Then Came You

Дом родителей всегда напоминал мне дом семейства Калленов, только в полтора раза меньше, что не мешает ему всё равно казаться огромным. Когда я была маленькой и приезжала сюда с бабушкой и дедушкой, то часто терялась, и, надо сказать, что ничего не изменилось спустя столько лет, разве что количество моих визитов. Квартира, которую я снимаю, по площади похожа на один лишь туалет родителей. Вокруг дома ухоженные клумбы и высокие деревья, мраморная дорожка, ведущая на задний двор, где стоит деревянная беседка с резьбой, небольшой пруд и конечно же зона для барбекю. — Ставлю сотку, что тут снимали передачу «По домам». Луи стоит передо мной и ждёт, когда я насмотрюсь на этот офигительно шикарный дом. Но я смотрю на него не потому, что он мне нравится, а потому, что я не хочу заходить туда. Мне не страшно, я не стесняюсь, мне не неловко, я просто не хочу. — Мы ещё можем поехать домой, — тихо говорю я, медленно поднимаясь по бетонной лестнице. — Остановимся где-нибудь около лесополосы и займёмся сексом. — Это мы сделаем, но чуть позже, — подмигивает мне Томлинсон. Мне так хочется топнуть ногой, развернуться и уйти отсюда, но я не хочу выглядеть в глазах Луи капризной маленькой девочкой, тем более, он приехал сюда ради меня. — Ладно, давай просто покончим с этим. Из-за этого огромного букета цветов, Луи не может открыть для меня дверь, отчего я смеюсь и делаю это сама. Внутри слишком много людей, и мне кажется, что все они пришли не на обычный день рождения, а на вручение премии Оскар: вечерние платья, костюмы, причёски. Опускаю взгляд вниз и издаю смешок: чёрные высокие конверсы. — А я ещё думал, что белая рубашка — это слишком нарядно. В доме ничего не изменилось: все те же бежевые стены, никаких ковров, непонятные вазы во всех местах и исключительно деревянная мебель. А когда я была маленькой, мне всегда хотелось босиком бегать по мягкому ковру с длинным ворсом. Такой теперь есть у меня дома. Я оглядываюсь в попытке найти Грейс. Она единственный знакомый мне человек здесь, и сначала я бы хотела встретиться с ней перед тем, как подходить к родителям. — Серьёзно? — слышу насмешливый голос Луи и оборачиваюсь. Томлинсон показывает на картину на стене, на которой изображены… коричневые пятна. — В этом доме что, нет туалетной бумаги? Я всё понимаю, у каждого свои фетиши, но не выставлять же это на всеобщее обозрение,— Луи достаёт телефон и фотографирует сначала картину, а потом и себя на её фоне, показывая палец вверх и широко улыбаясь. — Покажу Найлу, он тащится по таким штукам. Томлинсон подходит ко мне, показывая фотографию, и я громко смеюсь. Некоторые даже с осуждением кидают на нас взгляд, но мы не обращаем внимания. В конце концов, я нахожусь у себя дома. — А я-то думала, что статуэтка Капитана Америки в твоём доме это странно, — говорю я, подходя к высокой тонкой стойке, на которой располагается непонятный бюст африканской женщины с голой грудью. — Смотри, — Луи тыкает своим пальцем прямо в её сосок, и я давлюсь от смеха, — набухли. Замёрзла, бедняжка. Мы ещё несколько минут смеёмся над элементами декора в доме родителей, когда нас наконец-то находит Грейс. — Хейли! — кричит она, протискиваясь между людьми, чтобы добраться до нас. — Боже, я так рада тебя видеть! — она сразу обнимает меня, крепко прижав к себе, и я отвечаю на её объятия, вдыхая аромат сладкого парфюма. Грейс стоит передо мной в обтягивающем изумрудном платье, идеально выпрямленные каштановые волосы слегка взъерошены: скорее всего, сегодня она отвечает за атмосферу юбилея отца, больше похожего на Met Gala, бегает встречать гостей и следит за тем, чтобы шампанское на столах не заканчивалось. Правильно, ведь без него этот день пережить будет сложновато. — Я скучала по тебе, — улыбается мне Грейс, держа за плечи. — Кстати, хорошо выглядишь! — О, да иди ты! — смеюсь, потому что самый последний человек, которому можно сказать эти слова сегодня — это я. — Слегка похожа на официантку, но зато вписываешься в обстановку, — улыбается