«Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». (От Матфея 5:44)
Погода с самого утра обещала быть неплохой: тёплые лучи осеннего солнца мягко освещали усыпанные красно-жёлтыми листьями улочки города, а прохладный западный ветер делал воздух по-ноябрьски свежим. После утренней службы в церкви, на которой как всегда было очень мало людей (и неудивительно, ведь кто вообще будет вставать в шесть утра, чтобы послушать проповедь, почитать библию и помолиться в «доме Господнем», когда есть воскресное или, на крайний случай, вечернее служение) Трэвис привычно не стал задерживаться дома, сразу шагая в школу. Пищи для размышлений у него было достаточно и без проповедей отца, поэтому на службе он чаще всего неосознанно летал в облаках, делая при этом вид, что слушает очень внимательно. Ему нравилась мысль о том, что отец — далеко не Всевышний, и знать, о чём парень думает, он не может, хотя иногда казалось, что мужчина видит сына насквозь. Возможно, Фелпса-старшего можно было хоть как-то понять, ведь даже последними негодяями не становятся просто так: ещё в юношестве он потерял своего соулмейта, так и не встретившись с ним, а потом, когда он все-таки женился на такой же, потерявшей родственную душу женщине, матери Трэвиса, то и её потерял совсем скоро. Любил ли он сына? Ответить на этот вопрос можно, посмотрев на него с разных углов: со стороны религии и традиционных ценностей Трэвису ещё повезло, что его не закрыли навечно в католической школе лет с пяти, но если смотреть на их отношения объективным здравым взглядом, то обращение священника к сыну можно было назвать воистину жестоким и бесчеловечным. Он держал мальчика под своим полным контролем, давил на него эмоционально, не замечая того, как ребёнок медленно, но верно закрывается в себе, впадает в апатию и теряет всякий интерес к существованию. К шестнадцати годам такими темпами у Трэвиса развились тяжёлая депрессия, чрезмерная подозрительность и тревожное расстройство, за которые он мог сказать «спасибо» своему дорогому родителю. Парень не помнил, когда его отец в последний раз говорил ему о том, что любит его, и говорил ли когда-нибудь вообще; впрочем, и он отца не любил, потому предполагал, что это у них абсолютно взаимно. Став взрослее, Фелпс всё-таки сохранил в себе надежду на то, что когда-то всё в его жизни наладится, и он уже точно знал, что далеко не Бог наполнит его разум и душу радостью. Изначально вера была его спасением от внешнего мира: маленьким мальчиком он молился со слезами на глазах, прося Бога дать отцу мудрости и любви, чтобы он перестал его бить и морально истощать, но взрослея, блондин всё больше и больше понимал, что даже если Господь есть, то он не станет ему помогать, а верить в такого Бога было больно и обидно. — Доброе утро, мистер Фелпс, — поприветствовала его проходящая мимо учительница, на что он кивнул, проговаривая себе под нос короткое «здрасте». Трэвис посмотрел на настенные часы, которые показывали восемь, а это означало, что ждать звонка на урок оставалось всего полчаса. Уже через десять минут к кабинету биологии, которая была первым, стали подходить и другие ученики, на которых Фелпс даже не смотрел, расположившись, как всегда, несколько поодаль. С одноклассниками, да и вообще со сверстниками у него сложились скорее не просто нейтральные, но несколько враждебные отношения: они откровенно не любили Трэвиса за его надменность, грубость и неумение нормально общаться, а он не любил их в ответ за то, что они даже и не пытались узнать его получше, предпочитая сразу же поставить на нём крест, изображение которого он так не любил. Блондин ощущал себя безмерно одиноким в этом большом, полном людей здании; если бы не соулмейт, он бы точно чувствовал себя одним во всём мире. Не раз парень задумывался над тем, что же будет, если его родственная душа, встретившись с ним, не захочет даже общаться, посмотрев на