лав из

Перед мучительным периодом экзаменов было решено поехать к Оксане на дачу: её родители были единственными людьми, с которыми дружили абсолютно все — от ни разу не ходившего на родительские собрания отца Антона до не пропускающей ни одного повода сходить в школу бабули Ильи. Саму Оксану тоже все поголовно обожали: такая замечательная девочка — красавица, умница, спортсменка и комсомолка. А ещё не гуляет со всякими сомнительными мальчиками, предпочитает каблукам балетки и умеет поддержать беседу с кем угодно. Мать Арсения ему про неё все уши прожужжала, очень уж ей хотелось видеть Оксану рядом со своим сыном. Оксана на всё это только кривилась: — Да делать мне больше нечего, с вами, дебилами, встречаться, — смеялась она. — Даже не думайте. Арсений и не думал. Ему вообще в последнее время плохо удаётся думать, пока где-то рядом маячит Антон. В Шастуне на данный момент несколько бокалов какой-то мерзости, выдающей себя за красное полусухое, а в Арсении и того меньше, — но у них обоих кружится голова и отчего-то хочется глупо хихикать. Арсений этим и занимается, утыкаясь Антону в плечо. Они в комнате на втором этаже одни, и Шастун смотрит в окно в косом потолке: за городом звёзды словно висят гораздо ниже, и Антону жаль, что он не знает ни одного созвездия, кроме большой медведицы. Арс вот, наверное, знает целую кучу — и ещё тысячу фактов о каждом, — но Антон не хочет спрашивать. Он улыбается, чувствуя, как Арсений, отсмеявшись, задевает губами кожу его руки — широкий рукав задрался, пока они катались по кровати, пытаясь отобрать друг у друга последнюю шоколадную конфету. Арсений легонько прижимается губами к его руке ещё раз — на этот раз ближе к плечу, — а потом, немного подумав, мелко касается языком этого же места. — И что ты делаешь? — интересуется Антон, поворачивая голову, почти упираясь в тёмную макушку носом. — Понятия не имею, — бормочет Арсений, — захотелось. У тебя классные руки. Антону кажется, что он уже весь красный — от вина и смущения. Он полагал, что уже привык к тактильности и болтливости Арсения, но теперь, когда их отношения действительно стали, ну, отношениями, выносить его комплименты стало практически невозможно — они все казались ужасно интимными, как и любые взгляды, жесты и прочие знаки внимания. Пару дней назад Арсений впервые прислал Антону в мессенджере сердечко, и Шастун пялился в телефон минут десять, понятия не имея, что ему с этим делать. Потом пришлось ещё минуты три рыться в смайликах, чтобы найти такое же сердечко и отправить в ответ — копировать чужое сообщение показалось нечестным. Ох уж этот онлайн-этикет. Арсений переворачивается на спину и подтягивается наверх: теперь они оба пялятся в окно, лёжа в одной кровати в сантиметре друг от друга, — ну просто образец целомудрия. — Ты уже придумал, чем хочешь заняться, когда мы переедем? Каждый раз, когда Арсений говорит это — «мы переедем» — у Антона ёкает сердце от страха и чего-то ещё, подозрительно напоминающее оголтелое счастье. Если у них действительно выйдет вместе поступить в Петербург, он охуеет и даже поверит в силу браслета, подаренного Оксаной «на удачу». — Нет, — честно признается он. — Стараюсь не загадывать, а то ещё сорвётся всё. — А я загадываю, — самодовольно отзывается Арс. — Хочу, например, классную тачку. Антон коротко смеётся: ну что за идиот. — Нахуя? — Чтобы забирать тебя из универа, когда у тебя пары позже будут заканчиваться. Прикинь, модная тачка, я в солнечных очках открываю окно, весь такой охуенный... — В солнечных очках? В Питере? — Да не перебивай, — морщится Арс. — Так вот, я весь такой охуенный, и ты спускаешься с крыльца... — Тоже охуенный? — Немного менее, чем я, у тебя же нет тачки. — Почему это у тебя тачка есть, а у меня нет? Арсений вздыхает. — Потому что мне так