Сёстры Патаки

Стук кулаков в дверь соседней комнаты, звук нажатия телефонных кнопок, крики, гудки, вой сирен — всё слилось в единую оглушающую какафонию. Едва ли можно было хоть что-то различить. Только голос выделялся на фоне. Его голос: — Хельга! Хельга, смотри на меня! Не закрывай глаза, слышишь?! Его зелёные глаза горели в сумраке комнаты как два маяка. Она не могла отвести от них свой взгляд, и даже не пыталась этого делать. Но сил держать глаза открытыми не оставалось. Сейчас бы как в каких-нибудь сопливых мелодрамах признаться ему в любви и умереть на руках человека, который был её лучом света в темноте. Это было бы жутко красиво и печально. Но Хельга Патаки никогда не любила клише: — Прости меня, я думала, что разберусь со всем сама… Свой голос Хельга слышит словно сквозь толстый слой стекла. Как-будто это вовсе и не она говорит, а кто-то другой. Арнольд наклоняется к ней, чтобы похлопать по щекам, спросить, что она несёт. Хельга хотела сказать прямо сейчас, глядя в эти два зелёных маяка, что это она была фальшивой Сесиль, что розовая книжка со стихами принадлежала ей, что тогда на башне это был не «пыл момента». Однако сил произнести хотя бы ещё одно слово у неё не было. Из порезов быстро вытекала кровь, ноги, казалось, покрылись ледяной коркой, а веки становились с каждой секундой на килограмм тяжелее. Поэтому Хельга решила поступить иначе. Сделать то, что мечтала сделать всю сознательную жизнь. Девочка протянула ледяные пальцы к его щекам и из последних сил притянула его к себе, оставляя нежный поцелуй на его губах. Последнее, что она видит: зелёные глаза, полные слёз. Последнее, что слышит: его голос, произносящий её имя под аккомпанемент чьих-то тяжёлых, но быстрых шагов. Последнее, что чувствует: вкус его губ и тепло ладоней. А дальше сон. Тёмный, тягучий, но такой спокойный. Или нет? Что это? Трава щекочет ей пятки. Хельга не знала откуда у неё эта мысль в голове. Она не чувствовала этого, но эта информация терроризировала её мозг. Нехотя Хельга открыла глаза. Перед её глазами было небо. Синее, с редкими пушистыми облаками. У девочки перехватило дыхание. Затем она поняла, что лежит на мягкой зелёной траве. Чуть приподнявшись на локтях Хельга обнаруживает прекрасную горную долину, в центре которой бежит полноводная река. — Где я? — слова срываются с её губ, но снова звучат как-то не так. Непривычно и несколько незнакомо. — Это Исландия, — отвечает Хельге голос за её спиной, детский и немного писклявый. — Долина Торсмерк. От неожиданности девочка резко подпрыгивает и перед глазами у неё начинают мерцать звёздочки. Хельга медленно с опаской оборачивается. В трёх метрах от неё стоит кроха в розовом комбинезончике с грязными вытянутыми коленками. Из спутанных светлых волос не умелые детские пальчики заплели два неровных хвостика, а на макушке чётко по центру красуется розовый бантик, единственная опрятная деталь в её образе. Хельга протирает глаза, потому что она никак не могла встретиться со своей пятилетней версией. — Ты увидела это место на фотографии в журнале, когда тебе было пять, и сразу же загорелась мечтой когда-нибудь сюда съездить, — пояснила малышка-Хельга, заложив руки за спину. — Правда, ты этого уже не помнишь. — Но ещё секунду назад я была на полу своей комнаты, — ошарашенно ответила Хельга самой себе, качая головой из стороны в сторону, — там были топот… И нож… И… — Я всегда считала, что с возрастом люди становятся умнее, — фыркнул рядом ещё один женский голос, погрубее, — но ты явно подрастеряла мозгов за эти пять лет. Хельга повернула голову туда, откуда он доносился. Несколькими метрами правее от малышки-Хельги стояла её девятилетняя хмурая версия в розовом платье, уже более красивыми пушистыми хвостиками золотых волос, но с тем же бантом на макушке. — Не надо на неё так нападать! — вступилась за Хельгу её младшая версия. — Ты же знаешь, что она пережила! — Сдала бы Боба копам, и ничего бы не случилось, — парировала девятилетняя Хельга. — Он же наш папа! — затопала ножками малышка. — Ты называешь «папой» человека, который нас сначала игнорировал и принижал, а