Then Came You

Боюсь открывать глаза, потому что не знаю, где именно нахожусь, хотя вариантов не так уж и много: либо я у себя дома, либо у Луи, либо Томлинсон бросил меня где-то на обочине, потому что устал откачивать от пьяного угара. Провожу рукой рядом с собой и убеждаюсь, что это точно не холодная земля на дороге: я лежу на мягкой кровати. Что же, это хорошо. Осторожно приоткрываю один глаз, затем второй, и осматриваю комнату: кирпичные стены, плакаты музыкальных групп, разбросанные блокнотные листки по письменному столу — я определённо в квартире Луи. Меня накрывает замешательство, ведь я точно помню, что мы ехали ко мне домой, да и кому захочется привозить пьяное тело в свою квартиру и класть на белое постельное белье, которое пахнет корицей. Но чем больше я начинаю думать и вспоминать, тем больше болит моя голова. Шторы на окнах плотно закрыты, рядом ни одних часов, а телефон где-то валяется, так что я даже примерно не знаю, который сейчас час. Не переворачиваясь, чтобы, не дай бог, не нарушить свою точку равновесия, которая позволяет моей голове не кружится, как сломанному аттракциону на осенней ярмарке, я ощупываю другую сторону кровати: она оказывается пустой. Спокойно выдыхаю, ведь мне не придется прямо сейчас оправдываться Луи за своё пьяное поведение. Стараюсь лишний раз не шевелить головой и сажусь на кровати, оглядывая комнату и себя. Мои вещи валяются на стуле, а на мне надета футболка Томлинсона с логотипом Vans и спортивные шорты. У меня непроизвольно вырывается стон, потому что я не хочу вспоминать, что делала и говорила вчера. Мне было бы лучше, если бы я проснулась у себя дома, и ещё лучше, если бы я не звонила Луи. Конечно, я очень хотела увидеть Томлинсона, и две недели без него казались такими длинными, однообразными и скучными, но я немного по-другому представляла нашу встречу и мои извинения. Например, как я подхожу к нему в баре после выступления или оставляю заранее подготовленную грамотную речь на его автоответчике, скорее всего, чуть выпившая для храбрости, но уж точно не пьяная вдрызг. На тумбочке стоит стакан воды, лежит пачка таблеток и записка: «Как придёшь в себя, загляни в бар». Немного лежу, пытаюсь сделать заземление (хотя от этого штормит ещё больше) и выпиваю всю воду, чтобы хоть немного почувствовать себя лучше, и только примерно через двадцать минут пытаюсь встать с кровати. Несмотря на отвратное самочувствие, я решаю пройтись по комнате Луи, чтобы хоть как-то отвлечь себя от мыслей о головокружении. Его письменный стол завален листками разного цвета с перечёркнутыми текстами, некоторые из них приклеены к стене, и только присмотревшись я понимаю, что это строчки из песен Томлинсона. Пытаюсь не читать их, ведь это сродни тому, чтобы прочитать личный дневник или же залезть кому-то в трусы, но на один лист взгляд падает сам: он лежит поверх всех других рядом с моим телефоном. Я так устал от песен о любви — просто хочу пойти домой. Я никогда не слышала, чтобы Томлинсон пел свои песни, только лишь знаю, что Зейн постоянно пилит Луи за то, что он не может закончить их. Эта строчка кажется мне красивой и правдоподобной относительно моей жизни, так что я сразу представляю, как Томлинсон поёт её в баре в свете одного лишь прожектора, направленного прямо на него. На полке над столом валяются музыкальные диски и стоят фотографии, на которых изображён Луи со своей семьёй: на одной они все вместе, как две капли воды похожие друг на друга; на другой он с сестрой, про которую рассказывал мне на крыше; на третьей Томлинсон обнимает двух детей, и из-за таких же ярко-голубых глаз я думаю, что это его младшие брат с сестрой. Тут есть фотографии с Зейном и Найлом, что-то с выпускного из Академии и отдельные с родителями Луи. Я не знаю и никогда не смогу узнать и понять, каково это — жить с родителями. Проецируя образ счастливой американской семьи на себя, мне моментом становится тошно, будто кто-то разом перекрывает весь кислород, но глядя на все кадры семьи Луи, вспоминая его отношение к ним и то, с какой теплотой в голосе он о них рассказывал, я не представляю, как Томлинсон живет один без любящей его семьи, которая осталась за океаном. Беру свой телефон и смотрю на время: пять вечера. Боюсь представить, сколько же я вчера выпила, раз так долго спала. Куча сообщений от Флинна и Скайлер и пропущенный от Грейс. Разберусь с этим позже. Принимаю душ и пытаюсь