Переворачивая страницы

Это не похоже ни на одно чувство. Это появляется где-то среди опавших осколков, у сердца, морскими волнами поднимается выше и захватывает внутренности в кружащийся ураган. Оно странное и неописуемое — будто кто-то проводит острым ножом по ребрам и пытается разрезать тонкие кости. А еще есть желание лично воткнуть в чужую шею ручку или что-то, что будет под боком. Странно. Антон чуть прищуривается и, увидев, что Арсений смотрит на него, сразу же отворачивается. Сверлит взглядом стену: разноцветные карты в кабинете географии расплываются перед глазами. Нижняя губа немного покалывает, Антон прикусывает ее и касается ладонью плеча — плавно ведет к предплечью, хватается пальцами и замирает. Сквозняк, дующий в спину из окна, пронизывает до дрожи суставов. Антон поправляет водолазку, оттягивает рукава. Вновь вскидывает взгляд: Арсений все еще болтает с их одноклассником. Внутри все стягивается в холодящий вены ком. Он знает, что это ревность, это было очевидно во время самых первых зачатков этого чувства, еще когда Арсений только-только начал уделять больше внимания их однокласснику, а у Антона начинала болеть от этого голова. В переносном смысле. И сердце; но здесь Антон уже был готов поспорить. Он не понимает, почему ревнует Арсения, почему ему кажется, что желчь, которая жжет в горле, почти дотягивается до языка, в скором времени выйдет наружу — прямо на пол, под ноги. Антон упадет рядом, на колени, чувствуя, как сдирается первый тонкий слой кожи. Как оно щелкает, щемит, болит. Это так глупо. И оно не похоже ни на что. Ревность тяжелая. Но еще тяжелее осознавать, что это действительно она. С другими чувствами у Антона отношения складываются хуже: например, он не может осознать ни одной эмоции, когда находится рядом с Арсением, когда тот дотрагивается до его ладони — случайно или намеренно, — когда они смотрят друг другу в глаза и Антон не отводит взгляд. Заниматься вечным самоанализом тоже сложно, но Антону удается переплюнуть самого себя и пропасть в мыслях, выворачивая наизнанку каждый момент, что был между ним и Арсением. Антон вновь смотрит вперед, на ладонь Арсения, чуть сжимающую чужой локоть. Понимание, что Антона он касается совсем не так, током пришибает голову. У них вообще все по-другому; еще с того момента, когда они впервые взялись за руки, когда Арсений спросил, хочет ли он этого. Антон хотел. Хочет все еще. Арсений по-быстрому кидает на него взгляд из-под ресниц, чуть хмурится, когда Антон так же пристально начинает смотреть на него, и кивает головой, мол, что, снова проблема? Антон никак не реагирует на это и продолжает высверливать на чужом лице дыры — такие, что кажется, что Антон видит все, что спрятано внутри Арсения. Хочется отвернуться, перестать смотреть, но Антон не может. Он просто не в состоянии и с места сдвинуться: все смотрит, как руки Арсения иногда касаются плеча одноклассника, все смотрит, как иногда на него глядят в ответ. — Ты ревнуешь. И это, черт возьми, был не вопрос. Они идут домой по заснеженным тропинкам, иногда врезаясь в сугробы и утопая в них. Между Арсением и Антоном какое-то время стоит тишина, легкая, совершенно ни к чему не принуждающая. Антон отвлекается от мыслей благодаря хрусту снега под ботинками и звукам проезжающих мимо машин. Он мечтает, чтобы этот день поскорее закончился; все, что сегодня происходило, не вяжется с понятием «спокойствие». А затем Арсений произносит это. Он не поднимает головы, даже не дергается в его сторону — идет себе спокойно рядом, лишь изредка касаясь плеча или локтя, чтобы придержать Антона, если тот спотыкается на месте. Голос его звучит будто из другой комнаты — глухо, вкрадчиво. С некой хрипотцой, от которой у Антона внутри все переворачивается за раз-два. — И зачем это? Ты ведь знаешь, что я… Ты знаешь. Он будто специально не договаривает. Кидает на него взгляд, очерчивает, как карандашом, его лицо, чуть склоняет голову, а после вновь отворачивается и смотрит вперед — на занесенные снегом улочки города. Антон сопит носом, чуть покашливает и через пару сотен взорвавшихся внутри эмоций произносит: — Я не ревную. — Ну да. Я видел. Антон смотрит на Арсения, который уходит вперед ввиду узкого прохода между сугробами на тротуаре. Тот шагает уверенно, с витающей в воздухе решительностью, но плечи его чуть сгорблены — совсем не так, как бывает обычно. Видно, его это тоже… волнует. А