потом избивал до полусмерти? Хельга наблюдала за своими двумя маленькими версиями, и ничего не понимала. В голове никак не складывались две частички пазла. Если только она не… — Я умерла? — спросила Хельга больше у самой себя, чем у кого-либо ещё, чувствуя как подкашиваются ноги, и она медленно падает обратно на траву. — Не надейся отделаться так легко! — фыркает девятилетняя девчушка, падая рядом с ней. — Мы всего лишь в твоей голове, — говорит малютка, прижимаясь к боку Хельги и обнимая её своими маленькими ручками, — а ты крепко спишь в больнице. — Откуда ты знаешь? — скосив глаза на малышку подозрительно уточняет Хельга. — Ты сама слышала сирены и разговоры врачей, — дружно напомнили две её мелкие версии. — Не забывайся, мы просто проекция твоего сознания! — развела руками в стороны девятилетняя Хельга. — Но зачем вы мне здесь? — Хельга смотрит на них учительским взглядом, под которым обе не выдерживают и смущаются. — А ты забыла, чего ты боишься больше всего на свете? Хельга не забыла. Не могла забыть. С самого детства она жила в тени своей старшей сестры. Ей не хватало родительской любви и ласки, на неё почти не обращали внимания. Любого знака внимания девочка ждала больше, чем воды заблудший в пустыне путник. — Остаться незаметной. Быть всегда одной. Девочки переглянулись, и грустно выдохнули. Это было правдой. И в пять, и в девять, и в четырнадцать Хельга боялась лишь того, что о ней забудут, оставят одну прозябать в серой толпе, лишив её мир красок. — Где твой бантик? — спросила малышка Хельга, ложась спиной на траву. — Думаю, он соскользнул с волос, пока я дралась с Бобом, — предположила Хельга, следуя её примеру. — Ты не так поняла, — прилегла рядом с ними девятилетняя Хельга, — бантик — это символ нашей любви. Мы в твоей голове, но бантика здесь нет. Почему? Ты больше не любишь его? — Почему же? Люблю, — не раздумывая, ответила Хельга, — больше, чем вы можете себе представить. Просто иначе. Так что для меня это ни что иное, как старый бант, который напоминает мне о детстве. — А как же Арнольд? — удивилась малышка. — Мы с ним и так хорошо общаемся. Вообще-то мы с ним лучшие друзья. Я могу ему позвонить в любое время дня и ночи. Как и он мне. — Вы с ним дружите? — схватилась за сердце девочка в розовом сарафане. — Да, постоянно ходим в кино и кафе. Они ещё долго так лежали, обсуждая всё на свете, иногда слыша в шелесте травы знакомые голоса. Они рассказывали истории, которые все три Хельги внимательно слушали, прерывая свои разговоры. «Хельга, я скучаю по тебе!» — срывается голос Фиби. «Без твоих шуток, в школе стало скучно,» — искренне отзывается голос Джеральда. «Твоя сестра с ума сходит от беспокойства, открой глаза,» — хрипит в далеке Майкл. «Поднимайся, боец, твоя рота теряет боевой дух!» — звонко декламирует Гертруда Шотмен. «Девочка, поправляйся,» — голос Фила Шотмена окутывает её мягким теплом, словно укрывает пуховым одеялом. Но чаще всего, эхом, отразившимся от горных вершин, скрипом веток в кронах деревьев, шелестом листьев и пением птиц доносились до неё голоса Ольги и Арнольда. Они словно мантру повторяли: «Очнись! Вернись! Не оставляй меня! Улыбнись, назови очередной кличкой, просто будь рядом!» — Ты им нужна, — заметила однажды малышка, когда они втроём плели венки из одуванчиков, — они тебя любят. — Наверное, — отвечает Хельга, водружая своё прекрасное творение на голову малютки. — Тогда почему ты ещё здесь? — девятилетка разочарованно откидывает неудавшийся венок в сторону. — Думаю, сначала я должна понять, почему я здесь. И почему вижу вас двоих. — Может быть, потому что не хочешь быть одна? — малышка наклонила голову на бок, рассматривая со всех сторон получившийся венок. — Но тогда бы я могла вообразить себе Арнольда или Фиби. И почему я представляю себе вас именно в этом возрасте? — По-моему всё очевидно, — фыркнула девятилетняя Хельга, — мы даже уже спрашивали тебя. Где твой бантик, Хельга? Хельга знала бантика у неё с собой нет, потому что она видела краем глаза его возле своей головы, когда лежала на полу в комнате. Он развязался, превратившись