апокалипсис и наркотики.

      Пятый не чувствовал опасности, выбирая «действие», будучи уверенным, что после произошедшего, да и ответа Клауса, может быть поцелуй, ну или если тот совсем ахуевший, максимум, что может быть — это просьба о том, чтобы отсосать или подрочить. Но Пятый не думал, что такое произойдёт, ведь Клаус не станет все портить, желая превратить свои фантазии в реальность. Но эта его ехидная улыбка, говорящая о том, что Пятый сейчас ахуеет, напрягает так, что хочется ударить его, стерев ее с лица. Но Пятый все равно не был готов к такому пожеланию, даже не думал, что есть и такой вариант. Глаза вновь округляются, а брови сводятся к переносице. — Что… — он с недопониманием хлопает ресницами, надеясь, что это какая-нибудь шутка. — Ты издеваешься, да? — Пятый издаёт нервный смешок, но глядя на лицо Клауса понимает, что тот нихуя не шутит. Он продолжает сидеть, не двигаясь, даже не зная, что делать. Он уже чувствует себя оскорбленным и униженным. Отойдя от ступора, он снова переваривает услышанное, теперь уже злясь на этого идиота. Пятый не какая-нибудь шлюха, которая с радостью согласится сделать это, да ещё и задницей покрутит в придачу. — Ты за кого меня принимаешь, блять? — грозно спрашивает он, хмуря брови и поджимая губы от злости. Пятый сильно толкает Клауса, заставляя того упасть на кровать, затем резво залезает на него, сразу же обхватывая его шею ладонями. Пятый сильно давит на неё, а ерзая на тазу кучерявого, осознает, что у Клауса, блять, каменный стояк. Он убирает одну руку, перехватывая ею подожженную сигарету из рук Клауса. — Ты специально решил вывести меня? Или же ты, блять, наивно полагал, что я встану перед тобой и растяну себя?! — Пятый делает глубокую затяжку. Нужно потушить сигарету, и нет ничего лучше, чем сделать это об кожу любимого брата. Пятый резко касается сигаретой свободного места на шее Клауса, буквально впечатывая ее. Должно быть, это очень больно, особенно если учесть, что шея у него — чувствительная зона. Пятый всё старается удержаться на Четвёртом, и когда убеждается, что бычок больше не горит, а кожа на шее прожглась — откидывает его в сторону. Вторая рука снова кладётся на шею, начиная слегка душить его. — Ты отбитый ублюдок, Клаус. Тем не менее, хватка ослабляется и Пятый наклоняется к лицу кучерявого, чтобы поцеловать его. Этот поцелуй был не только с привкусом алкоголя и сигарет, но и с безумием и страстью. Он получился слишком долгим и распущенным, из-за чего Пятый и сам почувствовал, как у него встал член. Недолго думая, он прерывает поцелуй и тянется к ушной раковине Клауса, облизывая ее и кусая мочку уха, спускаясь языком к бедной обожженной шее. — Перед тем, как попытаться унизить меня, подумал бы своей пустой башкой и лучше бы отсосал мне, — голос у него все такой же озлобленный, несмотря на количество алкоголя внутри, из-за которого кружится голова.       Как Клаус и предполагал, брат ахуевающе смотрит на него, переспрашивая услышанное. Когда гримаса недоумения сменяется на злость, Четвёртый уже предполагает, что будет дальше. Его чертовски забавляет происходящее. Даже так он всё ещё считает, что играется с Пятым. Но он так резко оказывается на полу, что даже сообразить, что происходит не успевает. Руки Пятого уже на шее, когда он смотрит на него снизу вверх помутневшими глазами. И это пока ещё не алкоголь, а от удара. Вероятнее, от которого он набил себе парочку новых синяков. — А ты что, хочешь нарушить правила? Или сдаёшься? И ухмылка держится ровно до тех пор, пока Пятый не выхватывает, чудом выжившую, из рук Клауса сигарету. И он даже моргнуть не успевает, как чувствует обжигающую боль на шее. Первой и правильной мыслью было закусить губу, чтобы весь надрывный стон шёл в неё. Его лицо искажает гримаса боли, но он продолжает с наслаждением смотреть на Пятого. Безумие чистого вида. Он даже пытался скинуть с себя брата, дёргаясь под ним, но решил оставить эту идею, когда тот усилил хватку. Пятый выполнял свои действия отточено и красиво. Четвёртый не собирается мешать, он послушно задыхается от рук брата, только на рефлексах хватая воздух. В комнате витает запах горелой кожи, благо, он открыл перед этим окно. Но Пятый ослабляет хватку, позволяя Клаусу облизать свои подсохшие губы, но как оказывается, зря. Пятый наклоняется, впиваясь в них, со всей ему присущей страстью. Состояние не стояния прям, блять. Член болезненно подрагивает, когда Клаус касается языка брата своим. Пятый прерывает это так же быстро, как и начал. Он уже опускается к шее, останавливаясь на ухе. Хочется, блять, порвать на себе и на нём всю одежду. Просто непозволительная роскошь. — Может за хорошее поведение бы и отсосал. Голос Четвёртого прерывается и похрипывает. А сидящий сверху брат продолжает измываться, но Четвёртый долго позволять это не будет. Одной рукой он хватает Пятого за волосы, слегка оттягивая те назад, чтобы посмотреть в его лицо. У Четвёртого местами полопались сосуды в глазах, а лицо бледнее обычного, не считая синяков и покрасневших щёк. Пятый всё такой же невозмутимый и красивый, с чуть чаще бегающими глазами. Ему не нужно опускать свой взгляд на его пах, чтобы понимать, что там сейчас происходит. Клаус притягивает к себе Пятого, нагло заполняя его рот своим языком. Он жадно изучает его, сплетая их языки вместе и иногда посасывая тот.       