Одержимые

Видения после серебряной пыльцы сходили на нет медленно. Иногда Сейдо все еще казалось, что он лежит на неведомом пляже и мягкое осеннее солнце ласкает лицо, а за спиной теряется в густой зелени дорога. Он хотел пойти по ней, но ноги вязли в теплом песке, и он снова ложился, подставляя лицо свету, не в силах противиться обстоятельствам. Мучительно хотелось пить. Порой он превращался в рыбу или что-то подобное — в фолари, он потом понимал, что стал фолари. Он дышал под водой, и тело покрывалось бесчисленными отростками-плавниками, а одежды не было вовсе. Он плыл куда-то, повинуясь инстинктивному чувству внутри, чему-то больному и горячему, как любовь или безнадежность. Плыл, минуя рифы и гигантских хищных рыб, что не обращали на него внимания, минуя бесформенные и огромные, словно субмарины, тела древних. Он плыл, и морю вокруг него не было конца. После, выбираясь на поверхность в пустой комнате с решетками на окнах, куда его перевели после побега Амон-сана, Сейдо вспоминал, что никогда в жизни не видел моря, что он человек, он родился и вырос здесь, в городе у реки, и последнее, самое горькое — что он в плену, что его забыли здесь, бросили, и эта тяжесть в груди, тошнота и слабость, эта тоска и жжение — все растворится в бескрайнем и нежном, только если ему принесут новую дозу. Он уже знал, что ожидание будет долгим. В первый раз он ужасно испугался. Очнулся от видений в сумерках, никого не было рядом, помойное ведро тихо звякнуло, когда он задел его ногой. Нос заложило, тело сделалось тяжелым и ватным. Он попытался приподняться, но упал обратно, и его снова выбросило в море. Только теперь оно было холодным, бурлящим, штормовым. Вокруг плавали обломки корабля, он хотел добраться до них, но окоченевшие ноги свело судорогой. Вода залилась в уши и нос, и Сейдо понял, что тонет. Он барахтался, глупо дрыгал руками и ногами, пока те не замерзли окончательно, не перестали ему принадлежать. Барахтался, чувствуя, как холод и неподъемный ужас подступают к сердцу. Страх смерти рождался в самом его средоточии, в месте, откуда вели отсчет все дороги. Страх смерти не вмещался в него, был сильнее и больше всего, что он мог представить. Бомба, что невыносимо медленно разрывала его изнутри, медвежьи объятия, стискивающие до хруста костей, — самое сильное, самое яростное чувство на свете. Он хотел закричать, но ледяная волна накрыла его с головой, и в горло хлынула вода. Когда он вырвался на поверхность, кашляя и отплевываясь, пытаясь унять заходящееся сердце, в комнате совсем стемнело, даже лунные тени не гуляли по потолку. Его бил озноб. Руки и ноги все еще сводило судорогой, словно из нервов вязали канаты. Его вырвало здесь же, на матрас, будто он и правда наглотался воды. Сейдо испугался, что сошел с ума. Он боялся пошевелиться, боялся закрыть глаза, чтобы мир снова не исчез. Нужно было позвать кого-то, но голос пропал, так что он пролежал до утра неподвижно, оцепенело, вцепившись в матрас мертвой хваткой и так и не сомкнув глаз. Утром пришел доктор Кано, и Сейдо так обрадовался ему, так не хотел остаться снова один, что, кажется, хватал его за ноги, умоляя не уходить. Потом воспоминания смазывались в сплошное серо-бурое пятно: у Сейдо поднялась температура, он мерз все время, тело ужасно ломило, а руки и ноги выкручивало так, что хотелось оторвать их от себя и выбросить. Он поднимался, держась за стену, и, шатаясь, как пьяный, бродил по комнате, — казалось, так тело болит чуть меньше. Хватало его на пару минут. Сны приходили сумасшедшие, больные: он будто снова терял сознание во время пыток, и доктор Кано холодной рукой в латексной перчатке хлопал его по щекам, а в нос бил едкий запах нашатыря. — Пожалуйста… — шептал Сейдо, не глядя на свои руки. На месте ногтей присохла черная запекшаяся кровь, так много крови. — Пожалуйста… — Самое бесполезное в мире слово. Самое беспомощное. — Открой рот, дружок, — голос у доктора был мягким, обволакивающим. Холодный металл коснулся щеки, и Сейдо дернулся, что есть силы. — Я же все рассказал! — Сейдо пытался заглянуть им в глаза, пытался понять. — Все, что мне было известно! Кано негромко рассмеялся. — О, я знаю, — он улыбнулся лучезарно. — Знаю, что ты все сказал. Но этого, к сожалению, недостаточно. Не бойся, у нас на тебя большие планы. Но сначала нужно будет немного потерпеть. Захлебываясь криком, Сейдо просыпался, и на него удушливо наваливалась реальность. Подминала под себя и трепала, словно хищник добычу. Реальность щерилась ему из