в длинную розовую ленточку, которая по краям окрасилась в багрово-красный цвет. Но если она сейчас в своей голове, то почему она воображает себя без него? — Я его больше не люблю как парня, — спокойно говорит себе Хельга, словно пытаясь убедить, — это всё в прошлом. Я выкинула идола! Вышвырнула ту шляпу в виде его головы! Избавилась от своих книжек со стихами, сохранив одно единственное стихотворение, ради сравнения с последующими моими попытками! — Но не медальон, верно? — в очередной раз за её спиной говорил чужой голос, на этот раз мужской, уже чуть хрипловатый и сломавшийся. Маленькие Хельги переглянулись и запищали от восторга. Это было не удивительно, если учесть, кто говорил. Хельга не хотела разворачиваться, однако ей пришлось — Арнольд потянул её за руку. Она снова смотрела в его зелёные глаза, как совсем недавно в реальности. — Ты знаешь, что противоречишь сама себе? — Почему это? — Ты говоришь, что любишь меня только как друга, и в то же время целуешь на смертном одре, словно я твоё последнее желание. — Я не умерла! — закричала Хельга так громко, что кроны деревьев закачались как во время урагана. — Но думала, что умрёшь! — пресёк её возражения Арнольд, успокаивая бурю. Маленькие Хельги за её спиной, переглянувшись, поняли, что они тут лишние, и мгновенно исчезли. — Почему ты не хочешь признать, что любишь меня? — шёпотом спросил у неё мальчик. — Я любила тебя с тех пор как мне исполнилось три года, — так же спокойно, как и он ответила ему Хельга, — и в определённый момент моя одержимость тобой стала мне мешать. Я не могла думать о чём-то кроме тебя, это стало походить на зависимость. Я испугалась этого, и сделала всё, чтобы успокоить свои чувства. И у меня получилось: сердце перестало биться чаще от одного взгляда на тебя, больше не тряслись коленки от звука твоего голоса. Я стала обычной девочкой, которая может гулять с мальчиками, потому что они ей нравятся, а не ради того, чтобы вызвать ревность у другого. — Значит, ты боишься потерять себя, если снова признаешься в этом? — уточнил Арнольд, крепче сжимая её ладони своими длинными пальцами. — Да, — девочка подняла взгляд в небо, стараясь избежать взгляда этих прекрасных зелёных глаз, — боюсь, что моя личность растворится в любви к тебе. — Я этого не позволю, — его губы сложились в нежную улыбку, — тем более, я не прошу тебя признаваться в этом другим, особенно настоящему мне. Признайся в этом себе. Поверь, тебе станет легче. — Почему мне станет легче, если я скажу самой себе, что во второй раз влюбилась в своего одноклассника? Нет, уже в своего лучшего друга! Почему? — спрашивала она, ища ответы в его улыбке, во взгляде, в каждой чёрточке его лица. — Потому что нельзя врать самой себе, Хельга. Это приводит к ужасным последствиям. — Ты такой даже в моей голове, — Хельга не выдерживает и смеётся, — добрый, понимающий, настойчивый и надёжный. Как в тебя можно не влюбиться? — Спроси у Рут, Лайлы и остальных девчонок нашей школы, — отшутился Арнольд. Хельга не смеётся. Она вытягивает руки из его хватки, и крепко обнимает его, прижимаясь всем телом к его широкой груди. — Я влюбилась в тебя дважды, — шепчет она ему в плечо, — и в этом виноват ты. Ты сам вечно меня спасаешь. Раскрываешь зонтик над моей головой, спасая от дождя и от моей семейной драмы. Я люблю тебя не из-за внешности (хоть для меня ты и Апполон во плоти), но из-за того, кто ты. Я люблю тебя с самого детства, и, думаю, это навсегда. Арнольд молчал всё это время, крепко охватив своими тёплыми руками её талию. — Мне всё ещё нравится твой бантик, — шепчет он ей на ухо. От неожиданности Хельга отстраняется, чувствуя, как что-то неожиданно оказалась в её волосах. Девочка кладёт ладонь на затылок и ощущает нежный атлас своей розовой ленты. — Помнишь, как я завязала тебе этот бантик, Хельга? — девочка уже устала вертеться туда-сюда, как юла, но голос Ольги звучал иначе. Он не был голосом Арнольда, который она вообразила. Голос её сестры словно был тем отражением от горных вершин, которое она уже успела привыкнуть слушать вместе со своими маленькими копиями. Ольга стояла