Пятый не чувствует облегчения от того, что делает, потому что Клаус даже не сопротивляется. Этому уебку нравится физическая боль, это видно по его ехидной улыбке и взгляду. Пятый всегда ненавидел мазохистов, лишь потому что им нет смысла причинять боль, она ведь им нравится. С такими людьми нужно быть изворотливей, и Клаус как раз таки один из них. — Не дождёшься, бля, — недовольно произносит он, но сразу после этой фразы шипит от того, что Клаус оттягивает его за волосы. — Отпусти меня, уебок, — злостно произносит он. И Клаус отпускает, но теперь уже прижимает Пятого к себе. Он совсем не сопротивляется, это бессмысленно. Легче получать от удовольствие от того, что есть. И этот поцелуй — просто самый ахуеннейший. В нем сплелось столько эмоций, что Пятый одновременно был готов стать хорошим мальчиком и забить Клауса до смерти. Когда поцелуй все же останавливается, чтобы вобрать в легкие немного воздуха, Пятый рвано спрашивает: — Что значит быть хорошим мальчиком для тебя? То, что я сам отсосу тебе, или же то, что я отпизжу тебя так, что боль тебе перестанет нравиться? — ухмылка с лица не прекращает слезать. Очередная игра между ними, перерастающая в какой-то пиздец, ничего нового.       Клаус приподнимается, перекидывая Пятого на спину. Он ведёт руками по его бокам, ещё через одежду. Натыкается на грудную клетку, пальцами проходясь по выступающим рёбрам. Затем усаживается сверху, расставляя колени по бокам от него. Пятый в любом блядском положении выглядит ахуенно. — Очень мило, Пятый, что тебя это интересует. Четвёртый не приносит ему боли, он наклоняется к его шее, ласково целуя ту. Запах Пятого пьянит сильнее, чем выпитый алкоголь. Он наклоняется к его уху, тихо в то прошептав, чуть осевшим после удушения голосом: — Только какой в этом смысл, если ты всё сделаешь по-своему? И он бы с большим удовольствием рассказал Пятому как нужно, но что толку. Маленький дьяволенок под ним не играл по чужим правилам, порой даже нарушая свои. Клаус целует его щеку, втягивая носом терпкий запах, частично вызванный выпитым алкоголем. Шея болезненно ноет, но на фоне происходящего, это не всплывает на первое место. — После тебя, боль только больше будет приносить мне удовольствие. Губы Клауса расплываются в улыбке, когда он выдыхает это в губы брата, мягко целуя его. Он высовывает язык, проводя им по линии его губ. Вкус брата смешан с алкоголем, и от такого сочетания на детских губах, невольно становится смешно. — Когда наиграешься в кошки-мышки — скажи.       Пятый немного разочарован тем, что Клаус так быстро угомонился. Он ожидал продолжения их баталий, так как вошёл во вкус. Но Клаус делает совершенно наоборот, становясь в мгновение ласковым. Пятый вздрагивает, как только чувствует на шее тёплое дыхание и прикосновение немного пухлых губ. — А как иначе, дорогуша? — Пятый усмехается, понимая, что пусть он и предсказуем, но стабильность для него — залог всего. Он не может злиться теперь. Клаус — как котёнок, который сначала трется об хозяина, прося о том, чтобы его погладили, а в неожиданный момент может начать кусаться и царапаться. И как на котёнка, невозможно долго обижаться, а хочется приласкать его снова. Пятый кидает взгляд на сигаретный ожог, думая, что наверное, он все ещё пульсирует и очень болит. Хочется загладить свою вину, сделав что-то приятное для Клауса. Пятый пользуется положением того, что он снизу. Руки тянутся к его паху, поглаживая его сквозь ткань штанов. — А может лучше продолжим? — с легкой улыбкой спрашивает он, расстегивая пуговицу, а затем молнию на штанах Клауса.       И если Пятый полагал, что Клаус так просто сдастся — это было его большой ошибкой. Он был бы и рад принять своё поражение, да только правила нарушил не он. А за нарушением правил всегда идёт наказание. Рука Пятого касается члена Четвёртого через штаны, и можно прочувствовать как он дёргается под ладонью. Клаус же чувствует, как сладкий ком поднимается к горлу, заставляя снова глубоко вдохнуть. — Продолжим, когда ты признаешь поражение. Можно увидеть надменный взгляд Четвёртого, который уже смотрит на Пятого, как на проигравшего. В голове же творится полный пиздец, и кажется, он сам себе твердит о том, что перегибает палку. Но останавливаться не собирается, она уже надломана, теперь только доламывать. И чем бы всё это не закончилось, он примет удар, подставляя вторую щёку, как мать его, самый, блять, послушный христианин. По телу растекается облегчение, когда тесные штаны расслабляются, благодаря опущенной ширинке. Он только сейчас понимает, что сидит на члене Пятого, который упирается о его бедро. Четвёртый слегка ёрзает, потираясь о него, с тихим мычанием. — Только давай, как ты там говорил… Без пиздежа, да? Либо ты признаёшь поражение, либо… Даже в таком, казалось бы, проигрышном варианте, Клаус чувствовал себя победителем. Наверное, в этом и было его преимущество. Он был готов упасть в грязь лицом, чтобы потом подняться с новыми силами. Ему нравилось положение Пятого, оно возбуждало ещё больше. Абсолютно безвыходное, где в обоих вариантах, он должен нарушить свои принципы. И хоть он и понимал, что тот точно не сделает действие, его интересовало, что будет после признания поражения. Неужели, он закатит ему истерику и попрёт его с комнаты?       