она, а затем резко переводит взгляд на Луи. А затем снова на меня. И опять на Луи. — Я что-то пропустила? Она многозначительно осматривает Томлинсона, коварно улыбаясь, а затем поворачивается ко мне и одними лишь губами говорит «ничего себе!». — Да, это… это Луи, — немного теряюсь, потому что не знаю, как представить Томлинсона своей сестре, но он приходит на помощь. — Её друг. Приятно познакомиться, Грейс! — дружелюбно говорит он. — Мне тоже, — она незаметно подмигивает мне. — Родители были где-то здесь, пойдём, — Грейс машет рукой, и мы с Луи следуем за ней. — Бабушка не приехала? — спрашиваю я, когда мы проходим мимо столовой. — Нет, — отвечает Грейс, — не хотела наблюдать «изысканное притворство своего ребёнка». — И, кажется, я начинаю понимать твою бабушку, — шепчет на ухо мне Луи. Иду немного медленно, чтобы оттянуть момент встречи, но Томлинсон то и дело пихает меня в спину и наступает на развязанные шнурки кед. Я сразу замечаю родителей: они стоят в небольшом кругу из незнакомых мне людей, что-то увлечённо обсуждая, и только Иисусу известно, действительно ли им нравится это или нет. — Мам, пап! — зовёт Грейс, но они даже не оборачиваются. — Хейли приехала. Только спустя несколько секунд они прерывают свою потрясающую беседу, как выяснилось, о безглютеновой диете. — Хейли, вот это сюрприз! — улыбается мама и осторожно обнимает меня, будто бы я вся перепачкана, а она так боится за своё длинное красное платье. — Привет, — неловко улыбаюсь я и поворачиваюсь к отцу. — С днём рождения, пап, — отец обнимает меня гораздо теплее, чем мать, и благодарит на ухо. — Ты приехала не одна? — спрашивает он, и я удивляюсь тому, что Томлинсон вообще остался замеченным. Наверное, это всё из-за огромного букета цветов, который словно Кинг Конг в малюсеньком кафе. — Да, это Луи, мой друг, — представляю я Томлинсона, и он жмёт руку моему отцу. — Приятно познакомиться, мистер Кларк. Миссис Кларк, — Луи поворачивается к моей матери и вручает букет, — это вам. — Ох, какая прелесть, — приторно говорит она, осматривая букет, — большое спасибо, я люблю белый цвет. Как будто кроме её любимого цвета ей больше не о чем сказать. Настаёт минутная пауза, я вижу, как Грейс неловко переминается с ноги на ногу, мать всё ещё рассматривает букет, который явно ей не понравился, а Томлинсон засовывает руки в передние карманы джинсов, тщательно считывая эмоцию каждого рядом с нами. — Потрясающий дом, — наконец говорит Луи, и я мысленно готова его убить, потому что он ещё не знает, что пойдёт за этим предложением. Он активизировал взрывчатку. — Спасибо, — улыбается отец, отпивая шампанское из хрустального бокала. — Один из наших самых лучших проектов. Не считая, конечно, того экологического коттеджа в Марбелье. — Да, — соглашается мать, — мы спроектировали этот дом по такому же принципу. Практически всё сделано из дерева, это сохраняет тепло. И цилиндрический камин просто шикарно смотрится. — Точно. Получилось что-то скандинавское и минималистичное. — Квартиру Хейлс тоже можно назвать минималистичной, — произносит Луи, скорее, намекая не на стиль, а на её размер, но, судя по изумлённым глазам родителей, они явно не понимают шутки. — Правда? Ты ушла в архитектуру? — вежливая улыбка с лица матери не сходит ни на секунду, отчего мне становится ещё более некомфортно. Как будто она разговаривает не со своей дочерью, а со слабоумным ребёнком из трущоб. — Никогда, — резко говорю я. — Не поверите, но я всё еще врач. — А где ты живёшь? — уточняет отец, съедая оливки со шпажки. Даже тогда, когда я сказала, что работаю врачом, они всё равно умудряются поменять тему, так или иначе возвращаясь к архитектуре. И, да, я не удивляюсь тому, что мои родители не знают, где я живу. — На семьдесят восьмой Восточной улице. — Никогда там не была, — пожимает плечами мама. — Конечно, ведь там никто не нуждается в чем-то экологическом и чистом. Если у нас упал сэндвич, мы доедаем его с земли. Я складываю руки на груди и слышу, как Луи подавляет смешок. Грейс растерянно