то, как он бывает груб и хмур, но он старался не думать так о самом дорогом сердцу человеке, пока правда его не встретит. Больше всего на свете Трэвис боялся не разочароваться в своём соулмейте, а разочаровать его тем, во что он, не без помощи отца, себя превратил. Минут за десять до звонка к кабинету подошла и неразлучная компания друзей: Ларри активно рассказывал что-то Фишеру и Эшли, в то время как Тодд шёл вместе с Нилом чуть позади, переговариваясь о чём-то своём. Трэвис демонстративно отвернулся к окну. Смотря на парней, он отчетливо понимал две вещи, так противоречиво звучащие в его голове: то, что они были противными Богу грешниками и то, что они были действительно счастливыми людьми. На самом деле пример Тодда и Нила, как бы Фелпс сам себе не внушал обратное, правда вдохновлял его на то, чтобы найти своего соулмейта после окончания школы, потому что искренняя радость и блеск в глазах парней были отчетливо видны даже Трэвису, и даже издалека. Думать о Салли как о своём предположительном соулмейте блондин, к сожалению, пока не перестал, и только сильнее себя за это ненавидел, потому что эти мысли были слишком тупыми даже для него; радовало то, что они стали менее навязчивыми, а значит, скоро обещали совсем исчезнуть. Он точно чувствовал в себе желание пообщаться с таким терпеливым и добродушным юношей, но изменять своему одиночеству казалось неправильным и, что его останавливало гораздо сильнее, чем неприязнь к его педиковатому стилю или какие-то принципы, так это то, что друзья Фишера его откровенно недолюбливали — особенно Ларри. В прошлом у них были какие-то не очень приятные стычки, и Джонсон, безо всяких сомнений, уже рассказал Салли о том, какой же он мудак, что было, конечно же, правдой. Мысль о том, что Фишер думает о нём так же, как и все другие одноклассники, немного расстраивала, потому что на самом деле Трэвис совсем не тот, за кого себя выдаёт; блондин даже немного обиделся на новенького из-за того, что тот, вероятно, даже и не думал, что Фелпс может быть неплохим человеком. Эти мысли были в принципе слишком глупыми, поэтому Трэвис злился на себя, проговаривая в голове, какой же он кретин, что думает о чём-то подобном. Салли — такой же, как и его дружок Джонсон, и это совершенно нормально, если он думает, что Трэвис — мудила, ибо правильно называть вещи своими именами; почему Фелпс вообще хотел сомневаться в этом? Ах да, «у него что-то не так с лицом». Блондин был готов выть от абсурдности всей белиберды, что была у него в мыслях. Звонок на урок прозвенел очень вовремя, спасая его мозг от перегрузки; Трэвис, как и остальные ученики, направился в кабинет биологии, на уроках которой он обычно безо всякого интереса залипал в стену или мирно дремал, подложив руки под голову в качестве подушки. Этот урок исключением не стал, поэтому Фелпс привычно провёл его в полусонном состоянии, даже не пытаясь слушать, что говорил учитель. Парень учился не очень хорошо, но и не совсем плохо, имея несколько троек в последнем полугодии; любимыми предметами он считал литературу и английский, готовность к которым у него всегда была наивысшая, а вот особенно не любил биологию и химию, хотя последнюю действительно хотел понимать. По окончанию этого учебного года ему нужно было поступать в специальную католическую школу, так как на этом настаивал отец, который собирался передать руководство церкви сыну, но на самом деле парень бы хотел попробовать поступить в художественный колледж, так как в свободное время он очень любил рисовать, что получалось у него действительно очень неплохо. Уроки проходили неспешно; Трэвис не делал ровным счётом ничего, время от времени поглядывая на Салли изучающим хмурым взглядом, который иногда замечала Эшли, заставляя блондина спешно переводить его куда-нибудь в другую сторону. На переменах Сал общался, в основном, с Ларри, всё ещё, видимо, чувствуя себя немного