пыльных углов, жалила укусами клопов, наполнивших матрас, воняла рвотой, дерьмом и мочой, застоявшимися в помойном ведре, едким дымом чьих-то сигарет, оседала на губах разваренной до однородности жижей, которой его кормили, вставала перед лицом безнадежно запертой дверью. Реальность приносила с собой осмысление, и Сейдо, как запойный алкоголик в моменты трезвости, не мог вынести осознания своей никчемности. Оно его убивало. Она явилась, когда он дошел до ручки. Маленькая женщина с растрепанными волосами и повязкой на глазу. Платок с бахромой, юбка в пол — она будто домой к себе зашла и так смотрела… Сейдо не смог бы объяснить этот взгляд. Он не привык бояться женщин, но при виде нее похолодел. — Меня зовут Это, — голос у нее был звонкий, высокий, как у ребенка, — хотя ваши придумали другое имя — Одноглазая Сова. Он вжался в стену. Одноглазая Сова. Лидер Дерева Аогири. Болотная королева. Он не помнил, кто ее так назвал. Она была ласкова с ним: отерла слезы платком, распутала колтун, в который превратились его волосы. — Хочешь быть счастливым, Такизава-кун? — спросила, закатывая его рукав. Маленький шприц в ее пальцах был полон серебристой жидкости. Сейдо не ответил, и она тихо засмеялась. — Ты мне нравишься, ты как открытая книга. И текст самый простой. Самый правдивый. Я люблю докапываться до главного в людях, иногда ради этого приходится счистить тонны шелухи. И часто за шелухой оказывается пустота. Она погладила его руку, чтобы та не дрожала так, не мешала попасть в вену. — Эти качели самые лучшие, ты увидишь. Прекраснее всего, что ты знал в своей жизни. И даже чего не знал. Это и правда было похоже на качели. Она всегда понимала, когда наступит точка невозврата, и появлялась секундой раньше. Утешить его, унять боль, прогнать кошмары. Заставить взлететь. Сейдо не знал, сколько циклов уже пройдено, сколько осталось. Он догадывался, что в конце концов сойдет с ума и умрет. — Это как тоска по дому, по иному миру, что скрыт за завесой сна. Даже если уйдешь отсюда, жажда никогда тебя не покинет. — Она улыбалась, стирая испарину с его лба. — Ты никого не полюбишь сильнее, чем ее. Никого не пожелаешь больше. Он не спорил. Хотел лишь продлить то состояние, когда качели замирали в зените. Миг перед падением. Иногда она с ним разговаривала. Не просто делилась своими мыслями, а спрашивала о чем-то его самого, сидя рядом с наполненным шприцем в руке. Сейдо жадно следил воспаленными глазами за кончиком иглы и послушно отвечал. В такие моменты он что угодно сделал бы для нее. Пока она довольствовалась малым. — Почему ты стал полицейским? — Хо…хотел бороться с бандитами, ареста…то…во… — слово не выговаривалось, и он плюнул, — спасать людей. Она рассмеялась звонко, заливисто, как девочка. Взрослые женщины не отдаются веселью так безраздельно. — Кого-нибудь спас? Он нервно поежился, показалось, что на конце иглы выступила прозрачно-белесая капля и скатилась вниз. Стало страшно, что вся пыльца выльется на матрас. — Нет. Почти. Я бы вытащил Амон-сана, если бы те двое не появились. — Ты этого очень хотел, да? Спасти его? Сейдо кивнул. Она погладила его по плечу. — Самое гадкое, что он даже не попытался. Прийти за тобой. Сейдо захныкал нетерпеливо: — Пожалуйста… Глаза у нее зажглись нехорошо. — Ты убивал когда-нибудь? — Нет, — он потянулся к шприцу, но она резко хлопнула по руке. Предупреждающе. — А фолари? У тебя было оружие. Ты из него стрелял. Сейдо заплакал. — Нет. Я не помню. Не видел, чтобы кого-то убил. Прошу, я так долго ждал… мне нужно… — Терпи! — велела она жестко. Слово обожгло хлеще пощечины, Сейдо отшатнулся. — Сколько тебе лет? — Двадцать три… двадцать четыре… не знаю. У меня день рождения осенью. Сейчас осень? — Такой взрослый мальчик, — она потрепала его насмешливо, — я думала, ты младше. У тебя кто-нибудь есть? — Мама, папа, сестра… собака, — добавил он, подумав. — А девушка? Парень? Он почувствовал, что краснеет помимо воли. Лицо пекло. Сейдо помотал головой, но она вцепилась в него взглядом и не отпускала. Потом сжала его запястье, задрала рукав и погладила предплечье. Он застонал. — Она тебя не замечает? Влюблена в другого, правда? Он не ответил, но ей и не требовался ответ. Она и так все про него знала. — А тот другой… это он, да? Амон-кун? — она расхохоталась тем своим прежним смехом. У Сейдо звенело в ушах. Слезы текли сами собой. — Бедный мой мальчик. Такой одинокий. Такой несчастный. Скоро все закончится. Когда она проткнула кончиком иглы его вену, все и правда закончилось.