бегает глазами по комнате, а родители продолжают вежливо улыбаться, потому что они явно не понимают ни то, что ни единой шутки, а ни единого моего слова. К ним постоянно кто-то подходит, прерывая нашу незадавшуюся семейную беседу, и я терпеливо жду, когда они освободятся. — Хейли, — чересчур воодушевлённо начинает Грейс, — расскажи, как твоя работа? — Всё отлично, — равнодушно киваю я. — Зашиваю раны, откачиваю наркоманов и вытаскиваю фаллосы из задних проходов. В общем, спасаю жизни. — Недавно вытащила дротик из пятки моего друга, — говорит Луи так, будто я покорила Эверест. — Ни одной царапины не осталось. Родители снова отвлекаются на чьи-то пустые поздравления. Я тяжело выдыхаю, посылая выжидающий взгляд Грейс, но она лишь умоляюще смотрит на меня и мысленно просит подождать ещё чуть-чуть. — А вы друг Хейли? — спрашивает мама, когда парочка в странных фиолетовых костюмах уходит, и указывает на Луи, и тут я понимаю, что даже если приму ванную из шампанского, это не поможет мне продолжать милую беседу с родителями. Я представила им Луи, сказала, что он мой друг, и в моей голове не укладывается мысль о том, как за несколько минут можно забыть абсолютно всё, что я говорила. Странно, что они ещё помнят, что я вообще существую. — Да, мой друг. Иногда спим вместе. Луи от неожиданности выплёвывает сок обратно в бокал, и это единственный человек, у которого произошла такая бурная реакция на мои слова, потому что родители предпочли просто вежливо улыбнуться. Они часто кивают и оглядываются по сторонам, глазами ища кого-то мне неизвестного. Мыслями они явно сейчас не с нами, как и всегда. — Да, бывает иногда, — кивает Томлинсон, вытирая губы пальцами. Но я не уверена, что родители вообще слышали, что я сказала, потому что к ним снова подходят несколько человек, и они начинают непринуждённую беседу о чём-то бессмысленном. — Боже, Прю, твою причёска просто замечательная! — пищит мать, подходя ближе к какой-то Прю, у которой на голове всё, что угодно, но только не замечательная причёска. Это творение больше похоже на атомный гриб. — Спасибо, дорогая, — Прю целует маму, не касаясь губами щеки. Как она вообще видит всё, что окружает её вокруг, из-под своих густо нарощенных ресниц? — Была сегодня у своего стилиста в салоне. — Видимо, там было закрыто, — вставляет Луи, и мне становится катастрофически сложно не засмеяться. На мой смех никто не обращает внимания, людей вокруг становится больше, и я решаю немного пройтись по дому, чтобы дать родителям время. — Их просто ещё не все поздравили, вот они и отвлекаются, — постоянно повторяет Грейс, хотя сама едва ли верит в свои слова. Я твёрдо знаю, что для родителей общество их знакомых и коллег куда приятнее моего, но до Грейс это понимание доходит слишком медленно — уже двадцать два года. Всё это время Томлинсон говорит обо всём на свете, за исключением моей семьи. Минут двадцать мы с Луи ходим из комнаты в комнату, он рассказывает мне все подробности о вчерашнем концерте и о том, как Найл запутался в проводах от микрофона и упал прямо в конце финальной песни. Хорошо, что все в баре были изрядно выпившими, так что никто не заметил этого «очаровательного казуса», как сказал Луи. Когда мы снова подходим к моим родителям, то ничего не меняется: они вновь стоят с какими-то людьми, вырядившимися как на Венецианский карнавал, и разговаривают о работе. Мы с Луи ждём пару минут, пытаясь вписаться в обстановку, но когда я теряю из вида Грейс, я понимаю, что нужно отсюда уходить, причём как можно скорее. — Ладно, пойдём, — шепчу я Томлинсону. — Рада была увидеться! — кидаю я, на что мать и отец лишь кивают головой. — Пока, Хейли! Мы рады, что ты приехала. Тяну Луи за собой, и Томлинсон на ходу всовывает свой бокал какому-то мужчине, но потом резко останавливается. — Ты чего? — спрашиваю я, но Томлинсон, не произнеся ни слова, идёт обратно к родителям. — Знаете, — начинает Луи. На него не сразу обращают внимание, но это не мешает ему продолжать говорить, — прежде, чем я кое-что