Одержимые

— Ты мне поможешь, — так она сказала. — Ты мне поможешь, и я тебя освобожу. Ему казалось, что следующий цикл станет последним. Человек не может выдержать такой тьмы. Он готов был кричать. Может, он и кричал — такие вещи трудно было запомнить. Дверь открывалась только для того, чтобы впустить женщину, приносившую еду. Она оставляла поднос у порога и уходила быстрее, чем он успевал подняться с лежанки. Однажды он ее подкараулил и уцепился за штанину, умоляя позвать кого-то. Он был готов даже на Шикорае, на его навязчивые диковатые ласки. Ее удар обжег ребра. Она склонилась над ним — лицо казалось высеченным из камня. — Обоих моих сыновей убили полицейские. Все, что я хочу сделать для тебя, — это проткнуть твое горло и смотреть, как ты будешь медленно подыхать, пришпиленный к полу. Сейдо отшатнулся. Смерть виделась ему избавлением, но в глазах этой женщины она становилась чем-то совершенно иным. Настолько безжалостным, что он ощутил нестерпимый холод у сердца. Если умирать, то не так. Не под свинцовой тяжестью этих глаз. Когда грань между реальностью и кошмарами совсем стерлась, настало ее время. Одноглазой Совы. Она больше не приносила серебряную пыльцу — она рассказывала истории. Он едва слушал — в ушах шумела вода. Но она всегда доносила до него самое важное. — Они украли ее, но «Пробуждающая память» принадлежит моему народу. Они думают, это просто ценная вещь, которой можно торговать, дорогая побрякушка. Но она удивительна. Люди говорят, если приложить ухо к раковине, можно услышать море. «Пробуждающая память» подобна тысяче таких раковин, это путеводная звезда, открывающая путь домой. Ты поймешь это, когда услышишь. Она тебя позовет. И еще она сказала: — Ты заберешь ее для меня. Тогда получишь то, чего жаждешь. Счастье и свободу. Не то чтобы Сейдо был легковерным. Но у него не было выбора. Человек не может выдержать такой тьмы. *** Ноябрь. Дорогу по краям развезло слякотью, а после подморозило. Получились застывшие рытвины — можно споткнуться, если давно не ходил. Небо грузно опустилось на землю — низко-низко, вот-вот раздавит. Он все никак не мог надышаться. — На аукционе соберутся все богачи города. Охрана, полиция… Ты же умеешь стрелять, милый? Ты же хочешь выжить? Когда тебя едят заживо, думаешь только одно — скорей бы. Скорей. Скорей. — Похоже на жилеты спасателей, только наоборот. Это для безопасности — чтобы никто не подумал в тебя стрелять. Там полно камер, я буду за тобой присматривать. Если решишь сбежать, она взорвется. Вот как — она взорвется. Бум — и ослепляющий свет. Руки, ноги, голова — все в разные стороны. Нечего будет похоронить. Что происходит, если взрывается море? — … будут ждать в Главном зале аукциона. Твоя задача дойти туда и не позволить никому нам помешать, остальное сделают другие. Знаешь, Мадо, ты мне снилась сегодня. Или вчера… Ты сказала: «Пойдем со мной», и я взял твою руку. Я взял твою руку… Этот изгиб, как мост, перекинутый через бездну. Я шел по нему. Я шел по нему, пока не упал. Утром выпал снег, всю грязь припорошило, и проселочная дорога казалась почти чистой. Словно мертвец, прикрытый полупрозрачным саваном. Машины дымили бензинными парами, собака за воротами заходилась лаем. Похоже на прощание. … но даже так. Этот страх не передать никакими словами. Когда морская утроба смыкается над головой, все равно так хочешь дышать. Когда машина тронулась, сквозь запотевшее стекло он увидел Шикорае. Тот бежал за ними, бешено вращая круглыми глазами, и что-то кричал. Сейдо не смог разобрать ни слов, ни звуков, все потонуло в реве двигателей. Мадо, я хотел сказать, что… Некоторые вещи невозможно произнести вслух. Их и про себя невозможно назвать. И все, что остается, когда взрываешься от невысказанного, — Тишина. *** Иногда