Your body's poetry, speak to me Твоё тело будто написанные строки — оно говорит со мной, Won't you let me be your rhythm tonight Почему бы не положить твою поэзию на мой ритм? Move your body, move your body Двигайся, двигайся, I wanna be your muse, your music Хочу быть твоей музой, твоей музыкой. Let the movement be the rhythm tonight. Позволь движению стать ритмичным этой ночью. Move your body, move your body Двигайся же, двигайся! ©Sia — Move your Body
— С такой причудой ты способна на многое. Вот человек тебя ненавидит, а ты разом превращаешь эту ненависть в симпатию. Огромные возможности. — Зачем мне то, что продлится всего ничего? — Хм, подпитать эго? Поиграть в азарт? У неё не было идеальной внешности. Ее алые волосы часто выпадали, и если присмотреться, то можно заметить на макушке щепотку перхоти, с чем Акэйн упорно боролась не первый месяц, — в пище явно не хватало белка. Мать часто твердила, что алые волосы придают ей изюминку, выделяют из толпы и вообще: они передаются из поколения в поколение новорожденным девочкам. И у Хаттори-сан такой же цвет. На светлом лице с легкостью можно приметить прыщик, так что если посмотреть на полки в шкафчике над умывальником в личной ванной, то можно узнать в разнообразных тюбиках бренды по борьбе с недостатками кожи. И как же Хаттори выводят из себя эти родинки, похожие на крошки шоколада, — был у нее надоедливо-противный бзик на чистоту. Хаттори далеко не идеал. Но разве существует «идеальный человек»? — Любое действие, любую ситуацию, да вообще всё можно вывернуть наизнанку, перестроить, переобдумать и найти в этом что-то новое. Сделай так с собой. Компенсировать минусы плюсами сначала казалось сложным. Девушка долго шла к принятию не только своей «неидеальной» внешности, что было всего-то подростковой надуманной проблемой, но и «неидеальных» внутренних качеств. Она четко различала контраст между предпочтениями сверстников и личными вкусами. И это так пугало специфичную особу. В четырнадцать лет Акэйн боялась, что общество её не примет, пока… Пока не превратилась в эгоистку. А кто помог? Любимый братик. Брат существовал в её жизни как родственник, как друг и как кое-кто ещё… Хаттори не говорила об этом даже родителями, понимая всю абсурдность ситуации. Возможно, эта нераскрытая тайна, что темным сгустком путалась меж ребер и годами выедала грудную клетку, умрёт вместе с ней, так и не узрев чужое принятие. И правда: на вряд ли от этой ноши её кто-нибудь спасет. Ни у кого, кроме неё самой, не может быть в интересах наконец исправить ее жизнь. Да и сама исправляться не горит желанием. — А ты старайся не думать об этом… И не говори никому. Ведь понимаешь, что тогда будет? Он для нее — инициатор ее образа, маски, въевшейся в лицо. Дорогой человек, набивший себе цену дельными советами и серьезными поступками. Настолько серьезными, что с легкостью подвинул все её принципы ближе к краю, где разевала пасть черная пропасть. Он породил в ней это. Она хочет за это его пылко ненавидеть. Но не может. Просто не может.***
Честно говоря, девушке не нравилось влюбляться. Это не всегда приносило удовольствие. Тем более, что для Хаттори влюбленность существует лишь в извращенном виде. И поменять это так же сложно, как и течение реки. Правда, влюбленность — слишком светлое название для этого. Тут надо что-то более порочное. Акэйн краснела: везде, абсолютно везде чудилось это лицо. Смугловатое, овальной формы, с тонкими губами, прямым острым носом, немного вздернутом на самом кончике, и мендалевидными глазами разного цвета, что пленяли своей ледяной красотой. Дрожь бегала по телу от воспарившего в мыслях образа. Такого незабываемого, такого далекого. Протянешь руку — он растворится белесой дымкой, словно фантом. А это красное пятно, ожог… В мыслях оно пожирало всё лицо, окрашивало его в безумный кроваво-алый, заставляя женское сердце биться в бешеном ритме от восхищения. Фетишистка. Спортивный фестиваль. На экране телевизора Шото выглядел фальшиво. Наверное, потому что Акэйн не могла почувствовать на себе его взгляд, уловить легкий запах мужского одеколона, коснуться, чтобы ощутить калористику его эмоций. На лице Тодороки вечная маска безразличного спокойствия, а в движениях сила и четкость. Что же тогда внутри этого снежного принца? Хаттори готова всю себя потратить, лишь бы узнать каждую его мысль. Этот мальчишка с зелеными волосами. Он смог. У него вышло заставить Тодороки вылезти за пределы его панциря, показать бурю, бушующую в груди. Акэйн с упоением наблюдала за каждым движущимся мускулом мужского лица — Шото прекрасен в злости. А как ярко полыхал его огонь! И огненные вихри так красиво пожирали одежду! Была бы девушка