сделать хоть что-нибудь со своими волосами и лицом, ведь выходить в люди мне все-таки придется. Конечно, я могла бы притвориться, что спала целый день и подождать Луи здесь, но мне не хочется врать Томлинсону даже в мелочах, о которых он никогда не узнает. Пока иду до бара стараюсь как следует продышаться и отчаянно пытаюсь вспомнить, о чем мы говорили с Луи вчера. Усмехаюсь своей уверенности, потому что вполне вероятно, что я напилась настолько, что была не в состоянии поддерживать светские беседы. Единственное, что я отчётливо помню, так это то, что я согласилась пойти на свидание с Томлинсоном, потому что именно с этой навязчивой мыслью я и позвонила Луи, прекрасно понимая, что это был единственный шанс заставить его выслушать меня. Но я сделала это не только поэтому — мне самой хотелось сходить с Томлинсоном на свидание. Осознав, как сильно может не хватать Луи, я бы сделала всё, что угодно, чтобы вернуть его в свою жизнь. Я бы сходила на миллион свиданий с ним, лишь бы он был рядом. Зайдя в бар, в нос мгновенно ударяет терпкий запах бурбона и дерева, и комок подкатывает к горлу. Стараюсь сдерживать дыхание как можно дольше, потому что мне не хочется блевать прямо в центре «Ред Теда», ведь тогда мне вряд ли кто-то здесь ещё раз нальёт бесплатную «Маргариту». На сцене Луи нет, поэтому я сразу иду в подсобку. За дверью «репетиционной» я слышу громкий смех, и мне неловко прерывать своим приходом веселье парней. Думаю, они уже знают обо всей ситуации с Томлинсоном, и от этого заходить ещё более неудобно. Но, в конце концов, Луи ведь сам просил меня прийти в бар. Стучусь и вхожу: на кожаном диване сидит Зейн с какой-то девушкой, Найл лежит в кресле, запрокинув ноги на подлокотник, а Луи расположился на подоконнике прямо напротив меня. Его взгляд сразу же встречается с моим, едва ли я успеваю переступить порог комнаты. Не могу прочитать его эмоции на лице, но небольшая ухмылка трогает его губы, когда он осматривает меня с головы до ног — наверное, это из-за того, что я пришла в его же одежде. Найл, увидев меня, ставит бутылку пива на стеклянный столик и принимается громко аплодировать, на что я с улыбкой закатываю глаза. — Рад, что ты жива! — говорит Зейн, приподнимая пиво. — А то мы уже начали волноваться, думали, что ты спьяну упала в душе и разбилась о белый кафель насмерть или окно с дверью перепутала и вышла с шестого этажа. — Да я немного… долго пыталась войти обратно в реальность. — Конкретно тебя выбило, доктор Кларк, — смеётся Найл. — А я всегда думал, что доктора лютые трезвенники. Луи издаёт смешок, и я кидаю на него непонимающий взгляд, на что Томлинсон лишь поднимает руки и делает вид, что не виноват в том, что я напилась вчера. В общем-то, он не виноват. Технически не виноват. Перевожу взгляд на девушку, которую никогда не видела раньше: золотистые волнистые волосы до плеч, яркие серые глаза, минимум макияжа, приятный загар — она как будто только что приехала из отпуска в Малибу. — Оу, привет! — быстро говорит она и машет мне рукой. — Мы с тобой не знакомы, я Хлоя, — она протягивает мне руку, полностью забитую аккуратными тонкими татуировками в форме роз и плавных узоров. Я сразу вспоминаю, что Хлоя — это девушка Зейна. Они взяли паузу, но раз уж она здесь, полагаю, что их пауза закончилась. Хлоя не похожа на девушку, которую я представляла себе рядом с Зейном. Я думала, ему нравятся грубоватые брюнетки в облегающих кожаных штанах, но Хлоя как будто только что вышла из ролика про хиппи: джинсовые шорты на цветных колготках и белая рубашка с широкими рукавами. Если надеть ей на голову венок из цветов, то можно смело отправлять на Коачеллу. — Хейли, — отвечаю на рукопожатие и ловлю добрую улыбку девушки. — Я знаю. — Даже не удивлена, — говорю я, прожигая взглядом Луи. Томлинсон не смотрит на меня, улыбаясь друзьям и отвечая на шутки Зейна, и я теряюсь. Чувствую себя ребенком, которого заставили выйти на сцену с недоученным стихотворением, чтобы прочитать его перед многочисленной родней. — Тебе налить что-нибудь? — спрашивает Найл. — Господи, нет, — отвечаю я в ужасе, и парень смеётся. Пытаюсь сгенерировать в голове какую-нибудь тему для разговора, и вдруг вспоминаю, что на днях Найл должен был встретиться с девушкой. — Как там твоё свидание? Стараюсь делать вид, что максимально заинтересована историей Найла, чтобы хоть как-то отвлечься от неловкости и намеренного