неуютно в новом коллективе, хотя он успел расположить к себе практически весь класс и учителей. Есть тип людей, к которым невозможно относиться отрицательно, несмотря ни на разницу в увлечениях, ни на различный опыт или что-то в этом духе, просто потому, что эти люди искренне добры и внимательны ко всем — Фишер производил впечатление именно такого человека. Он словно был тем самым другом, который смеётся над твоей неудачной шуткой в компании, чтобы ты не чувствовал себя неловко; или же тем добродушным попутчиком в поезде, который готов поделиться с тобой своей едой, водой, одеждой, может, почкой — чем угодно, если тебе это понадобится; или тем неравнодушным парнем, который всегда готов помочь старушке с соседнего подъезда переставить фикус, стол или шкаф. «Ну просто Салли-всех-очаровали», — наигранно закатывая глаза, думал Трэвис, при этом смутно понимая, что, если бы у него была такая возможность, он бы и сам был не против очароваться добродушностью Фишера. Противоречивость собственных мыслей порой очень пугала Фелпса, вгоняла в ещё большую тревожность и заставляла ненавидеть себя ещё сильнее. Иногда ему казалось, что его вот-вот разорвёт от внутренних конфликтов, но он не мог найти ни причин их возникновения, ни путей разрешения. Казалось, что парень был заперт в большом шаре своих мыслей, откуда просто не было выхода, и у которого не было ни начала, ни конца. На обеде, который Трэвис благополучно пропустил вчера из-за того, что сдавал зачёт по истории, который висел за ним хвостом вот уже вторую неделю, он как и всегда сидел за столом один, уткнувшись взглядом в еду, предпочитая не смотреть на то, как весело и классно все вокруг проводят время. Раньше к нему часто подсаживались какие-то незнакомые ему ученики, так как столик был почти свободен, но каково это — сидеть за обедом со своими друзьями — он не знал. Чувствовать себя так одиноко, когда рядом столько людей, осознавать, что ты никому не нужен, когда вокруг кипит жизнь, тяжело любому, и даже Трэвис не мог сказать, что ему плевать, не соврав.***
— Тебе не очень-то идёт розовый цвет, Трэ-эвис. Шла перемена перед последним уроком; услышав чужую фразу, Фелпс неспешно поднял взгляд на сидящую перед ним Лиз — девушку довольно скверного характера, которая предпочитала всегда делать всё по-своему и никого не слушать; она не сторонилась блондина, но и никаких попыток с ним подружиться никогда не предпринимала, потому что ей, по её словам, не нужен был никто. — А тебе не очень-то идёт, когда ты открываешь свой рот, Ли-из, — не особо долго думая, проговорил он, смотря на неё несколько исподлобья презрительным взглядом, предполагая, что ей просто нечем заняться и не к кому пристать. Девушка любила говорить что-то неприятное или откровенно неуместное и ни секунды не жалеть о сказанном, именно поэтому она особо никому и не нравилась, хотя открытой неприязни, как, например, к Трэвису к ней не испытывали. — Какой ты грубый, — фыркнула она, видимо, не собираясь просто оставить его в покое. — Только с тупицами вроде тебя. Боковым зрением Трэвис уловил на себе взгляд Фишера, не без интереса следящего за происходящим, отчего ему вдруг стало немного некомфортно говорить гадости и дальше, поэтому он лишь снова смерил её пронзительным недовольным взглядом, произнеся напоследок: «отвали от меня», а затем отвернулся, делая вид, что ужасно заинтересован в рассматривании неба за стеклом окна. Последний урок прошёл довольно мирно, если не учитывать то, что Трэвис очень сильно злился на себя из-за того, что замялся и не высказал этой нахалке всё, что думает о ней. Обычно наличие свидетелей никогда не смущало блондина, и за словом он в карман лезть не привык, но пристальный взгляд новенького заставил его поубавить пыл; возможно, какая-то часть Фелпса хотела произвести не в конец отвратительное впечатление хоть на кого-нибудь в этом здании. Когда прозвенел