хочется. — Арс, я не девчонка, меня не нужно забирать на клёвых тачках. — А девчонок нужно? Мне кажется, Оксана, вот, сама кого хочешь заберёт. Даже без тачки. — Она-то да... Они немного молчат: Арсений всё представляет, как Антон машет на прощание своим безликим одногруппникам и садится на переднее сидение, довольно чмокая Арса в щеку. Гомофобов в театре воображения Попова не существует. Антон, кусая губу, думает, что родители Арсения и вправду могут купить ему машину и снять квартиру, а вот Шасту наверняка придётся жить в общаге, вряд ли он потянет хотя бы половину хаты. Ну и ладно, зато пару дней в неделю он сможет ночевать у Арсения. Даже лучше, если они не станут жить вместе: кто знает, как на их отношения повлиял бы общий быт... В комнате пахнет деревом и вином, внизу, под ней, шумит музыка и сплетаются в ком чужие голоса: Антон слышит, как громко хохочет Оксана, и улыбается — он будет скучать. Не только по ней, а вообще. Арсений словно чувствует, что настроение Антона свернуло с весёлой дорожки на заранее-ностальгическую, и указательным пальцем тянется к его ладони — этого оказывается достаточно, чтобы коснуться, между ними совсем мало расстояния. Он легонько гладит чужие костяшки — Антону почти щекотно. — Всё будет нормально. Антон кивает и переплетает их пальцы, продолжая сверлить взглядом ночное небо. — Будешь ходить на мои спектакли? Шастун усмехается: Арсений и вправду задумал врать родителям, что учится на факультете политологии, а сам активно готовится поступать в актёрское. Антон, разумеется, знает об этом плане, который Арс вынашивает уже второй год подряд. — На каждый, — кивает Шаст и сразу же получает поцелуй куда-то в подбородок. Он поворачивает голову, не давая Арсению отодвинуться, кладёт свободную ладонь ему на щеку и целует. Антон вообще вдруг понял, что обожает целоваться — это озарение пришло к нему, пока они с Арсением ныкались в спальне у кого-то из бесконечных знакомых на хате: за дверью то и дело раздавались шаги, кто-то постоянно норовил зайти, а Антон чувствовал себя так, словно его сердце сгребли в кулак и не хотели отпускать, пока Арсений, смело прижав его к стене, целовал то мелко и невесомо, то тягуче и медленно. Было хорошо — хорошо и сейчас. — Неудобно, — бурчит Арсений, — рука затекает. Он садится, и Антон тоже тянется за ним, — они больше не держатся за руки, но сидят близко-близко, Шаст почти касается своим кончиком носа чужого. Арсений целует первым, прикрывая глаза, и укладывает руки на его плечи, — Шастун нагло подлезает под его футболку и немного сжимает бока; у Арсения мурашки, и губы дрожат в улыбке, но он не прекращает целовать. Антон чувствует себя таким влюблённым, что даже не может в это поверить; какая-то его часть постоянно занудно твердит, что он что-то путает, и вообще это всё не с ним. Такие люди, как Антон, никогда не влюбляются без памяти и не переезжают в Петербург: они остаются в родном городе, заводят симпатичную жену и двух детей — девочку и мальчика, — и все чудесные истории остаются в их детских сказках. Но вот же он, Арсений, с его сумасшедшей отзывчивостью, с длинными пальцами, комкающими его футболку, с шумным дыханием и дурацкой манерой перехватывать инициативу. Антону вдруг кажется, что если Арсений куда-то денется из его жизни — он ляжет на пол и умрёт на месте. Это в нём говорит подростковый максимализм, но он и вправду так чувствует: без Арсения всё станет пусто и потеряет смысл. Как он вообще столько прожил без его поцелуев? Антон увлекается процессом так, что не слышит ни шагов, скрипящих по лестнице, ни стука в дверь. Улавливает только девичий оклик — «Антон?» — и как открывается дверь. Щёлкает выключатель. Арсений отодвигается, с ужасом глядя ему за плечо. Антон рассматривает разомкнутые припухшие губы и румянец