Не то, чтобы Клаус противится, ему явно нравится то, что начал делать Пятый и то, что он собирался продолжить делать. — Да что ты за хуйню несешь? — недовольно спрашивает он, изгибая брови. Пятый не хотел останавливаться сейчас, а сделать то, о чем, видимо, Клаус только и мечтал. Невозможно не заметить этот полный серьёзности взгляд, который смотрит сверху вниз. — Ты, блять, серьезно? — Пятый вздыхает и убирает руки от члена Клауса. Насколько же он ебанутый и сложный, чтобы отказаться от того, чего так хочется лишь ради того, чтобы почувствовать себя победителем. Ему тяжело думать в таком положении, особенно когда Клаус, будто бы специально ерзает, изводя его. Есть три варианта, один из которых — растянуть себя на глазах у Клауса, выполняя его желание — и это определенно невозможно, потому что даже думать об этом — значит унижаться перед самим собой в первую очередь. Второй — согласиться с проигрышем и исполнить какую-нибудь хуйню в честь этого. Это тоже кажется невозможным, ведь Пятый не из тех, кто проигрывает. И он готов сделать буквально все, чтобы оставаться победителем. Но видимо, не в этот раз. Потому что третий вариант — послать Клауса куда подальше, выгнать его и больше вообще с ним не водиться. Вполне себе осуществимый вариант, если бы не одно но: Пятый не хочет, чтобы такое могло произойти. Он кладёт ладони на своё лицо, опуская их. — Хорошо… — скрипя зубами, отвечает он. Все же, это лучший вариант из имеющихся. — Я согласен с тем, что проиграл, а ты выиграл, — он глядит Клаусу прямо в глаза, доказывая серьёзность своих слов.       На самом деле, Четвёртый не имел цели унижать Пятого, может если только совсем немного, ведь за всю ту хуйню, что он натворил ранее, нужно платить. Поэтому, когда тот говорит о том, что проиграл, внутри что-то приятно ёкает, от осознания того, что Пятый готов пойти даже на такое. Клаус улыбается, наклоняясь к нему, и ласково целует его в лоб. — Хороший мальчик. Видишь, Земля не остановилась. Надеюсь, ты готов к наказанию? Можно заметить, как улыбка сменяется ухмылкой, без капли надменности, что было до этого. Он снова облизывает губы брата, аккуратно прикусывая его нижнюю губу и слегка тянет за ту. Оказывается, он очень вкусный и сладкий. И совсем не хочется прерывать это действие, только пробуя в должной мере того на вкус. Но он отпускает её и выпрямляется. Затем оценивающе смотрит на Пятого, даже не скрывая того, что ещё не придумал наказание. — Я скажу тебе его позже. Будем считать это как то, что ты будешь должен выполнить то, что я захочу. В любой момент жизни, когда я это пожелаю. Маленький кусочек власти и влияния над братом — что может быть лучше? И он сам же даёт ответ на этот вопрос, когда лезет к его шортам, принимаясь те расстёгивать. Клауса слегка ведёт в сторону, когда он начинает заливаться смехом. Он закидывает голову, пребывая в истерике почти минуту. Затем смотрит на Пятого, с его недоуменным взглядом и приспускает его шорты, немного приподнявшись. Четвёртый думает о том, что срывать девственность дорогого брата, вот, что может быть лучше. Заставлять его стонать и выгибаться, смотря на краснеющие щёки. Слышать своё имя, которое срывается с губ Пятого. Вот оно. — Ты хочешь меня? Он выдерживает небольшую паузу, словно думая о том, что лучше уточнить свой вопрос полностью. — Я спрашиваю сейчас о физической близости. Хочешь ли ты заняться со мной сексом? Наверное, правильным было сказать любовью, ведь секс не включает в себя таких эмоций, которые испытывают эти двое. В глазах Клауса читается беспокойство и волнение. Как бы он не хотел этого сейчас, в первую очередь, его интересует тот, ради кого он идёт на всё это. Человек, поклявшийся держать его в ежовых рукавицах и контролировать действия. Тот, кто всегда был рядом и кого так сильно не хватало. Страшно представить, что будет, если об этой связи кто-то узнает. Но он не будет забивать сейчас голову этими тупыми мыслями. Всё, чего он сейчас хочет, это уткнуться в оголенное тело Пятого, вбирая в себя его запах. — Милые трусы. Он вспоминает, что ещё сегодня, Пятый тоже видел его в одних трусах, наверное, ещё даже не думая о том, что может потом произойти. За это время, он уже с десяток раз прокрутил то, как бы мог его трахнуть. Ему кажется, что время остановилось, чтобы дать им возможность определить нужность происходящего. И он уверен на все сто, ему это нужно.       