Антон — дурак, раз пытается доказать Арсению и себе в том числе, что он не ревнует. Хотя все было очевидно сразу: где-то между желанием перестать на них смотреть и подойти, чтобы забрать Арсения себе. Ну… не себе. Просто, да. — Что ты видел? — Как ты смотрел. Арсений оборачивается, и Антон успевает выхватить небольшую улыбку, от которой что-то внутри звенит и крошится на части. Это… слишком. Антон не знает, что ответить. Он открывает рот, пытается связать в голове хотя бы что-то, но тут же закрывает его обратно и опускает голову. Прячет руки в карманах куртки, хмурится чему-то своему в голове и не замечает, как врезается в грудь остановившегося и повернувшегося к нему Арсения. — Не переживай из-за этого сильно, — говорит он прямо посреди улицы, и Антон невольно оборачивается, надеясь, что за ними никого нет. Так и есть: они совершенно одни. — Не надо ревновать, когда понимаешь, что я в итоге… ох. В итоге я все равно с тобой. У Арсения глаза голубые-голубые, практически граничащие с цветом океана. Антон смотрит в них, пытается понять, что же он имеет в виду. Это сложно — это, черт побери, очень сложно! Какая-то фигня без названия, но от которой у Антона ежедневно в голове случается мозговой штурм. А на сердце — разрушающий по клеточкам тайфун, и от него никуда, блин, не деться. Арсений в итоге с ним. Антон надеется это принять. И понять все гораздо лучше, чем есть сейчас.

***

Антон будто бросает собственное сердце к ногам Арсения. Говорит, мол, держи, оно твое. Бьющееся, пульсирующее, все еще пытающееся бороться за жизнь. Сердце — вывернутое, распластанное на полу — теперь совершенно не принадлежит Антону. Он готов просто раствориться прямо здесь — в этом небольшом коридорчике, в темноте раннего утра, перед Арсением, который пристально следит за каждым его движением. Это как пытаться поймать удачу за хвост — ты тянешься за ней всем телом, надеешься, ждешь ее всем сердцем, но в итоге получаешь только потраченные нервы и впустую упущенное время, потому что гнался за тем, что давно вышло из игры. Антон чувствует примерно то же самое: он ощущает себя участником какого-то марафона, на котором, кроме него, больше никого нет — но наблюдают все. Отовсюду. Из каждого уголка смотрят, пытаются поймать его за неудачей, а затем рассмеяться, громко, без капли стеснения. Но приз забрать все же хочется, ты же единственный на этой огромной арене, но ему будто что-то не дает — то ли совесть, царапающая изнутри, то ли Арсений, который вдруг отталкивается руками от подоконника, цепляется пальцами за плечи и прижимает близко к себе. Не обнимая — практически сливая с собой. — Сделай хоть что-нибудь сейчас, — шепчет он. Антон быстро смотрит за окно — туда, где все пространство залито белым, где сугробами валит снег. Зима в этом году холодная. — Я жду уже очень долго. Глаза его синие. Бездонные — если падаешь, то в никуда. Захватывают Антона целиком, практически не дают и продыху, да даже шага сделать — настолько близко, рядом, чересчур. И запах. Его собственный. Отдающий теплом, ассоциирующийся у Антона с осенью — когда он впервые его почувствовал настолько… четко. Арсений просит сделать его что-то. Он ждет чего-то. Антон боится понять — почувствовать — чего, потому что примерно знает ответ, потому что сам ждет этого, но боится. Это же как прыжок в бездну — ты либо разобьешься, либо… потеряешься в воздухе. Антон боится потеряться. В первую очередь, в Арсении. Потому что это будет край, бедствие, тот самый тайфун, от которого он пытался скрыться. Безнадежно, причем. Антон опускает взгляд на губы Арсения, и его тут же прошибает зарядом тока — от кончиков пальцев ног до плеч. С губ срывается выдох, который тут же тонет на чужих. Антон не целует Арсения, нет. Нет, так нельзя, нет. Он просто… слишком близко. — Я… блин. Не знаю. Антон безнадежен — он повторяет это себе в голове уже несколько месяцев. Арсений опускает руки ниже — скользит ладонями по коже Антона, цепляется за футболку и чуть сжимает бока. Жмется ближе, практически кожа к коже, и Антону жарко — от чувств, что висят внутри него плотной веревкой, что не дают воздуху поступать в легкие. Жарко от жгущего взгляда Арсения, будто испепеляющего прямо на месте. У Антона к моменту, когда Арсений вновь приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, внутри все успевает упасть на дно, разбиться и слиться с чем-то непонятным — тем, от чего