на расстоянии двух шагов. Так близко, но в то же была такой далёкой словно из другого мира. — Ты так радовалась этому бантику. Первым делом, когда я его завязала на твоей макушке, ты спросила, красивая ли ты. И я ответила, что да. Очень красивая. Хельга смотрела на лицо старшей сестры, удивляясь тому, что видит. Сестра грустила. На щеках её были видны дорожки от слёз, а в голубых радужках плескалась вселенская грусть. Такая, какой она никогда не испытывала после расставания с парнем. — Я рассталась с Гейбом, — бормочет Ольга, — теперь я понимаю, что ты имела в виду, когда называла его «козлиной». Как я этого не замечала раньше? Хельге оставалось только закатить глаза. Естественно он был козлиной. Хельга знала это, хотя бы потому, что её глупая старшая сестра редко влюбляется в адекватных парней. Была тут уже одна история с её замужеством. Хорошо, что она одумалась. — Маму кремировали, как она и просила в завещании. Там сказано ещё, чтобы обе её дочери вместе решили, что делать с прахом. Пока ты спишь он стоит на полке у меня в квартире. В красивой вазе. Сердце пропустило удар. Она уже успела позабыть о том, как хладнокровно Боб вонзил нож в сердце Мириам. Прямо на её глазах. Здесь, во сне всё воспринимается легче. Когда она проснётся, и Ольга повторит эти же слова, Хельга, вероятно, будет бить подушки кулаками в бесшумно истерике. Так значит Ольга уже провела кремирование? Сколько же дней она уже тут лежит? — Я встретилась с отцом сегодня, — отвлекает её от этих размышлений, дрожащая как осиновый лист Ольга, — он превратился в зверя. Хотя, думаю, в нём это всегда было, просто я предпочитала не замечать. Хельга чуть не заплакала, когда увидела её. Потянулась было к ней, но её внимание привлекает плачущая у самых её ног Фиби. — В школе все обезумели, — Патаки опускается на колени рядом с подругой, между ними метр или около того, — Ронда готовит благотворительный бал в твою честь, а все остальные только и говорят, каким ангелом во плоти ты была. Словно ты больше не вернёшься… Подруга, покажи им всем. Докажи, что они слишком рано списывают тебя со счетов! Поговори со мной. Хельга хочет потрепать её по макушке, сказать, что рядом, но резкое появление сбоку от неё Джеральда пугает девочку. Она прижимает руку к себе. Джеральд хмуриться, глядя как бы сквозь неё. — Хватит дурить, Патаки! — возмущённо заявляет он. — Без тебя на смешанных с девчонками уроках физкультуры нечего делать! Кому-то эти слова показались бы грубостью, но не Хельге. Их с Джеральдом общение состояло из дружеских подколов и стёба. А ещё Джеральд никогда не говорил таких трогательных слов ей прежде. Он действительно о ней волновался. — Я скучаю по тебе, Хельга, — Арнольд взял её за руку, не тот, которого ей подарило её воображение, а настоящий. Парень с растрёпанными золотыми волосами и в вечной красной клетчатой рубашке, её Арнольд, — пожалуйста, очнись и можешь называть меня «репоголовым» хоть до конца моей жизни. Можешь сбивать меня с ног на том самом углу, ставить подножки и заставлять участвовать в твоих спектаклях, наряжая в странные костюмы. Всё что угодно, Хельга, просто открой глаза… — Надеюсь, то, что говорят врачи правда, и она тебя слышала, — нежный голос Ольги звучит над ухом девочки с другой стороны. Она рядом. Ближе, чем когда-либо ещё. Надёжнее, чем оба их нерадивых родителя. — А я вот не уверен, — Арнольд говорит это с некоторой опаской, — с неё ведь и правда станется засунуть меня в постановку «Ромео и Джульетта» в костюме банана. Впервые с тех пор, как она оказалась на зелёных склонах Исландии, Патаки искренне засмеялась. Такое мог придумать только репоголовый. Её любимый репоголовый. Над ухом Хельга слышит смешок старшей сестры, сливающийся с её звучным хохотом. Почему-то именно в эту секунду Хельга гордо отмечает, что они сёстры. — Почему именно банана? — еле сдерживая смех, уточняет Ольга. — Брось, Ольга, я уверен, ты была тогда в зале! — хитро улыбнувшись ответил Арнольд. — С чего ты взял? Хельга хмурится. Она серьёзно это спрашивает? Да, её появление в зале было главным событием для его мужской