Тяжело было признавать своё поражение. Пятый даже не помнил, когда было в последний раз то, что он проиграл. Но сегодняшний вечер запомнится надолго. И уж точно не только проигрышем. Пятый лишь кивает в ответ, не желая озвучивать то, что он готов услышать о наказании. Вдохнув воздуха в легкие побольше, он задерживает дыхание, чтобы держать себя под контролем. Если этот отбитый придумал такое конченное желание во время игры, то что может быть наказанием? Ухмылка Клауса заставляет напрячься. Пятый сейчас — как кукла, которой можно управлять. Он и не шибко-то сопротивлялся в самом начале, но все же сейчас изо всех сил старается никак не реагировать и не отвечать на все эти слюни со стороны Клауса. И то, что сказал Клаус — пожалуй, самое хуевое, что можно было бы услышать. Пятому было бы куда легче прямо сейчас сделать что-то, а теперь придётся ходить хуй знает сколько времени с тем, что он должен исполнить желание, как ебаный Джин для этого наркомана. — Такая ты хитрая сука… — Пятый вздыхает, понимая, что отказаться он не может. — Хорошо. Клаус лезет к шортам и начинает смеяться. Пятый, все ещё чувствуя себя напряжённо, недоумевающе глядит на заливающееся смехом тело. Пятый прекрасно понимает, к чему идёт дело. Клаус зачем-то спрашивает об этом, но разве он остановится, если сказать ему «нет»? От уточнения своего вопроса, Пятый отводит в сторону взгляд. Странно ему, взрослому человеку, пусть и в теле мальчишки, стесняться чего-то подобного. На деле нихуевую роль играет тот факт, что знакомы они с рождения и воспитывались одной семьёй. Пятый, почему-то, вспоминает, как их отец запрещал сближаться друг с другом. И вот, очередное перешагивание рамок и правил… Как раз в стиле Харгривз. — Определенно. В теории Пятый представляет, как все это может происходить. Он знает, что будет больно, но готов перетерпеть это ради того, чтобы стало хорошо. Ради того, чтобы ему и Клаусу было ахуенно до чертиков.       Пятый лежал перед братом только в одной рубашке, с короткими рукавами, в приспущенных шортах и гольфах. И когда тот даёт положительный ответ, Клаус окончательно стягивает шорты, отбрасывая их на кровать. Наверное, всё же стоило это делать на ней, чем на полу. Хотя, он не сомневается в том, что синяки красят Пятого не меньше, чем его самого. И, какое-то время, он даже не знает, с чего лучше начинать. То есть, опыт подобного рода у него был, но, блять… Перед ним совсем другой вариант. Кажется, что даже с Беном было не так. Глаза Пятого такие красивые и глубокие, опьяненные то ли алкоголем, то ли от происходящего. А Клаус рядом с ним выглядит как похеренный жизнью бомж, домогающийся до малолетки. — Ты выглядишь просто ахуенно. Усаживаясь обратно, чуть ниже его паха, он запускает руки под рубашку, оглаживая стройное и теплое тело. Сейчас расслабленный, но плоский живот, выступающие рёбра и солнечное сплетение. Тело Пятого идеально, несмотря на то, что есть лёгкая худоба, которая была и у Клауса. Дело доходит до рубашки, которую он принимается аккуратно расстёгивать, пуговица за пуговицей. Клаус пиздецки ненавидел рубашки, за их ебучие пуговицы. Человек, придумавший это — должен гореть. Тело Пятого без рубашки выглядит определенно лучше. Без любой, блять, одежды. Хотя, кого он обманывает? Пятый выглядит ахуенно всегда, но обнаженным — особенно. — Если будет больно, скажи. И это не просто фраза на отъебись, Четвёртый действительно переживает. Он правда не знает, что предпримет, если тот это скажет, но определенно что-нибудь сделает. Остановится, наверное. Пятый слегка плывёт перед глазами, видимо, волнение сильно сказывается на отходосах и выпитом. Интересно, правильно ли в первый раз делать это всё так? С другой стороны, без алкоголя было бы в миллион раз страшнее и неувереннее. Клаус наклоняется к телу Пятого и припадает к нему губами, нацеловывая его грудь, опускаясь к животу и аккуратным бедренным косточкам. Четвёртый ведёт языком по открытой части лобка, опускаясь ниже. Он целует через трусы его вставший член, затем кладёт на него руку, оглаживая с головки вниз, слегка надавливая. Разогнувшись, припадает к губам Пятого, заполняя его. Язык проталкивается внутрь уже без напора, сплетаясь с его. Можно услышать как простанывает Четвёртый, видимо при помощи «силы духов» ещё не срывается к хуям собачьим. Клаус отстраняется, чтобы вдохнуть воздуха и подносит пальцы к губам Пятого. Он не станет насильно заталкивать их, только если тот позволит. Это уже не было игрой, здесь должны были участвовать оба, выкладываясь на все сто.       