего, жалею. Ведь с такой возможностью к выживанию, просто грех этим не воспользоваться.       Можно было услышать, как Клаус тихо посмеялся, уставившись в стену напротив. Давно нужно было сделать из этой комнаты что-нибудь стоящее, но руки всё никак не доходили. Ноги Пятого свисали с кровати, выпирая острыми коленями, с гольфами, которые частично съехали вниз. Почему-то хотелось подцепить их пальцами, проводя вверх по ноге, чтобы поправить и вернуть на место. Он смотрел на розоватый след от резинки, что не так давно стягивала белоснежные ноги. Когда Пятый читал ту самую книгу, написанную Ваней, он узнал о том, что случилось со всеми, другого способа у него и не было. Тогда было горько осознавать, что Клаус просрал свою жизнь на какую-то хуйню. А сейчас, узнавая подробности тех лет, становится ещё тяжелее. Пятый уверен, что если бы остался тогда, то мог бы изменить судьбу Клауса и, возможно, даже Бена, но какой в этом смысл, если бы он не устранил апокалипсис. Жаль, что Бена не вернуть в этот мир, но по всей видимости он плотно прикрепился к Клаусу, поэтому, можно сказать, что он не один. Теперь они могут даже как-то взаимодействовать, что удивляет и немного успокаивает. Очевидно, слова брата-призрака не особо влияют на брата-наркомана, раз он занимался этим до недавнего времени. Но теперь есть время на то, чтобы изменить жизнь Клауса в лучшую сторону, и никак нельзя упускать этот момент, ни в коем случае, ведь, с его образом жизни, откинуться он может в любой приход. — Я помогу сделать твою жизнь лучше, потому что ты это заслужил как никто другой, — твёрдо произносит он, зная, что теперь с этого пути не сойти, да и не хочется. Он всегда был необычным, а сейчас — тем более. Татуировки по телу добавляют шарм всей внешности, ему определенно идёт быть таким. Пятый всегда был правильным и не мог даже допустить мысли о том, что он мог бы быть таким же, как Клаус. Но ему все равно нравится, даже их кардинальное различие. — Мне нравятся твои татуировки. Особенно эти, почему-то, — Пятый усмехается и тянет свободную руку к свободной руке Клауса, берет его большую по сравнению со своей ладонь в свою и рассматривает татуировку с надписью «good bye». — Коротко и ясно, да? Хочется перебить Пятого и сказать ему, что не заслужил. Что тот абсолютно и бесповоротно ошибается в нём. Но молчит, думая о том, что если это даст им быть ближе, то он будет рад. Главное, чтобы тот потом не разочаровался, когда всё пойдёт по пизде и он сорвётся. А иначе быть не может. Как бы тот не старался, всё обязательно скатится, без шанса на возврат. Кажется, Клаус даже слышит сердцебиение младшего, которое сбивчиво выстукивает по грудной клетке. — Ага. Я бы сказал — лаконично и незамысловато, как сам я. Рука брата мягкая и гладкая, маленькая и аккуратная, с красивыми длинными пальцами. Почему-то, в голове всплыл образ того, как он зарывается ими в кучерявые волосы, запуская глубже и потягивая за них. Четвёртый бы податливо подавался на эти действия, абсолютно не сопротивляясь происходящему.       — Ты никогда не думал о том, чтобы тоже обзавестись именем? Ну, то есть, номера это конечно классно, но всё же… Клаус выдерживает паузу, разворачивая руку и пальцами оглаживает ладонь с тонкой кистью. Наверное, по ощущениям это щекотно и холодно, ведь одной из особенностей Клауса, были почти всегда холодные руки. Он сбавил обороты в алкоголе, абсолютно не понимая того, что его продолжает так опьянять. Делая глоток мартини, и морщась, словно съедает красный перец, в спешке наклоняется к аккуратно причесанной макушке, утыкаясь в ту носом. Четвёртый медленно втягивает запах Пятого, снова чувствуя это тепло внизу. «Блять, Бен. Если ты слышишь, то скажи — какого хуя?». Но Бен не появляется. А голову убирать совсем не хочется. — Я не уверен, что смогу привыкнуть к имени. Меня чуть ли не половину столетия называли Пятым, поэтому… Пусть так и остаётся. Это и есть мое имя, — Пятый без каких-либо сил кое-как пожимает плечами. — Да я и не знаю, какое имя мне могло бы подойти. Пятый понимает, что ему никогда не стать нормальным человеком и даже каким-то подобием, он не сможет притворяться, даже при всём желании. Имя ничем не поможет, а только все усложнит, ведь привыкать к такому придётся долго. Ему вполне хватает разных интонаций на это число, которое является его неотъемлемой частью жизни. — Хотя, я, если честно, я не понимал в детстве, почему имя есть у всех, кроме меня. Конечно, отец называл нас по числам, но мама и остальные. Но я уже не ребёнок. Пятый чувствует прикосновения от дорогого ему человека и он прикрывает глаза, чтобы в большей мере насладиться этим. Он не из тех, кто любит прикосновения, ему никогда это не нужно было. А именно сейчас он понимает, что этого очень не хватало. Обычных прикосновений, от близкого ему человека. Он даже старается аккуратней дышать, чтобы не отпугнуть такого эмоционального Клауса. Алкоголь сделал своё дело, и Пятый понимает, что если бы подобные вещи происходили на трезвую голову — он бы начал материться и посылать брата куда подальше. Но всё может измениться из-за того, что происходит на данный момент. Он не знает, нужно ли нарушать все это молчаливое спокойствие сейчас. Пожалуй сейчас и так все идеально, и если Пятый что-то испортит, то просто не простит себе этого. Он чувствует тёплое, слегка рваное из-за алкоголя дыхание Клауса. И все это кажется таким родным, будто бы так было всегда, хотя даже если в детстве Клаус лез обниматься, Пятый сопротивлялся. И тоже хочет дать какое-то тепло, без слов показать, что сейчас очень хорошо. Поэтому юноша осторожно скрепляет их ладони в замок, совсем слегка сжимая руку брата. Пятый аккуратно приподнимает голову, опираясь подбородком на чужое плечо, а кончик носа касается его шеи.       «Как же я скучал. Сам этого не понимая.», в голове одни лишь мысли об этом. Но к счастью, Клаус не обладает способностью читать мысли, а Пятый абсолютно не хочет озвучивать их, боясь потерять свою знаменитую репутацию «безэмоционального человека». И Клаус понимает, что Пятый прав. Несмотря на то, что тот хочет прожить полноценную жизнь, некоторые вещи нет смысла менять. Такие, как его имя, его прошлое, вкус в дурацких бутербродах с ореховой пастой и маршмеллоу. Ну и конечно же — больную любовь к кофе. Клаус ощущает, как брат скрепляет их руки, и очень шумно сглатывает. Ему не нужно заглядывать под юбку, чтобы понимать, что там сейчас происходит. В висках снова стучит, звоном отдаваясь где-то вдалеке сознания. Это, блять, пиздец как неправильно, даже для Клауса. Действительно?! — Слушай, Пятый… Он замолкает, приподнимая голову, потому что тот приподнимает и разворачивает свою, утыкаясь носом в его шею. И он хочет провалиться куда-нибудь сквозь землю, впервые, в этой ебучей жизни, так сильно ощущая чье-то дыхание на себе. Такое сбивчивое и неровное, прямо как его сердце. Обжигающее так сильно, что Четвёртый готов расплавиться. — Ты спать ещё не собираешься? Руку, в которой, как ему казалось, крепко был сжат стакан, потряхивало всё сильнее. Признаться, он не был готов к такой близости, но ещё больше — к такой реакции на всё происходящее. И со всех