он просыпался от выстрелов. Они падали, вскинув руки, и ничего больше не успевали. О, эти удивленные глаза… «Не смотрите на меня. Не смотрите на меня так». В конце концов, они сами целились в него. Если бы у него был выбор… Он просыпался от выстрелов, и над ним склонялся человек с бледным лицом. Нет, не человек. — Очнулся? Вот вода — выпей. Не шуми. Не бойся. Хочешь есть? Стены, обитые войлоком. Темно: неяркий свет лампы и ни одного окна. В ладони, которую он судорожно сжимал даже во сне, белел серебряный крест. Не его. Каждый раз после пробуждения Сейдо становилось страшно. — Где Амон-сан? — Ты уже спрашивал, — фолари покачал головой. — Я не знаю. Он остался там вместо тебя. — Почему я?.. — он не договорил. Фолари не ответил. Главный зал аукциона. Сейдо не нужна была карта — он слышал голос «Пробуждающей память». Тончайшая веревка, тянущая вперед. Мясницкий крюк, на который нанизали его сердце. Кто он такой, чтобы сопротивляться? Этот ужас в глазах людей — неужели это из-за него? — Ты из Аогири? — Нет. — Зачем ты мне помогаешь? — Твой друг попросил. — Он мне не друг. — … Кровь никак не кончалась. Он не помнил, сколько раз выстрелил — пять, шесть, десять… Они хотели его убить. Ему нужно было защитить себя. Всего лишь защитить себя — разве это непростительно? В ушах звучали ее слова: «Если ты позволишь им поймать себя. Если сбежишь или помедлишь, милый. Бомба взорвется». — Мне нужна серебряная пыльца. Пожалуйста, я сделаю что угодно. — Тебе нужно перетерпеть это. И я не торгуюсь. — Кто ты такой, черт возьми? — Я… меня зовут Ренджи. Кровавый путь закончился объятиями. Он должен был выстрелить, но не смог. Помедлил. Дуло автомата уперлось в открытую грудь и надломилось. Как и его сердце. От Амон-сана пахло железом и рекой, и его руки были горячими, горячее всего, что Сейдо знал в своей жизни. — Я пленник? — Нет. — Могу я уйти отсюда? — Тебя ищут. Сейчас лучше никуда не выходить. Здесь не было телевизора, но он видел на столе газеты. «Теракт на аукционе. Бывший полицейский угрожал взорвать… многочисленные жертвы… «Дерево Аогири» взяло на себя ответственность… скрылся с места преступления… арестован предполагаемый сообщник…» Арестован, значит. Сейдо почувствовал себя загнанным в угол. Амон-сан бросил его во второй раз. *** Шикорае нашел его прежде полиции и всех остальных по одному ему ведомым следам. Пути безумия так же неисповедимы и непредсказуемы, как и пути Господни. Сейдо не удивился, не противился. Этот Ренджи ничем не мог ему помочь, а значит, и оставаться с ним не имело смысла. Он все же черкнул пару строк на прощание, чтобы тот не волновался. Шикорае привел его в дурное, грязное место — то ли ночлежку, то ли притон, и что-то тревожное внутри Сейдо, воющее сиреной все дни после аукциона, успокоилось. Каждому проклятому должно воздаваться по делам. В закутке между стеной и деревянными ящиками, поставленными друг на друга, Шикорае устроил гнездо: натаскал туда тряпья для лежанки, завесил вход ширмой, соорудил из тех же ящиков стол и табурет, позаботился даже кое о какой посуде и помойном ведре. Сейдо понял тогда, что все серьезно, что такое роскошество сумасшедший фолари приготовил не для себя. Это был практически брачный дар. Его раздирал смех. Шикорае смотрел преданно и заискивающе и прятал за всем этим едва сдерживаемое вожделение. Теперь Сейдо его видел, но уже не боялся. Его снедала собственная жажда. Когда хлопоты переезда завершились, остались только они вдвоем. Ночлежка жила своей жизнью: за стенкой кто-то кашлял, возился, разговаривал, стонал, тихо звякала посуда — никому не было до них дела. Во всем этом сквозила обреченность: «Сюда никто не придет, кроме тебя». Сейдо услышал, как дверь хлопнула, закрываясь. Шикорае приблизился настороженно, причмокивая