Пятый не сомневается в том, что сказал, но ему немного страшно. Он не боится боли, а последствий — да. Отношения между ними и так натянуты, а порвать эту ниточку не хочет никто из них. Пятому очень тяжело не думать о том, что будет потом, но Клаус всем своим видом показывает, что нужно жить тем, что есть сейчас, чтобы не терять вкуса. Он очень пытается выкинуть хуевые мысли из головы, да и вообще любые. Лучше просто получать удовольствие, полностью отдаваясь Четвёртому. Тело Пятого слегка потряхивает, то ли от возбуждения, то ли от осознания, что сейчас будет. Он старается тихо и аккуратно дышать, не сбивая дыхания, чтобы не показывать, что ему немного страшно, ведь это первая близость в его жизни. — Я знаю, — Пятый немного нервно усмехается, просто чтобы поддержать свой статус. Хотя какой тут, блять, статус, если он лежит практически голый на полу под Клаусом, трясясь как осиновый лист. Наигранная уверенность в голосе сменяется на тихий стон, больше похожий на скулёж из-за того, что Пятый поджал губы. От одних прикосновений он чувствует себя тающим на жаре мороженым. Он кивает в ответ, не в силах открыть рот, чтобы выдавить из себя хоть что-то. Жизнь приучила к тому, чтобы быть терпеливым человеком. И даже если будет больно, Пятый не скажет об этом, потому что знает, что Клаус будет переживать. Это читается в его ебаных глубоких глазах, которые похожи на океан, в котором потонуло много кораблей. Пятый тяжело дышит от одних лишь поцелуев по телу, от этих чувственных прикосновений. Теперь поцелуй успокаивающий, заставляющий все мысли улетучиться из головы куда подальше. Когда длинные пальцы касаются его губ, он приоткрывает рот, позволяя войти им немного глубже. Пятый ласково водит по ним языком, вбирая их немного глубже. Он слегка сжимает пальцами запястье Клауса, убирая его руку. — Я бы хотел сделать для тебя это первый, — уверенно, но томно произносит он, а затем вынимает язык и касается им его кончиков пальцев. Это уже не игра, не важно, кто будет первый. Просто хочется сделать это, чтобы услышать стоны Клауса, насладиться его расслабленностью и чувственностью.       Когда Пятый начинает дрожать под ним, Клаусу кажется, что он начинает волноваться сильнее. Но внушая себе уверенности, он понимает, что абсолютно всё сейчас лежит на нём и он не должен обосраться. Срывающийся с губ Пятого стон — вот ещё одно наслаждение, за которое он готов отдать многое. И Клаус понимает, что ему будет сложно, потому что Пятый не даст полностью волю эмоциям. Пятый позволительно приоткрывает рот, чтобы впустить пальцы. Когда он начинает те облизывать и посасывать, втягивая глубже, хочется завыть от удовольствия. Мурашки уже, кажется, идут не по телу, а внутри. Сердце делает короткий удар, начиная биться быстрее, когда Пятый произносит слова о том, что хочет быть первым. Б л я т ь. Почему Земля продолжает крутиться вокруг солнца?! ПОЧЕМУ ТУТ ВСЁ ЕЩЁ ЕСТЬ ВОЗДУХ?! — Хорошо. Клаус облизывает подсохшие губы, а пока пытается слезть с Пятого, его всё ещё слегка ведёт в сторону, из-за чего приходится упереться рукой об пол. Смотреть на Пятого одно удовольствие, особенно тогда, когда он перед тобой в одних трусах и расстёгнутой рубашке, уже так небрежно висящей на нём. И эти гольфы, что Четвёртый, скорее всего, если не стянет с него зубами, то точно сорвёт к хуям собачьим. — Ты ахуенно выглядишь. Клаус не особо понимает, зачем говорит это вслух, ведь Пятый и без него это знает и понимает. Но он действительно выглядит крышесносно. Щёки горят, тело подрагивает, и этот взгляд, который он не теряет даже в таком состоянии. Чего, конечно же, не скажешь о Четвёртом. Глаза, с полопавшимися после удушения сосудами, обкусанные губы, этот ожог на шее. Да и в целом, его этот образ, с расстёгнутой рубашкой и брюках, это что-то с чем-то. Они смотрелись как небо и земля, и тут даже не нужно уточнять кто и кем был. Четвёртый обрёл для себя новый наркотик. И от него он уже не сможет отказаться, ни за что.       Пятый чувствует какую-то гордость за то, что Клаус позволил ему начать первому. Это странно, ведь… Пятый сейчас чувствует себя настоящим мальчишкой. Ему всегда было плевать на комплименты, но сейчас — нет. Его будоражит от одной только мысли, что он так нравится своему брату. — Это взаимно, — с лёгкой улыбкой произносит он, ещё раз проходясь взглядом по своему брату и понимая, что да, он ахуенный. Весь такой необычный, неправильный. Раньше Пятого стошнило бы от одного вида брата-наркомана, но сейчас он видит в нем все прелести, которые даже не скрывались. — Будет удобней, если ты сядешь на кровать. Когда Клаус садится так, как и требовалось, Пятый стягивает с него кожаные штаны. Получалось не слишком гладко, но только от того, что руки предательски дрожали и от этого было немного стыдно. Хотелось все сделать на высшем уровне, как Пятый справлялся со всем. Но это то, чего он никогда не делал, более того, раньше и не думал. Пятый поднимается и садится на колени перед Клаусом. Он проводит кончиками пальцев по члену, не обращая внимания на мягкую ткань боксеров. Ему кажется, что член немного пульсирует, почти как сердце, несмотря на то, что он очень твёрдый. Юнец приближается к нему, касаясь губами паха. Ему хочется увидеть лицо Клауса, но пока он не может поднять взгляд. Одна рука осторожно стягивает боксёры, а другая обхватывает пальцами у основания. Пятый проводит языком по всей длине члена, оставляя мокрую дорожку, а затем облизывает головку, специально надавливая на неё. Пятый понимает, что Клаусу все более чем нравится, и это вселяет уверенность. Он приоткрывает рот и вбирает туда член, сначала не глубоко, буквально одну головку, чтобы ещё немного поводить языком по слишком мягкой коже, а она такая горячая. Когда Пятый начинает двигать ртом, порой стараясь вобрать поглубже, он поднимает взгляд на Клауса. Его лицо такое… блаженное и красивое. Пятому очень нравится видеть то, как ему хорошо, а слышать — тем более, поэтому он продолжает, зная, что делает все верно.       