его колошматит и трясет уже долгое время. — Сделай что-нибудь, — говорит Арсений и опускает голову. Вдруг касается теплыми губами шеи Антона. Тот чувствует, как начинают гореть кончики ушей. Это неописуемо — внутри что-то со звуком надломившегося стекла переворачивается и взрывается. Арсений просто вжимается ртом в его шею, Антон просто не знает, куда деть руки, взгляд, себя самого. Это… черт возьми. Это слишком приятно, буквально до мурашек, бусинками выступившими на коже. Арсений чуть прикусывает кожу передними зубами, а затем то ли целует — у Антона от этого слова в голове случается очередной штурм, — то ли зализывает небольшой укус языком. Руками он продолжает придерживать Антона за бока, пока тот ввиду своей заторможенности пытается осознать происходящее. Арсений. Его губы. На шее. Тут. Близко. Это… все. Антону хочется, чтобы это был сон, ведь если это происходит с ним в реальной жизни, он просто не сможет это пережить. Даже сейчас, когда Арсений чуть-чуть отодвигается, склоняет голову, смотрит из-под челки слишком цепко, спрашивая и отвечая на собственный вопрос одновременно. Даже сейчас, когда шея все еще в мурашках от легкого прикосновения губ Арсения к ней. То, что волнуется внутри… это даже не бабочки, это какие-то огромные крылатые насекомые, которые одним только взмахом могут затронуть каждое нервное окончание, сделать так, что Антон просто не сможет спокойно сидеть на месте. Это даже не привязанность, как думал Антон долгое время, это что-то более сильное. В глазах Арсения Антон видит несколько совершенно разных эмоций. Волнение, интерес, тень любопытства и еще кое-что. Настороженность. Он будто боится, что Антон может оттолкнуть его, и от понимания, что это действительно так, Антону хочется рассмеяться — потому что обычно этот страх имел именно он. Каждый раз, касаясь Арсения, испытывая к нему что-то, он боялся, что это запрещено, что так нельзя, а говорить ему об этом — тем более, но… но они оба в этом. — Почему я? — спрашивает Антон через несколько минут, когда Арсений отходит обратно к окну и с задумчивым видом смотрит куда-то вверх — то ли на крыши домов напротив школы, то ли на потихоньку светлеющее небо. — Ты просто… ты просто такой слишком… Я не знаю. Я не понимаю, что между нами происходит. Это вообще нормально? Или я один только это чувствую? Вереница вопросов повисает между Антоном, который думает, что его сейчас одним только взглядом отправят в мир иной, и Арсением, медленно поворачивающим голову и находящим его. Он громко вздыхает, поправляет рукой волосы, и Антон улавливает какую-то нервозность в этих движениях, обычно совершенно непринужденных. Арсений словно… потерян? В очередной раз. Антона это начинает напрягать. Он невольно делает шаг вперед. — Наверно, — негромко отвечает Арсений. Голос едва слышен, но Антону все равно удается найти тень легкого стеснения в одном слове. — Я никогда не испытывал чего-то подобного, если честно. Но я надеюсь, что… Что мы сможем разобраться вдвоем во всем. Арсений тоже делает небольшой шажок. Антон останавливается напротив него, быстрым взглядом осматривает лицо Арсения, и рука отчего-то невольно тянется к шее — к месту, где недавно были чужие губы. Арсений замечает это и тут же смущенно потупляет взгляд. И Антон не знает, как с этим справляться. Как это переживать. Потому что это точно не сон. Арсений вытягивает ладонь, сгибает поочередно пальцы, а затем слегка касается ими ноги Антона. Тот тут же опускает взгляд и, чувствуя, как начинает трепетать сердце, касается его руки. Хочет сжать, переплести пальцы, но крышу будто сносит — Антон видит только Арсения, только его глаза, смотрящие на него с колыхающимся, как волны, интересом. Она перекрывает собой все — и стеснение, и скованность, поэтому в следующее мгновение Арсений легко тянется вперед и обнимает Антона за шею. Не говорит ни одного слова — только дышит куда-то в шею, чуть задевая пальцами волосы на затылке. В этот момент Антон чувствует что-то странное. Что-то, что он уже почти-почти поймал кончиками пальцев. Смотря на встающее за высотками оранжевое солнце, Антон думает обо всем и ни о чем одновременно. Но об Арсении… больше всего. Он будто опускается на корточки, поднимает глаза на Антона и берет пульсирующее сердце, брошенное на пол, в свои ладони. Поглаживает одним пальцем. Антон перестает дышать. Арсений одним взглядом обещает сохранить. И сохраняет.