убежище

      Такой холодный. Такой отчуждённый. Хёнджин рассматривает далёкую фигуру, что стоит в другом конце коридора, и не может отделаться от осознания, что ему больно — как только взглядом находит чужие худощавые плечи, стройные ноги и каштановые волосы, становится до невозможности больно. Словно отвернувшийся в сторону парень режет его сотней ножей, распарывает ему живот и полосует спину, словно он способен избить, даже не взглянув. Он не обращает внимания, а Хёнджина передёргивает: ему хочется уйти и оставить это глупое издевательство. Но больше, чем смотреть, ему страшно убежать.       И пока его не замечают, Хёнджин испытывает себя на прочность — сколько ещё он сможет выдержать? Как долго он сможет сопротивляться? Чужие неторопливые движения заставляют замереть, будто предвещают конец света, и Хёнджину боязно двинуться с места, иначе его сердце остановится и разобьётся на миллиард маленьких кусочков, что со временем превратятся в пыль.       Но даже тогда он останется в тени.       Ничто не пугает больше, чем тишина. Она въедается в кожу и отравляет организм, заставляя мучиться и испытывать ни с чем несравнимую боль. Боль, от которой невозможно избавиться, невозможно сбежать. Боль, от которой нет лекарства. Она бесконечна и ужасна, настолько же, насколько темна зимняя ночь. Но Хёнджин постепенно привыкает, свыкается с мыслью, что его голос никогда не будет услышан, что его короткие вздохи не смогут расколоть нависающий мрак.       Будучи в одиночестве, он чувствует себя спокойнее, ибо так никто не сможет уличить его в повышенной заинтересованности тем, кто никогда не удостоит его ни единым словом. Ким Сынмин слишком особенный, словно не из этого мира, чтобы снисходить до простых и отчаянных. Хёнджин принимает эту горькую правду как данность, как неотделимую часть мироздания. Грустно ли ему? Может быть. Но он уже не помнит, когда чувствовал себя иначе. Для него меркнут любые радости, будто их никогда и не существовало, будто их вычеркнули из сценария его жизни, исчезает смех и улыбка, ведь ни одна другая не сможет заменить ту, что всего однажды, по случайности, была ему дарована.       Хёнджин полнейший дурак и не стыдится этого. Дуракам свойственно влюбляться в прекрасных принцев, которых не интересуют забавы смертных.       Сынмин предстаёт перед ним божеством, идолом и чудом, что никогда не будет ему принадлежать. Никому в этом затхлом чёрством мире не будет к нему доступа, к его — Хёнджин очень надеется — тёплым рукам, тонким выпирающим ключицам, алым губам, что чаще всего сжаты и не выражают ни капли эмоций, к карим глазам, что на деле выглядят, как настоящие айсберги, где не приживаются чувства. Он даже дышит, как аристократ — бесшумно, мелодично, красиво. Хёнджин готов петь для него серенады под окнами в солнечный весенний день, когда на небе будет персиковый закат, а вокруг сотни цветов, но Сынмин не подпускает к себе людей — он отшвыривает их со скоростью света одним лишь взглядом. Так и Хёнджину остаётся только смотреть со стороны и глушить собственные чувства глубоко-глубоко внутри обливающегося кровью сердца.       В зеркале отражается чужое лицо, и Хёнджин еле сдерживает внезапный порыв вскочить с места и лбом впечататься в стекло, которому довелось в полной мере рассмотреть все черты и морщинки Сынмина. Какому-то куску материи удалось, а ему — нет. Зависть кружит голову, он должен украсть у него все воспоминания, присвоить их себе и спрятать в потайную комнату, чтобы ночами, когда за окном будет светить одинокий месяц, представлять, будто у него и правда получилось узреть главный шедевр бесконечной вселенной.       Сынмину плевать, что окружающие следят за ним, что находят в его жизни нечто интересное. Ему в целом всё равно на остальной мир, ведь никто не способен привлечь его, вытащить из ледяной узницы собственной души. Пустоголовые поклонники могут лишь прятаться и внимать издалека, но Хёнджин больше, чем просто наблюдатель.       Хёнджин не кто иной, как самый настоящий ценитель, а Сынмин — совершенство в чистом виде.       Их взгляды встречаются, и Хёнджина начинает трясти от чужого сурового и надменного взора. Его словно испепеляют, превращая в чёрный прах, но так внимательно и беспощадно. Как будто Сынмину есть дело до очередного заблудшего идиота, которому не хватает внимания и любви. Он последний человек, у кого стоит искать понимания и прощения. Не зря у него настолько холодные глаза, ведь на самом деле они мёртвые.       По спине проносятся мурашки, руки начинают предательски потеть, а за стеной, словно назло, раздаётся противный смех. Хёнджин не смеет отворачиваться, хотя до скрежета, до крика, хочется. Но если не сейчас, то когда ещё ему представится такой великий шанс — утонуть среди тающего льда?