То, что Пятый считает Клауса «ахуенно выглядящим», конечно можно взять под сомнения, опять же учитывая то, как он выглядит. Когда он предлагает сменить место, Четвёртый послушно приподнимается, усаживаясь на кровать. Только почему-то он не думал о том, что Пятый хочет отсосать ему. Глядя на то, как дрожат руки Пятого, хочется помочь ему и самому снять эти чёртовы штаны. В момент, когда тот снова касается члена, хочется просто нахуй раствориться, исчезнув со всеми своими следами с этой блядской Земли. Внутри всё начинает подрагивать, добавляя мандраж Клаусу. У которого и без этого потряхивало руки. Как только он стягивает трусы, щёки Четвёртого опаляет стеснение, от которого слезятся глаза. Он немного закидывает голову вверх, когда Пятый касается тёплым и мокрым языком члена. Кажется, начинает перехватывать дыхание, так, что даже воздух из окна не спасает положение. Приоткрывая рот, он протяжно постанывает, закидывая голову дальше, когда Пятый касается его языком. В ушах начинает звенеть, а внутри всё стягивается таким узлом, что хочется взвыть. Алкоголь растягивает удовольствие, обостряя спектр эмоций, но ускоряет процесс окончания. Поэтому Клаус понимает, что если и дальше продолжит это делать, ему не останется ничего, как кончить ему в рот. И это совсем не значит, что на этом всё закончится. — Пятый, если ты продолжишь в таком же темпе, я кончу. Сквозь придыхания и сбивчивое дыхание, проговорить это выходит, конечно, не суперски. Клаус чувствует, как бешено колотится сердце, а щёки горят так, словно их обожгли. Когда он чувствует взгляд на себе, то опускает голову, встречаясь взглядами с Пятым. «Бляяять…». Он кладёт руку ему на волосы и насаживает его немного глубже, стараясь не сделать больно. За этот взгляд хочется оттрахать его со всех имеющихся сил, что ещё не покинули это пьяное тело. Знакомое чувство накатывает снизу, обдавая теплом и покалыванием. Клаус сжимает пальцами волосы Пятого, выстанывая его имя и выгибаясь так, словно сейчас пополам переломает спину. Горячая жидкость вытекает внутрь теплого и мокрого рта, заполняя его полностью. В любой другой бы раз, Клаус определенно бы напрягся с того, как быстро он кончил, но только не сейчас. Это был просто лучший, блять, минет в его жизни. И хоть от Пятого и чувствовалось стеснение и неуверенность, он делал это так, словно от этого зависят их жизни.       То, какой Клаус эмоциональный и чувствительный — играет особенную роль сейчас. Пятый чувствует его мелкую дрожь по телу и ему это нравится. Такого он никогда не видел, и не думал, что одним лишь минетом можно доводить человека до такого состояния. Но ведь это не просто так, они оба переполнены чувствами друг к другу, к тому, что происходит. Очень жарко, несмотря на то, что окно открыто. Пятый на секунду теряется от того, что Клаус должен скоро кончить. Он не знает, хорошо это или плохо? Если он кончит, то они продолжат или нет? Он не останавливается, желая, чтобы Клаус все равно кончил, ведь это самая приятная часть, которой нельзя лишать дорогого человека. Когда Пятый чувствует, как его волосы сжимают пальцы Клауса, темп становится немного быстрее, глубже. Пятый снова поднимает взгляд на Клауса и, блять, он готов выть от того, насколько сейчас кучерявый сексуально выглядит. Так по-настоящему, искренне. Ему кажется, что он и сам намок, ведь несмотря на то, что отсасывает он, делает он это с огромным удовольствием. Почувствовав во рту тёплую массу, Пятый сбито выдыхает носом, понимая, что своим ртом он заставил кончить собственного брата. И насколько это ахуенно, блять. Он сглатывает и ещё раз проходится языком по члену, собирая остатки. Таким образом он хочет показать, насколько. Насколько эти чувства искренни и безумны. Коленки болят и их слегка потряхивает, но это ничего по сравнению с тем, как будоражит все тело. Пятый глядит на Клауса, понимая, что на этом они явно не остановятся. — Тебе понравилось? — сбито спрашивает он, но вопрос скорее риторический, потому что итак все понятно. Просто хочется слышать об этом, пусть стоны и вздохи со стороны брата были истинным подтверждением.       