половины. Всегда! Её присутствия было невозможно не заметить, хотя бы по реакции старших братьев и отцов на её короткую зелёную юбочку. Точнее на длинные ноги под ней. — Потому что тогда ты ещё не уехала в колледж, а до своего отъезда ты всегда была на всех наших мероприятиях. Это было правдой. Ольга всегда появлялась там, где Хельге приходилось выступать, даже если она не звала её. Словно хотела оценить свою подрастающую соперницу. Даже на камеру всё снимала. — Думаю, ей было стыдно, что это была именно я, — нежные ладони Ольги трепетно погладили волосы Хельги, что подарило девочке настоящее блаженство, — всё-таки она хотела видеть там маму и папу, а не противную старшую сестру. Да уж, именно так она и думала, когда была помладше. Но сейчас квартира старшей сестры была своеобразным убежищем. Да, и разговаривать с ней было интересно. Ольга разбирались в английской литературе не хуже самой Хельги. И потому их дискуссии за чашечкой мятного чая казались ей почти волшебными. Ольга давно не была «противной старшей сестрой». Так что, если бы она сейчас пришла на её конкурс дебатов или спектакль, это обрадовало бы Хельгу, куда больше букета роз в шкафчике. — О, ну тогда нас было двое, — подметил Арнольд, — моими сопровождающими везде были бабушка с дедушкой в лучшем случае, в худшем — кто-то из постояльцев. Это да. Они с детского садика выделялись отсутствием родителей в их жизнях. Они были одинаковыми и разными в одно и то же время, наверное поэтому её так тянуло к нему. И поэтому он так сочувствовал ей. Или… Она слышала его голос чаще, чем голос Фиби. Они с Ольгой разговаривали сейчас так, будто делали это далеко не в первый раз. А значит… — Дошло, наконец? — ехидно уточняет третьекласница Патаки, поправляя свой сарафан. — Их голоса я слышу чаще, чем остальных, а значит они бывают чаще у меня в палате, — Хельга неверяще поднимает глаза к небу, ища в его синеве ответы. Фигуры её друзей и сестры растворились, словно миражи. Вместо них перед ней вновь стояли две её маленькие копии. — Они меня любят? — Конечно, любят! — бодро кивает малышка-Хельга. — И всегда любили! — Как мне вернуться к ним? — Мы ждали этого вопроса! — девочки переглянулись, после чего уронили свою старшую подругу на траву, закрывая её глаза своими ладошками. — Ты заплатишь за своё возвращение воспоминаниями о том, что здесь произошло, — шепчет на левое ухо грубый голос девятилетней хулиганки, — и о нас тоже. — Но не волнуйся все знания, которые здесь обрела и смутный образ исландской долины останутся с тобой, — успокаивающе шепчет в правое ухо малышка-Хельга, — и даже, если ты забудешь о нашем существовании, мы всегда будем рядом. Ты никогда не будешь одна. — Ты согласна на это? — синхронно спрашивают они, чем вызывают звон в ушах. — Да, — не задумываясь отвечает она. — Не теряй больше свой бантик, — шепчут в унисон два голоса. В нос Хельги ударяет резкий запах медикаментов и хлорки. Дышать трудно. На грудную клетку что-то давит, тяжёлое, но оно не мешает делать вдох. Руки, ноги, туловище — всё болит. Она не совсем понимает, что происходит, и почему веки весят тонну каждое. Не с первой попытки, с титаническими усилиями ей удаётся открыть сначала один глаз, а затем и второй. Вокруг пищали приборы, а руки были забинтованы до локтей, а может и выше — Хельга не видела. Не без усилий девочка повернула голову на бок. В её обзор попала задремавшая в кресле Ольга. Хельга не понимала, что происходит, но сестру была очень рада видеть. Почувствовав на себе чужой взгляд, девушка потянулась, протёрла глаза и посмотрела на Хельгу. — Доброе утро, сестрёнка, — прохрипела Хельга, глядя в голубые глаза Ольги. За одну секунду в них сменяется, наверное, сотня эмоций. Через пару мгновений Ольга сорвётся с места, отправляясь искать кого-нибудь из медиков. Ещё через минуту в палату влетит отряд рыцарей в белых халатах. Они будут обследовать девочку, задавать вопросы и что-то корректировать на приборах. А пока Ольга позволяет себе выпустить на волю две слезинки, чтобы они скатились по щекам, и, облегчённо вздохнув, сказать: — С возвращением, сестричка!