и зыркая глазами по сторонам. Сейдо ждал, напряженно вжавшись в стену. Казалось, каждый дюйм его тела воспалился и горит. У Шикорае что-то было в руках, снова какие-то подачки, Сейдо отпихнул их и потянулся трясущейся рукой к его шее. Может, он что-то говорил, — было не слышно, Сейдо чувствовал, как челюсть ходит ходуном и зубы клацают, словно у заводной игрушки. Язык отяжелел во рту, как будто распух. Шикорае понял: выгнул длинную шею, подставился. Под пальцами сделалось влажно и скользко. У нее был вкус дождевой воды. Вкус свободы. Сейдо вылизал свои пальцы, как животное, и протянул снова — там оставалось еще немного. Нос заложило, сопли стекали в приоткрытый рот — он никак не мог унять слезы. Конвульсивные — не от горя или радости. Бессмысленные. После он привалился к стене обессилено — ждать, когда вода подступит к горлу. Шикорае присосался слизнем к раскрытому рту, скользнул внутрь гибким, как змея, языком, сплетаясь с его собственным, чужеродным, мертво распухшим. Сейдо терпел, пока воздух не кончился, потом отпихнул его и хрипло дышал ртом, словно запыхавшаяся собака. Здесь его и застал прилив. Он раздвоился или это границы между мирами стерлись, размылись водой. Море расплескалось вокруг, пахло солью и водорослями, размокшим деревом и смолой. Где-то недалеко был корабль, но Сейдо не видел. Он распластался медузой по упругой глади, придавленный горячим и сильным телом, и просто смотрел вверх, глотая нагретый воздух. Воспаленно-синее небо то и дело сменялось оскаленным, напряженным лицом с судорожно сжатыми губами. Сразу после пробуждения Шикорае взял его во второй раз. Сейдо не сопротивлялся: не смог бы, даже если б хотел. Но он не хотел. Было в этом что-то искаженно-правильное, справедливое. Как расковырять нарыв и давить на него, сцеживая гной капля за каплей. Слизывать белесую горечь, причащаясь собственной порочности, и выдавливать снова, пока не выступит кровь, пока воспаление не иссякнет. Шикорае щупал его изнутри и снаружи, растягивал, сжимал длинными шершавыми пальцами. Все это напоминало копошение могильных червей на трупе — только вот Сейдо был еще жив. Для Шикорае не было ничего отвращающего, ничего запретного, он принимал Сейдо настолько безусловно, что, кажется, готов был сожрать. «Кто еще будет слизывать твои сопли? Кто позарится на то, чем ты стал?» Шикорае протиснулся в него, прижал к себе, успокаивающе поглаживая лопатки. Море скрадывало боль, делало ее приглушенной, растворяло в беспредельности. Сейдо вцепился в костлявое жилистое тело над собой, обнял руками и ногами: его страшно мотало на волнах, и нужно было найти опору, пусть ненадежную, несовершенную. «Я это заслужил, — промелькнуло в голове отстраненно, смутно, — это меньшее из того, что я заслужил». Потом, когда Шикорае кончил и отлепился, Сейдо снова выпал из реальности: погрузился на дно, чтобы просто бездумно лежать на илистом песке. В предутренней дремоте пригрезился Амон-сан, стягивающий с него жилет смертника в пропахшей пылью подсобке во время аукциона. Сейдо трясся как в лихорадке, и Амон-сан положил руки ему на плечи, сжал в подобии объятия. Сердце так неистово трепыхалось от страха, ненависти и чего-то еще, чему Сейдо не мог дать названия, что хотелось убить Амон-сана: застрелить, зарезать, взорвать вместе с собой, погрузить руки в теплую кровь и просто смотреть, как в глупых его глазах потухает жизнь. «Если бы ты знал, что сделал со мной. Если бы знал, как я тебя ненавижу». — Ты видел Мадо? — спросил он вместо этого. — Там… на одной из галерей. Она помогала людям выходить. Тем, кого я убивал… — слово вырвалось, и стало одновременно страшно и весело. До хриплого нервного смеха, который все не мог остановиться. — Думаешь, она меня заметила? Поняла, что это я? Амон-сан