Стараясь перевести дыхание, Клаус опускает голову вниз, чтобы посмотреть на Пятого. В его глазах читается смущение, а щеки заливает ещё сильнее. Его потряхивает также, как и Четвёртого, что вызывает отдельную похвалу тому, что он продержался. Его вопрос забавляет Клауса, и он было хочет сказать, что нет, но улыбается, поглаживая его по голове. — Очень. Подрагивающими руками он обхватывает Пятого под руками, приподнимая его на кровать. Всё же пусть будет помягче, ведь синяки он, скорее всего, и так ему оставит. Брат выглядит беззащитно, хоть и продолжает показывать всем видом то, как легко ему всё это даётся, без малейшего стеснения. — Прости. Просто было слишком хорошо. С губ срывается смешок, и Клаус чешет голову, виновато отводя взгляд. Затем снимает с него ранее расстёгнутую рубашку и кидает её за себя. Остаются только приспущенные шорты, которые он ловко подцепляет и стаскивает следом. И перед ним оказывается подрагивающий Пятый, в одних трусах и гольфах, которые, он, пожалуй не станет снимать. Если бы Клаус рисовал, то обзавелся бы музой и лучшими творениями в своей жизни. А так, хочется отдать Пятого кому-нибудь на запечатление, чтобы из него сделали икону. Не зря картина с ним в полный рост висела в зале. — Ты выглядишь просто божественно. Четвёртый наклоняется к нему, оглаживая его по стройному телу, всё ещё дрожащему и горячему. Стягивая с него трусы, он слегка постанывает, облизывая губы. Член Пятого выглядит ахуенно, собирая в себе все идеальные качества. Клаус наклоняется ближе, пристраиваясь к его дырочке. Его член всё ещё твёрдый, несмотря на то, что он кончил. Хочется заполнить Пятого до конца, чтобы он извивался, умоляя остановиться. Клаус облизывает ладонь, пальцами подставляясь к сладкой дырочке. Он водит по ней, аккуратно вводя два пальца. Пятый извивается как уж на сковородке, сдерживая свои стоны, от которых внутри всё сжимается. Сжимая зубами нижнюю губу, он тихо постанывает, наблюдая за реакцией Пятого. «Сладкий мальчик, я хочу всегда доставлять тебе удовольствие.»       Пятый перебирается обратно на кровать благодаря Клаусу. Он чувствует бегающую дрожь по всему телу и напрягается, чтобы это перебороть. Не хочется показаться беззащитным, трусливым мальчишкой, поэтому Пятый старается внушить то, что все под контролем, хотя бы взглядом, который он не сводит с брата. У них двоих все еще сбито дыхание, которое навряд ли успеет прийти в норму сейчас. У Пятого всегда было завышенное мнение о себе, хотя он считал, что это просто реальный взгляд на себя же. Это часто помогало ему в жизни: он не обольщался от комплиментов, мог отличить их от лести и подлизываний. Но сейчас все совсем наоборот. Пятый всем своим нутром чувствует, как Клаус без какой-либо наигранности говорит ему все эти слова, которые почему-то приятно задевают, растекаясь по всему телу. Он никогда не знал, что такое любить и быть любимым по-настоящему, а сейчас этого чувства так много, что он готов умереть за него. Лишившись трусов и оставшись в одних гольфах, Пятый прикрывает глаза, немного боясь увидеть реакцию Клауса. Дрожь, кажется, усиливается, когда Клаус гладит его тело, или же сдерживаться уже не осталось сил. Чувствуя, как чужие пальцы осторожно проникают внутрь, Пятый жмурит глаза и сжимает покрывало под собой. Это больно, но он старается всем видом не показывать этого. Задерживает дыхание, старается быть расслабленей, но выходит хуево, потому что держать себя в руках он не в состоянии. Клаус делает все осторожно и медленно, по нему можно прочесть, что он тоже волнуется, не желая доставлять сильную боль. Но Пятому от этого не легче. Ему не нравится, когда боль растягивается, пусть она и не такая сильная. Куда легче сделать все резко, быстро, пусть и больно. Он так хочет, чтобы боль ушла как можно скорее, и от нее осталось одно лишь удовольствие. Что-то в Клаусе выдает то, что он еле сдерживается, чтобы не сорваться и продолжать медленно разрабатывать невинную дырочку. — Ты должен войти в меня прямо сейчас. Я потерплю, не бойся, — Пятый говорит с уверенностью в голосе, надеясь, что Клаус все же послушается его. — Ты ведь хочешь этого.       Стенки ануса с трудом, но растягиваются благодаря пальцам. И конечно не так хорошо, как имей они смазку или практику до этого, но уже чудесно. Клаус нервно улыбается, когда Пятый говорит ему войти. Он бы и не против, но переживает за то, не будет ли ему больно. Сперма подсохла на члене, поэтому он облизывает ладонь, смазывая слюнями головку и ствол. Затем приставляет его к дырочке, аккуратно надавливая. Рукой он придерживает Пятого за таз, стараясь помягче давить пальцами, что выходит не так хорошо. Он стискивает зубы, чтобы не стонать, потому что это уже ахуенно. Член входит с трудом, несмотря на своеобразную смазку, буквально что сделанную из говна и палок. Самым главным будет на этот вечер не вырубиться и не порвать его. Клаус подаёт тазом вперёд, глубже просовывая член, который слегка побаливает из-за сжимающихся стенок. — Пожалуйста, постарайся расслабиться. И он понимает, что звучит это может и ахуенно, но на деле же, это далеко не так просто. Поэтому мысленно переживает за брата, ощущая прилив новых чувств, буквально поглощающих его. Пятый