скажу, хочу напомнить, что меня зовут Луи, и я друг Хейли. Хейли — это ваша дочь, если что. Я, может, скажу херню, да и кто я такой, чтобы вообще что-то говорить. Подумаешь, — Луи беззаботно пожимает плечами, — сплю с вашей дочерью иногда. — Люди, что стоят неподалёку, прекращают свои разговоры, внимательно слушая Томлинсона, но продолжая делать вид, что заняты чем-то более серьёзным, типа обсуждения своего дневного похода в спа. — Хейли не хотела ехать сюда, и я искренне не понимал почему. Как можно не приехать на юбилей родного отца? Она хотела прийти в толстовке и джинсах, но я уговорил её переодеться, но ради чего? На этот юбилей её пригласили даже не вы, а сестра. Я знаю Хейли недолго, но я точно могу сказать, что она замечательный человек, прекрасный друг и отличный врач, и мне чертовски жаль, что вы этого не замечаете. Но... вы и не хотите замечать, — Луи опускает плечи, и я понимаю, что он только что пришёл к этому выводу, и грустно усмехается. — Веселитесь, а мы лучше поедем обратно на анти-экологическую семьдесят восьмую есть сэндвичи из подземки грязными руками. Томлинсон разворачивается, не дав сказать никому и слова, хватает меня за руку, и резко тянет к выходу. — А дом у вас больше похож на свалку старинного дерьма такую же, как в гараже моего дяди Уэна. Томлинсон закидывает руку на моё плечо, и мы неспешным шагом идём к машине. — Классное платье! Тащитесь от хиппи? — кидает он какой-то женщине в разноцветном непонятном костюме с бахромой, больше похожим на тунику, которую сшил дизайнер под кислотой. — Ты больной, — усмехаюсь я. Открываю пассажирскую дверь машины, и в зеркале вижу, как Грейс вылетает на террасу, осматривая лужайку перед домом. Наверное, мне должно быть стыдно за такое поведение Томлинсона, но в моей голове не проскальзывает даже намека на мысль о неловкости. Наоборот, во мне разливается тепло, будто бы кто-то опрокинул у меня внутри кувшин с чаем, мне хочется улыбаться и крепко сжимать руку Луи, пока он ведёт нас к машине. — Хейли! — кричит она, сбегая по ступенькам и придерживая своё платье. — Хейли, подожди! — устало выдыхаю и разворачиваюсь, а Луи кивает и говорит, чтобы я не торопилась, он будет сидеть в машине. — Грейс, давай не будем, ладно? — вымученно прошу я. — Прости, они… они просто волнуются, сегодня столько людей приехало поздравить отца, и… — Грейс, хватит, — резко говорю я. — Перестань выгораживать их и прими уже наконец тот факт, что мы никогда не соберёмся за столом на рождественский ужин. Я каждый раз приезжаю сюда, потому что ты меня просишь, но сейчас всё. Хватит. Мы слишком разные. В глазах Грейс застывают слёзы, и я измученно опускаю плечи. Она заламывает пальцы рук, её нижняя губа начинает дрожать, а взгляд бегает по всему саду. — Прости меня, — тихо говорит она. — Я каждый раз думаю, что всё наладится, но ничего не выходит. — Это не твоя вина, — беру Грейс за плечи и немного встряхиваю, чтобы она совсем не расплакалась. — Не твоя вина, что мы с родителями не нашли общий язык. — Прости за испорченный выходной, — шмыгает носом она, пытаясь сдержать слёзы, и я улыбаюсь. — Ничего. По пути займёмся сексом с Луи на заднем сидении. Грейс смеётся, и я рада, что мне удалось сдержать поток её слёз. — Не пойму, то ли он больной, что приехал с тобой к родителям, то ли он настолько без ума от тебя. — Мы просто друзья, — говорю я, на что Грейс закатывает глаза. — Ты же знаешь, что я не люблю всё это, — она кивает, понимая, что я говорю об отношениях. — Как скажешь. Только потом не удивляйся, если Луи вдруг признается тебе в любви, — пихаю Грейс в бок. — Ладно, езжай, хватит с тебя на сегодня. Мы обнимаемся, Грейс снова шепчет мне извинения и нехотя отпускает. — Удачи! — кричит она, когда мы отъезжаем от парковки около дома. — Передай родителям, что я приезжала! — говорю я, на что Луи смеётся, и закрываю окно. — Я предупреждала тебе о самой худшей субботе, — обращаюсь я к Томлинсону, но он лишь усмехается. — Ты ещё не была на субботних фестивалях кукурузы в Канзасе.  