звонок, дарующий ученикам долгожданную свободу до завтрашнего утра, Трэвис поднялся, собирая свои вещи в рюкзак, планируя немного прогуляться, прежде чем идти домой. За своими мыслями он и не заметил, как прямо рядом с ним появился голубоволосый чудила, подошедший, видимо, по его душу. Фелпс выпрямился, поднимая взгляд с рюкзака, моментально меняясь в лице. — Привет, ты ведь Трэвис? — Салли стоял перед ним, держась обеими руками за лямки своего рюкзака, вопросительно смотря на блондина. Фелпс впервые видел его настолько близко, на этот раз имея возможность без труда рассмотреть чужие глаза светло-голубого цвета. — И? Я с педиками не общаюсь, до свидания, — неожиданно, кажется, даже для самого себя произнес блондин, недовольно сводя брови к переносице, поднимая рюкзак со стула и, обходя, видимо, удивлённого парня, направляясь к выходу из кабинета. Как бы то ни было, Трэвису было точно не по пути с Салли-всех-очаровали даже на правах дальнего знакомого; Фишер был слишком неправильным, традиционно женственным и, к тому же, в чём блондин был почти уверен, педиком. Люди, чьё существование — просто большая ошибка и дьявольская шутка. Фелпсу оставалось лишь пожалеть несчастного грешника и вписать в свой список тем для молитв: «за становление на путь истинный моего одноклассника Сала Фишера». Впрочем, он уже давно не молился.***
На следующий день в расписании Трэвиса не изменилось совсем ничего, поэтому в школе он был как всегда за полтора часа до звонка, снова сидя на подоконнике у кабинета и повторяя параграф по географии. Вчерашний вечер он провёл в очень дурном настроении, успокаивая себя лишь мыслями о своей родственной душе, с грустью смотря на себя в зеркало во время её очередной вечерней процедуры, замечая, что постепенно пятна, появляющиеся при этом на его лице, становятся всё светлее. Скорее всего, раны его соулмейта потихоньку заживали, что не могло не радовать Фелпса, так сильно переживающего за него. Совесть почти не мучила парня тем, как неправильно он повёл себя с Салли, но иногда довольно сильно ударяла его по башке, заставляя почувствовать себя ужасно виноватым, ведь Фишер всего лишь хотел узнать его имя, познакомиться, а Трэвис так грубо и бестактно оскорбил его. Блондин лишь надеялся, что это не сильно расстроило Салли, что был очень добр и приветлив, подойдя к нему. Такое у него было только с Тоддом, которого он раньше задирал: рыжеволосый не делал по сути ничего плохого, но Трэвис продолжал обзывать его и подставлять подножку при каждом удобном случае, за что вскоре ему стало стыдно перед самим собой. После урока географии Фелпс придумал ещё одно прозвище, и теперь голубоволосый был ещё и Салли-всем-помогали, потому что вызвался помочь с чем-то миссис Пакертон по первому же её намёку. Сам того не замечая, Трэвис то и дело поглядывал на Фишера и пытался уловить то, что он говорил на перемене своим друзьям или кому-то из одноклассников. Всё-таки факт того, что блондину было ужасно одиноко, не вызывал сомнений даже у него самого, но делать что-то со своим одиночеством он совершенно точно не собирался, предпочитая находиться в своём стеклянном шаре ещё столько, сколько потребуется, просто наблюдая за тем, как хорошо и прекрасно живётся всем вокруг. Уроки проходили на удивление быстро, Трэвис откосил от физкультуры, ссылаясь на плохое самочувствие, на самом же деле просто очень не желая на неё идти, так как этот урок в принципе ему совсем не нравился: перспектива бегать тринадцать кругов по периметру спортзала мало кому вообще казалась привлекательной. На обеде он как обычно созерцал радостные лица, слушал чужой смех и разговоры, гипнотизируя свой салат и стараясь сконцентрироваться на трапезе, но даже прочитать «Отче наш» перед едой было невозможно из-за шума, стоящего в столовой. Последним по расписанию стоял английский, к которому Трэвис действительно подготовился дома; этот урок вёл