так прекрасно извивается и стонет, словно Четвёртый сейчас весь его мир. И он входит глубже, заполняя его изнутри. На радость, он не ощущает кишечника, который мог бы пробить, но на всякий случай, другой рукой слегка приподнимает спину Пятого. И держа его в таком положении, начинает входить уже в интенсивном ритме, прикусывая нижнюю губу, через которую всё равно были слышны стоны и рычание. Собственно говоря, он и не хотел это скрыть, просто чувствовал, что если не сделает себе больнее, то кончит также быстро. Но кажется, это не особо помогало. Пятый периодически касался ногами Клауса, заставляя его вздрагивать, но он держал темп, чтобы им было обоим достаточно хорошо. — Скажи, когда будешь готов. Я хочу кончить с тобой. Голос Четвёртого подрагивал и срывался, как и его дыхание, что уже проебалось, после того, как он недавно его почти восстановил. В его планы входило додрочить Пятому, когда он будет уже на пике, чтобы он ощущал его руку в этот момент. Но чувства захлёстывали его так сильно, что он боялся сорваться, зубами вцепляясь в белоснежную и нежную кожу брата.       Клаус негласно соглашается с тем, о чем просит Пятый. Он уже не переживает, он готов к тому, что сейчас произойдёт. Это куда больнее, чем пальцами, из-за чего тело очень напрягается, а дыхание задерживается. — Х-хорошо. — тихо скулит Пятый, после чего прикрывает рот ладонью, зажимая его. Больно настолько, что все пульсирует, но Пятый старается как-то отвлечься, кусая свою руку и сжимая в ладонях покрывало. Из-за того, что все произошло резко, голова начинает кружиться и Пятому кажется, что он может потерять сознание. Но это быстро проходит, перерастая в приятные чувства. Теперь, когда от боли и напряжения не осталось и следа, Пятый без каких-либо стеснений стонал и сладко вздыхал от того, что вытворяет Клаус. Он и подумать не мог, что это настолько приятно… Одной рукой он цепляется за руку Клауса, впиваясь в неё ноготками, затем пытается немного приподняться и обвивает шею, на которой красовался ожог, руками. Он целует Клауса, рвано, сбито, очень влажно, а тот не останавливается в своих движениях. Кажется, что у них одно дыхание на двоих, также, как и сердце, у каждого из которых колотится в бешеном ритме. Пятый отпускает Клауса, понимая, что ему тяжело сдерживаться. В члене собралось столько спермы, что он начал побаливать. — Я уже скоро… — хрипло произносит он из-за того, что рот был совсем сухой. Клаус кладёт ладонь на член Пятого и начинает дрочить. Пятый выгибает спину и раскрывает рот, приподнимая брови. Проходит не так много времени, когда он чувствует пульсацию в своём члене, как сперма пробирается вверх. — Сейчас… — тихо произносит он, сразу же переходя на громкие и тяжелые вздохи и стоны, кончает, пачкая руку Клауса и свой живот. Не проходит мгновения, как он чувствует, что Четвёртый тоже закончил, внутри растекается тёплая вязкая масса. — Блять, — со сбитыми вздохами произносит он, на деле кое-как выговаривая слова. — Это было слишком даже хорошо…       Когда Пятый срывался на громкие стоны, внутри всё переворачивалось, из-за чего хотелось разорвать его, не жалея, насаживая. Но сознание брало верх. Руки Пятого нежно, и скорее всего, из последних сил, обвивают шею, прижимаясь ближе. Иногда, его член касается живота Клауса, когда он подаётся вперёд. Его дыхание похоже на хриплое рычание с лёгкой одышкой. Сигареты явно берут своё. И он думает, что больше не может держаться, когда брат наконец-то произносит долгожданную фразу. Обхватив правой рукой подрагивающий и твёрдый член Пятого, принялся водить по нему вверх-вниз, растирая стекающую с головки смазку. Такой сладкий малыш, хочется всего облизать и зацеловать. — Давай. Хрипло выговаривает Четвёртый, толкаясь до конца, когда по его руке начинает течь тёплое семя. Он делает это сразу же за Пятым, закатывая вверх глаза и только благодаря тому, что утыкается в его плечо, не срывается на крик. Пятый дрожит как осенний лист, а его грудь поднимается так же быстро, как и у Клауса. Оба в сперме и поте, с витающим запахом секса. Это был лучший секс в его жизни. Лучшее занятие любовью. Четвёртый наваливается телом на брата, сразу же решая, что так его придавит, и перекатывается на бок, стараясь восстановить дыхание. — Рад, что тебе понравилось. Звучит так, словно они обсуждают какой-то поход в кино, а не фееричный секс, в котором, наверное, только фейерверка не хватало. Это даже отрезвило, оставляя уже совсем незначительные нотки алкоголя в крови. Интересно, что теперь будет? Он переживает за то, что тот лежит раздетый, при открытом окне, поэтому приподнимается, хватая с кресла плед, который набрасывает на Пятого. Хочется верить в то, что мама уже выключилась, когда они всё это начали, но стоял вечер, а не ночь. Значит, это было маловероятно. Хочется покурить, но лёгким пока нужно дать отдохнуть, после такой интенсивности. Клаус поворачивает голову в бок, смотря на Пятого. Выглядит всё ещё божественно прекрасно. — Как ты?