***

На улице постепенно темнеет, картинка за окном давно сменилась: вместо леса показываются человеческие дома из обычного кирпича, зелёные мусорные баки и люди в нормальной одежде без павлиньих хвостов на глазах, как ресницы той Прю в белом платье. Я смотрю на Луи уже минут пять и просто не могу отвести глаза. Эмоционально я чувствую себя уставшей, и во мне живёт ощущение, будто если я буду смотреть на Томлинсона, все мои силы быстро восстановятся. Пару раз я ловлю его усмешку и то, как он поглядывает на меня, но не оборачивается. Вдруг Луи съезжает с главной дороги, и мы едем по какому-то неизвестному мне маршруту. — А я и забыла уточнить при нашей первой встрече, есть ли у тебя склонности к убийствам. — Оплошность с твоей стороны, доктор Кларк, — смеётся Луи. — Куда мы едем? — с любопытством спрашиваю я, забираясь с ногами на сидение. — Я проголодался, а тут неподалёку есть отличное кафе с вафлями. — Сексуальный музыкант, гроза всех малолетних школьниц, ест вафли? — У каждого свои недостатки. Луи паркуется около кафе с неоновой вывеской мороженого розового цвета, и мы заходим внутрь. Занимаем столик около окна, делаем заказ, и всё это время Луи молчит, даже не смотря на меня. — Родители у тебя, конечно, — начинает он, потирая шею и усмехаясь, — специфические. — Да уж, не каждый может похвастаться, — соглашаюсь я. Всё произошедшее сегодня кажется странным, будто это было не со мной. Ощущение, что я просто посмотрела кино, где меня играет какая-то другая девушка. Но только слова Луи заставляют меня поверить в то, что сегодняшний день на самом деле произошёл. Он защищал меня перед людьми, которых видит первый раз в жизни. Да что уж там, он назвал дом моих родителей барахолкой, этому невозможно не удивиться. Довольно непривычно принимать от кого-то защиту, ведь я всегда защищаюсь сама, но могу сказать, что мне действительно было приятно. Не знаю, как описать это ощущение: будто я падаю с большой высоты на огромный надувной батут. Луи приносят его вафли, и он поливает их карамельным соусом так, что они уже в нём утопают. — Хочешь заработать сахарный диабет? — спрашиваю я и тянусь за солонкой, чтобы посолить свой омлет. — А, ты, видимо, болезнь, противоположную сахарному диабету. — Луи кивает головой на солонку в моих руках. Дурацкая привычка — солить всё в огромных количествах. — Но твоя сестра вполне адекватная, — делает вердикт он, вытаскивая из вафель консервированную вишню. — Хоть где-то мне повезло. Зачем ты выкладываешь вишню? Это же самое вкусное, — возмущаюсь я, забирая ягоды с его тарелки. — Она слишком сладкая, — морщится Луи. — Сказал человек, который только что вылил тонну карамели на и без того сладкие вафли. — Я просто слегка полил. Для вкуса. Я знаю, что Томлинсон хочет узнать обо мне что-то сейчас больше, чем когда-либо хотел, но он не задаёт ни единого вопроса про мою семью, и я чувствую себя настоящей стервой. Терпение Луи убивает во мне абсолютно всё. Рядом с Томлинсоном я чувствую себя ещё хуже, будто все мои недостатки на фоне Луи обретают материальную форму, поджигаются и горят ярким пламенем. Определённо, сейчас самый лучший момент выдать Луи всё о себе, и я хочу поговорить с ним, просто не понимаю, как это сделать. Но я должна вести себя как адекватный человек и делать то, чем занимаются адекватные люди — разговаривать. Ковыряюсь в своём омлете, даю себе и Луи немного времени, прежде чем начать рассказывать о своей семейной драме. — Я уже говорила тебе, что рано стала жить одна, — сперва Луи непонимающе на меня смотрит, но потом отставляет тарелку с вафлями и всем видом показывает, что внимательно слушает. — Когда я была маленькой, меня воспитывали бабушка и дедушка, потому что родители постоянно разъезжали по Европе. Они архитекторы, как ты уже понял, и так уж вышло, что проектировать элитные спальные районы где-нибудь в Гамбурге, для них было важнее, чем проводить время с дочерью. Чувствую на себе прожигающий взгляд и решаю поднять голову. Улавливаю в глазах Луи каплю сочувствия и жалости, и цокаю языком, слегка улыбаясь. — Даже не смотри на меня так, — строго говорю я. — У меня было прекрасное детство: печенье каждый день, розовый самокат и собака. — А мы с тобой