не отвечал, и Сейдо спросил громче: — А ты понял, что это я? Ни с кем меня не путаешь? Сейдо придавило его взглядом. Смех выродился весь, затих. — Зачем ты пришел? — спросил он с вызовом, чтобы только не чувствовать этой тяжести. — За тобой, — Амон-сан вдруг осунулся, сделался меньше и проще. Слова прозвучали так искренне и жалко, что у Сейдо заболело в груди. — Ты опоздал, — сказал он громким шепотом. Амон-сан глянул куда-то вниз, на руки Сейдо, трясущиеся, как у алкоголика, и кивнул: — Да. Сейдо рассмеялся, а после закашлялся. Становилось труднее удерживать тело на ногах, нужно было доделать все и уходить. Амон-сан ему мешал. — Я пойду, — он попытался обойти Амон-сана и пробраться к двери, — она сказала… — Она тебя убьет. — Что? — Ты не понял? Что бы она там ни обещала, ты ей нужен, чтобы на камеры взорвать зал аукциона вместе с людьми. И больше низачем, Сейдо. — А тебе? Зачем я нужен тебе? Амон-сан не ответил. Молча стянул с шеи крест — строгое серебряное распятие на лоснящемся от долгой носки шнурке — и протянул Сейдо. — Возьми это... — он, казалось, не мог подобрать слов. — Если что-то случится, если... — по его лицу пробежала гримаса, — оставь себе. Ещё одна необъяснимая вещь. Амон-сан никогда не расставался со своим крестом. Даже в плену. Это было похоже на завещание. Сердце замерло в ожидании и тоске. Сейдо вгляделся: лицо Амон-сана было серым, землистым, щеки запали, под правым глазом темнел кровоподтёк. Дешевая поношенная куртка выглядела так, будто в ней обшаривали помойки или ночевали под мостом. Эти месяцы, которые он должен был провести рядом с ней... «Где ты был? — едва не вырвалось у Сейдо. — Где ты был?» «И почему ты, черт тебя дери, сбежал один?!» Амон-сан заговорил торопливо, будто боялся не успеть. — Когда выберемся отсюда, иди в сторону леса. Там стоянка заброшенная... знаешь, где это? На ней будет ждать человек... не совсем человек. Серое пальто, светлые волосы — скорее всего, он будет там один, так что не ошибёшься. Скажешь ему кто ты и пойдешь с ним. Сейдо был слишком ошарашен, чтобы ответить. Амон-сан потянул его к выходу, забирая с собой страшную ношу — бомбу, готовую взорваться в любой момент. — Нельзя ее тут оставлять, — он проследил за взглядом Сейдо. У выхода ждали несколько молодых полицейских с оружием наготове. Их командир включил рацию, но Амон-сан его опередил. — Я следователь старшего класса Амон Котаро. У меня в руках бомба с дистанционным управлением. Вызывайте сапера, офицер. Полицейский что-то ответил, не спуская их с прицела. Амон-сан говорил медленно и отчетливо, как будто объяснял сложный материал умственно отсталому: — Я сдаюсь и не буду чинить препятствий ни вам, ни кому бы то ни было. С одним условием. Этот человек, — он кивнул на Сейдо, — сейчас уйдет отсюда, и вы не станете ему мешать. — Он сделал шаг вперед, держа бомбу на вытянутых руках, потом еще один. Полицейские отступили, щелкнули оружейные затворы. — Стой, — просипел Сейдо. Голос не слушался. — Остановись, дурак, ты же… — Уходи, — Амон-сан обернулся, потемневший взгляд был полон решимости, — уйди хотя бы сейчас, иначе все это зря. Сейдо сжал во взмокшей ладони крест. И рванулся к лесу. *** Шикорае растормошил его, выловил из сна, как ловят сетью оглушенную рыбу, мягко перекатил на живот и стянул штаны. Не торопился на этот раз и взял его медленно, как будто растягивая удовольствие. Тело Сейдо мерно ходило под ним, словно весельная лодка в руках сильного гребца, пока не уткнулось головой в угол. Шикорае приподнялся, подтянул его обратно, как сползшее одеяло, и продолжил трахать, попутно обслюнявив затылок мокрыми поцелуями. После он просто сидел, привалившись к плечу Сейдо и не выпуская из рук его ладонь, и сыто, довольно скалился. Кажется, он был счастлив.