на щеках, и ему не хочется поворачиваться — вместо этого он бы с удовольствием поцеловался ещё немного. — Ой, — говорит Ира так, словно ей вообще не жаль. Антон вздыхает и поворачивается к ней, смотрит почти меланхолично, что-то между «и что ты мне сделаешь?» и «давай не будем делать вид, что ты удивлена». — Там шашлыки готовы, — она мнётся на пороге и вдруг победоносно улыбается. — Пиздец, я думала, до тебя никогда не дойдёт. Вот теперь Антон охуевает, но не успевает ничего спросить: Ира выключает свет и пятится назад. — Я никому не скажу, соситесь на здоровье. Поздравляю. Дверь хлопает. Антон поворачивается к такому же охуевшему Арсу, которого теперь не видно в темноте, и вскакивает с кровати. — Ира! — орёт он. — В смысле ты думала, до меня никогда не дойдет? Она останавливается как раз на середине лестницы и оборачивается. — В прямом, — Кузнецова тоже кажется немного смущенной и делает пару шагов вверх, сбавляя тон. — На расстоянии не так заметно, но мы с тобой вроде как встречались, и мне в какой-то момент всё стало очевидно. Раньше, чем тебе. Антон глупо моргает пару раз. — Что я... — Антон сглатывает, — гей? Ира пожимает плечами и улыбается так, будто разговаривает с пятилетним ребенком. — Что это не в меня ты влюблён. — И что, ты никому не расскажешь? — Слушай, я, конечно, бывшая, но не злобная. Да и вы всё равно рано или поздно спалитесь. Ира говорит это без толики издёвки, и Антон облегчённо смеётся. — Так будет куда интереснее, да, — говорит он. — Ир... Ира снова оборачивается. — Спасибо. Кузнецова пожимает плечом — должным будешь, — и всё-таки спускается вниз. Антон возвращается в комнату, где Арсений, наверное, уже распрощался с репутацией гетеросексуального гетеросексуала и смирился со своей нелёгкой участью. В конце концов, учиться осталось всего ничего, а потом Арс переедет. И сменит имя. И внешность — хотя это очень вряд ли, конечно. Во всяком случае, Антон будет сильно против. — Она ничего не расскажет, — выпаливает Шаст, едва за ним закрывается дверь. Арсений молчит, пока он садится рядом, а потом улыбается. — Да могла бы рассказать, — вполголоса говорит он. — Облегчила бы нам задачу. Они же наверняка не думают, что мы здесь в морской бой играем. Антон охуевает: то есть Арсений готов вот так просто взять и во всём признаться? Может, ему голову солнышко напекло? — Арс, ты чё... — Представь лицо Стаса, — мечтательно вздыхает Попов. Антон фыркает. — Если мы пососемся перед ним, он себе в глаза миксер засунет. Арсений очаровательно смеётся — не как Антон, периодически переходящий на ор, а по-особенному, искренне; Шастун только у него такой смех слышал, словно его не только веселят разные вещи, но и умиляют. Сейчас это особенно уместно, ничего не скажешь. — Антон? — А? — Ты кому-нибудь рассказывал? — Нет. — И я нет. Они молчат ещё немного, и Арсений ложится Антону на коленки. Это что-то новое: Шаст замирает сначала, не зная, что делать, но всё-таки зарывается пальцами в тёмные волосы. — Мне почему-то кажется, они и сами знают, — тихо предполагает Арсений. Антон пожимает плечами, потому что ему внезапно всё равно, кто там что знает; никакого стыда он не чувствует, хотя думал, что будет мучиться совестью как минимум, ну, год. Год — это же много? Или лучше семь месяцев, по количеству грехов... Поток сознания уносит Антона куда-то совсем далеко, — это вино на него так действует, — и он откидывается назад, падая на матрас. Арсений ёрзает, чтобы лечь рядом, и Антон выпрямляет руку, чтобы тот устроил на ней свою голову. Не слишком удобно, учитывая диаметр конечностей Шастуна, но Арсений не жалуется. — А тачка какого цвета будет? — тихо интересуется Антон после небольшой паузы. Арсений довольно улыбается. — Видимо, голубого. ...это строить совместные планы на будущее и не бояться его.