художником, то обязательно запечатлела сей пикантный момент. А после — повесила картину напротив кровати, чтобы перед сном и после натыкаться глазами. — Мальчишка, видимо, закомплексован, — раздалось позади дивана. Хаттори даже ухом не повела, не отрывая глаз от экрана: вдруг пропустит какой-нибудь интересный момент, что очень нежелательно. — Как ярко реагирует на разговоры о собственных причудах. Всё дело в той, огненной. Сын Старателя недоволен отцом? Хаттори мысленно отмахнулась от брата, как от назойливой мошки, но всё-таки была с ним солидарна. Девушка давно смогла разглядеть, — прочувствовать через его кожу, — некоторые заскоки Тодороки и вызубрить их до совершенства. И эти заскоки изъянами она всерьез не считала, ведь Акэйн и Шото — два сапога пара, где Хаттори более неудачный сапог, определенно, брак. У неё самой всё в различных изъянах, шрамах, гравировках. Ее жизнь состоит множества ошибок, что накладываются друг на друга длинной стопкой до небес. И к ним она слепа уже долгие годы, так что считала, что не к чему придираться к другим, болея теми же болячками. Присутствие сводного брата создавало помехи в голове, отчего экран телевизора расплывался в глазах. Акэйн стала горбиться, опустив плечи и довольно низко склонив голову. Волнистые алые волосы закрыли её бледное лицо плотной занавесью. И спустя еще минуту девушка почувствовала металлический привкус на кончике языка — не заметила, как прокусила нижнюю губу. Неровный вздох носом показался слишком громким. Громче оваций трибун из динамика телевизора. — Какой он по общению, а, Акэйн-чан? — раздалось над ухом. Она бы дернулась, если б не привыкла. Но сердце всё же подскочило и чуть не пробило ребра. — Замкнутый, сдержанный, больше отвечает, чем спрашивает, — пролепетала девушка, взглядом нашаривая на полу крупную крошку. Стоит прибраться. — Видно, что что-то серьезное гложет. По эмоциям это ещё очевиднее. Озэму ничего не ответил, видимо, решив проглотить колкий комментарий. Лишь потрепал ее по голове перед своим уходом, отчего Хаттори едва слышно вскрикнула, — вот это действительно было неожиданно. Через несколько минут с первого этажа раздался легкий хлопок дверью. Брат ушел. Она осталась одна в доме. Акэйн отстраненно пропускает момент, когда объявляют победителя фестиваля.***
Почему он сует свой нос в чужие, мать его, дела?.. Жгучая ярость растекается по венам, опаляет глаза парочкой колючих слез, устремившихся вниз по щекам горячей лавой, сжимает сердце в тиски и выталкивает из глотки несколько рваных завываний. В груди ужасно больно, словно что-то незримое разрезает, жмет, сворачивает, давит. Шото хватается за футболку. Под рукой — бешено стучащее сердце, бесконечно истекавшее кровью из года в год и сейчас испускавшее целые кровавые водопады. В голове волчком крутится мысль о позоре. Позор. Нужно успокоиться. Спокойнее. Спокойнее. Почти нихрена не помогает. Это как ручку ластиком стирать — вроде что-то стирается, но грязи становится ещё больше. Этот позор будет не так легко стереть из его биографии. Тодороки ненавидит, когда его напором вынуждают показывать своё внутренне «я», мрачное и забитое собственными предрассудками, особенно, если на людях. Он мог любому простить невинные вопросы о себе, но не когда кто-то заходит дальше обсуждения шрама на глазу. Тогда ему кажется, что его безжалостно вскрывают и щипцами вытягивают нужное. Нужное поведение, нужные слова. Мерзкое любопытство этого смельчака, Мидория Изуку, удовлетворено, а Тодороки остался один на один с тягучей болью. Несправедливо? Несправедливо. Отец обещал долгий разговор по своему приходу домой. Шото уже явственно чувствовал тяжелый взгляд и слышал рокочущий голос. Юноша понимал, что после сегодняшнего эмоционального всплеска и нежданного использования огненной причуды, Энджи будет давить ещё сильнее, используя психологические приемы по типу «скажи же, это было сильно» и «а разве тебе самому не понравилось». Самое отвратное, что Шото соврал бы, если бы ответил отрицательно. Тодороки хотелось кричать. Кричать так громко, что разорвутся голосовые связки, а из ушей потечет кровь. Он запутался в себе, своих желаниях, в своей ненависти. Почти за два месяца учебы Шото вобрал в себя слишком много плохого, а то размножилось в нем плесенью. Но ты же хочешь стать героем? Этот вопрос вызвал цепочки сомнений, пролетевших в голове скорострельными вагонами. И Тодороки смертельно боялся, что в один момент сердце ответит «нет», что превратит его жизнь в руины из надуманных желаний и переоценки своей ущербности, окутанных в тумане старых отголосков чужих мнений: матери и отца, брата и сестры, одноклассников и потусторонних людей. Тогда спасет только тьма.