похожи, Кларк. У меня тоже был розовый самокат, — вставляет Томлинсон. — В общем, бабушка говорила, что первые несколько лет от родителей я получала только открытки и фотографии спроектированных ими домов. — На твоём месте, я бы отсылал им в ответ картинки из медицинских журналов и вырезанные аппендициты. — Не поверишь, но я до сих пор хочу это сделать. — Что было потом? — спрашивает Томлинсон. Его вид серьёзный и сосредоточенный, губы плотно сжаты, а костяшки пальцев рук, что он крепко сжимает у рта, побелели. — Потом я стала выбирать колледжи, которые предлагают хорошие условия. Нашла медицинский колледж, узнала, предоставляют ли они общежитие, и твёрдо решила, что хочу стать врачом. Так что, родителям можно и спасибо сказать — если бы не они, не думаю, что я вообще связала бы свою жизнь с медициной. — То есть, ты переехала в колледж и с того момента живёшь одна? — Не одна, конечно, но да. Я живу отдельно с шестнадцати лет, — Луи вскидывает брови и отклоняется на спинку красно-белого дивана. — Так что, я поступила в колледж, потом в университет и попала в интернатуру. — Вы так и не нашли общий язык, да? — осторожно спрашивает Луи. — Как видишь. Но, честно сказать, мы даже не пытались, — признаюсь я. — Когда через три года она приехали домой, то решили, что воспитывать ребёнка не с пелёнок как-то неправильно. Томлинсон кивает и усмехается, понимая, что речь заходит о моей сестре. — Когда появилась Грейс, то всё внимание родителей было на ней, а я в основном жила у бабушки с дедушкой, так что, можно сказать, что ничего не поменялось. Лет в одиннадцать я как-то пыталась напомнить им, что у них есть ещё одна дочь, но как только я делала шаг навстречу им, то они отходили на два. Сейчас мы вроде и созваниваемся иногда, поздравляем друг друга, но я не знаю, что происходит в семье, а они не знают, что происходит у меня. Жду очередного вопроса Луи, но он молчит. Его скулы напрягаются и становятся ещё острее, и Томлинсон в который раз за сегодня качает головой. Я знаю такую реакцию людей — они хотят меня пожалеть, сказать, что родители не должны поступать так со своими детьми, но именно это я не люблю. Когда я решила рассказать об этом Флинну и Скайлер — единственным людям, которые знают обо мне практически всё — я была уверенна в том, что никто из них не обнимет меня, утопая в слезах и убеждая, что у меня в жизни и так всё замечательно. Именно поэтому я и рассказала им. Флинн назвал моих родителей зазнавшимися снобами, а Скайлер сказала, что если когда-нибудь встретит их, и им понадобится медицинская помощь, то она вышлет им открытку со стетоскопом. — Я бы снёс к чертям какой-нибудь из их домов, заснял на видео и пустил на огромном проекторе прямо под их окнами. Я смеюсь, обращая на нас внимание нескольких людей, что сидят в кафе, и понимаю, что не зря всё рассказала Луи. Сегодня первый раз я не чувствовала себя одиноко, потому что Томлинсон был рядом и поддерживал меня. Луи сидит напротив меня в этой белой до одури сексуальной рубашке, поправляет чёлку тонкими пальцами и запоминает каждое слово, которое я ему говорю, и мне становится понятно, что я почувствовала себя по-настоящему рядом с кем-то впервые в жизни. Мне повезло, и это случилось тогда, когда я больше всего в этом нуждалась. Как же быстро человек может оставить след в твоей жизни. — Лу, — зову Томлинсона я, и он поднимает голову. — Спасибо, — говорю я, слегка улыбаясь. Усталость даёт о себе знать, и я ставлю локти на стол и кладу подбородок на ладони, закрывая глаза. — За что, Хейлс? — в ответ улыбается Луи, и я чувствую, как его тёплая ладонь касается моего виска — он заправляет волосы мне за ухо. — За то, что был рядом сегодня. — Брось, — шепчет он, проводя рукой по моей щеке. — Каким бы другом я был, если бы оставил тебя там разговаривать о европейских низкокалорийных диетах одну? — Я могу к этому привыкнуть, — выпаливаю я, открывая глаза. Луи с интересом осматривает моё лицо и слегка приподнимает брови, задавая немой вопрос. — Могу привыкнуть к тебе, — еле-еле говорю я, снова закрывая глаза. Я кладу голову на руку Луи, что лежит на столе, и он издаёт смешок, ладонью поглаживая мою шею. — Тогда мне придётся быть рядом. Что бы ты не говорила, Кларк.