сторон это не укладывалось в голове. Перед ним сидел мальчишка, с абсолютно детскими чертами, которые хотелось потрогать и изучить. Но который был одновременно старше Клауса почти в три раза. «Ёбаный пиздец, Бен! Появись, блять! Скажи мне что-нибудь, ёбаный твой рот.» — Ты очень тёплый. Пиздец какой тёплый, блять. И Четвёртый понимал, почему ему так не хватает воздуха. Он ставит стакан промеж ног, зажимая его ляжками. И освободившейся рукой касается щеки Пятого. У него уже чертовски ахуенные скулы, по которой он ведёт пальцем, бесцеремонно ту изучая. А в голове всё смешалось максимально странным образом, уже с трудом сдерживаясь от того, чтобы сорваться. Трудно было не заметить, как от тёплого дыхания Пятого, кожа на шее Клауса на несколько секунд покрылась гусиной кожей. И с одной стороны это так удивляло, ведь с чего он должен так реагировать, наверняка у него было достаточно подобной близости в жизни, а с другой. Просто не хотелось о чем-либо думать. Несмотря на то, какой Пятый перфекционист, скептик и просто отстранённый от всех человек, даже ему порой требуется отдых, тем более за такое-то время. Ему необходимо давать тепло и получать его взамен. Чувствуется, как Клаус переживает, и возможно Пятый перегибает палку, пускай этого и не осознаёт сейчас.       Четвёртый прерывает молчание, но Пятого на удивление это нисколько не напрягает. — Я ещё не хочу… — тихо и томно произносит он, продолжая обжигать дыханием кожу, к которой хочется прикоснуться. — Я мог бы просидеть так хоть до конца жизни, — честно отвечает он. От странного, но весьма греющего душу комплимента, Пятый улыбается, и немного пододвигает подбородок. — Ты тоже куда теплее, чем манекен, — он ухмыляется и без каких-либо раздумий, может даже случайно, касается губами тёплой шеи. Он вдыхает приятный запах кожи и тяжело выдыхает. — Да и не только в этом дело… у тебя приятный запах, — спокойно, как факт, произносит Пятый. Он даже не думает отодвигаться от брата, потому что считает, что все так, как должно быть. Клаус всем, чем только мог, надеялся на то, что Пятый ответит положительно, спешно собираясь покинуть комнату. Ведь он боялся. Боялся, блять, до дрожи в коленях. За то, что протрезвев, Пятый даже и не посмотрит в его сторону, не то что станет с тем говорить. И Клаус не уверен, что заставляет его глаза закатиться сильнее: обжигающее дыхание или слова, что тот тихо произносит. Его веки подрагивают из-за сложившегося между ними напряжения. — Я тоже. Ему совсем не стыдно за то, что его голос подрагивает, а губы невероятно сухие. У него складывается стойкое чувство того, что тот с ним играет. И это кажется ещё более возбуждающим. А затем эти губы. Которые иногда ему снились, оказываясь в разных частях тела и мягко те целуя. Губы, которые дразнятся не меньше, чем их обладатель. Одно из слабых мест Клауса — шея. Та самая, которая продолжает плавиться под дыханием брата. И недолго думая, он решает остановиться на том, что спишет всё на алкоголь. Прикинется, что всего этого не было, если, конечно, Пятый вспомнит об этом. Он крепче сжимает его руку, открывая глаза и цокая языком. Словно сам себя осуждая за то, что вскоре произойдет. — Хочу снять твои блядские гетры и форму. Четвёртый облизывает губы, пальцами поднимаясь к уху и зарываясь в волосы за ним, слегка те сжимая. Он готов зацеловать тело Пятого. Готов гладить его, облизывать, покусывать. Клаус не хочет скрывать своих желаний, даже если они столь резкие и вылезающие со всех рамок. Он готов понять его осуждение и непринятие, ведь мысленно делает сейчас тоже самое.