приятный мужчина лет тридцати пяти, знающий много весёлых историй и всегда готовый пойти навстречу ученику, и именно поэтому очень многие любили и учили ведомый им предмет: всё-таки от преподавателя правда зависит очень многое, кто бы что ни говорил. Задание на урок было довольно простым на первый взгляд — каждому нужно было написать небольшое сочинение на тему «Моя мечта», включив в текст необходимые конструкции. Фелпс прекрасно знал, какова его мечта, но писать об этом было слишком интимно и сокровенно; он просидел половину урока, думая над тем, что вообще может быть его мечтой, но в итоге решил писать правду, так как времени выдумывать уже просто не оставалось. Через несколько секунд Трэвис вывел несколько корявым почерком первое предложение, содержание которого гласило, что его мечта — встретить своего соулмейта. Текст получился слишком настоящий, точно отражающий какую-то часть Фелпса, обнажающий что-то действительно важное для него, пусть и без особых подробностей. Со звонком учитель подозвал к себе блондина, чтобы отдать ему его предыдущую работу, так как в день её выдачи парня не было в школе, и оставить свою тетрадь открытой было не самым разумным решением. Трэвис собрал рюкзак, сдал сочинение и со спокойной душой покинул класс, направляясь к выходу из школы, но был вынужден остановиться, так как его окликнули. Парень, носивший имя Дэвид, с которым отношения у них были действительно враждебными, выглядел крайне довольным собой, а его недоухмылка не сулила ничего хорошего; рядом с ним стояла пара его друзей. — «Моя мечта-а — встретить своего соулме-ейта», — притворно-писклявым голосом проговорил он, заставляя Трэвиса медленно повернуться к нему лицом и почувствовать панику и ярость, охватывающие его с головы до ног. — Да кому ты нужен с таким характером? Друзья задиры звонко захихикали, оставаясь, впрочем, несколько в стороне, с интересом следя за происходящим. Фелпс сделал пару шагов вперёд, ощущая, как бешено колотится сердце, и как обидно звучат чужие слова, эхом раздаваясь в его голове: кто вообще дал им право лезть в его тетрадь? Жалкая ухмылка Дэвида стала последней каплей, и Трэвис, не особо раздумывая, налетел на него с кулаками, ввязываясь в очередную драку. Борьба продлилась недолго: Фелпс успел разбить обидчику губу и оставить пару синяков на руке и рёбрах, а тот в свою очередь довольно сильно зарядил блондину в район скулы. Их разняли друзья Дэвида, видя, что разъярённый Трэвис обладает преимуществом в битве в виде своего гнева, и желая предотвратить более серьезный исход. — Подонок, — процедил Фелпс, следя взглядом за уходящими из рекреации парнями, с шипением поднимаясь с пола: видимо, он как-то ушиб ногу. В этот самый момент из-за угла вышла компания Ларри, причем Фишера с ними не наблюдалось; пока шла драка, многие ученики просто проходили мимо, уже привыкнув к периодическим мордобоям, в которых обязательно был замешан Фелпс. Блондин отвернулся и подождал, пока одноклассники скроются за углом, а после, подняв рюкзак с пола, повернулся обратно, сталкиваясь с таким знакомым взглядом голубых глаз, смотрящих из отверстий протеза; Сал, видимо, немного задержался в кабинете английского и сказал ребятам подождать его на крыльце школы. Голубоволосый остановился, намереваясь что-то сказать Фелпсу, на чьей скуле виднелась кровь, но немного замялся, наверное, всё ещё сомневаясь, стоит ли ему что-либо говорить после вполне доходчивых вчерашних слов. Трэвис хотел сказать, что-то вроде: «Не беспокойся, всё в порядке», но эти слова звучали в его голове слишком неправильно; он не хотел показаться слабым . — Чё вылупился-то? Без тебя тошно, — произнёс он притворно-твёрдым тоном, поджимая губы и смотря на парня взглядом самого настоящего затравленного животного. И если бы лицо Салли не закрывал протез, то Трэвис бы увидел, как на чужой скуле медленно бледнело небольшое красное пятно.