игнорирования со стороны Томлинсона. — По шкале от одного до десяти, где один — «я снова обосрался», а десять — «она не сбежала!», всё прошло на четыре с половиной, — гордо говорит Найл. — «Немного поднасрал, и она не показала виду, что ей не понравилось»? — Типа того. Я только пролил на неё красное вино, а в остальном всё было отлично. Присаживаюсь на подлокотник кресла, где сидит Хоран, и тихо спрашиваю: — Зейн и Хлоя снова вместе? Не то, чтобы мне интересна эта тема, просто я стараюсь занять себя хоть чем-нибудь, чтобы избавиться от назойливой мысли о том, что сейчас творится в голове у Томлинсона. — Да я сам не понимаю, — Найл машет на них рукой. — Сегодня они готовы пойти под венец, а завтра расстрелять друг друга. Оно и понятно, с Зейном тяжело, он ведь эмоционально нестабильный. Если бы я был девушкой, то тоже не смог бы с ним ужиться. — Я может и эмоционально нестабилен, зато слух у меня прекрасный, — говорит Зейн, закатывая глаза. — И если бы ты действительно был моей девушкой, то уже валялся бы в черном мешке где-нибудь в сосновых лесах Портленда. — Что, скажешь я не прав? — спрашивает у меня Найл. — Вечно нервный, как будто у него бесконечные месячные. — У тебя вообще закрывается рот? — раздражённо спрашивает Малик. — Лучше бы ты так музыку писал. — Знаешь, что, — говорит Найл, вставая с кресла, — я пойду возьму себе пива, а тебе советую успокоительное. Парни смеются, а Хоран отвешивает всем нам низкий поклон и уходит за выпивкой. Надеюсь, что Зейн и Хлоя никуда не собираются, потому что сейчас я очень боюсь оставаться наедине с Луи. Со мной вообще такое происходит впервые: я не знаю, как он отреагировал на вчерашнюю ситуацию, не знаю, о чём он думает, не знаю, как относится ко мне после того, как я прогнала его, и эта неизвестность меня пугает. Томлинсон сидит в паре метров от меня, но мне кажется, что он находится в какой-то зоне недосягаемости. Будто он мраморная скульптура в музее — смотри, сколько влезет, но трогать нельзя. Хотя такое его поведение можно понять. — Кстати, — выкрикивает Хлоя, перед этим быстро кивнув Луи, — Зейн, ты сказал, что посмотришь мою машину. Что-то стучит под капотом. Отлично, теперь Хлоя специально пытается увести Зейна, чтобы я осталась с Луи наедине. — Ты не просила меня смотреть твою машину, — непонимающе произносит Зейн, отпивая пиво. — Просила, — чуть жёстче говорит девушка и тянет его за рукав толстовки. — Не было такого. — Было, Зейн, — шипит Хлоя и толкает ошарашенного Малика к выходу. — Не заставляй меня звонить твоей маме и жаловаться на то, что ты совершенно не обязательный. — Будь её воля, она бы удочерила тебя, а меня отдала бы цыганам. Дверь за ребятами закрывается, а вместе с ними уходят остатки моего спокойствия. — Вау, я даже не поняла, что Хлоя специально увела Зейна, — нервно усмехаюсь я, заламывая пальцы. — Сработано отлично. — Зейн может сидеть в репетиционной часами, — Томлинсон ставит бутылку пива на стол, — а нам, вроде как, нужно кое-что обсудить. — Это подсобка, — напоминаю я и слышу смешок Луи. — Как самочувствие, доктор Кларк? — спрашивает он и одной ногой резко разворачивает моё кресло так, чтобы мы находились друг напротив друга. — Бывало и лучше. Томлинсон прожигает меня внимательным взглядом, облокотившись спиной о стену напротив меня и сложа руки на груди. Такое чувство, будто меня допрашивает инспектор, не хватает только яркой лампы, которую в таких случаях направляют прямо в глаза. Луи засовывает руки в задние карманы джинсов, и я проклинаю все эти его узкие штаны и свитшоты, потому что он выглядит в них настолько идеально, что трудно поверить, что передо мной стоит действительно человек, а не бог. Учитывая моё состояние и фетиш на обувь, его охренительные вэнсы в шашку буквально убивают меня. — Я звонила тебе вчера, — решаю начать я, — но ты не взял трубку. — Я видел, что ты звонила, — кивает Луи и кладёт руки на подлокотники кресла по обе стороны от меня. — Именно поэтому я и не ответил. Внутри меня что-то обрывается, и я задерживаю дыхание. Не думала, что меня могут ранить чьи-то слова, но после сказанного Луи мне очень хочется что-то опрокинуть или на кого-то накричать. Томлинсон не хотел отвечать на звонки, потому что не хотел меня слышать. Но Луи находится в такой близости, что вся обида на него мгновенно пропадает. — Тогда как ты оказался в ресторане? — У тебя очень хорошие друзья, Хейли, — улыбается Луи, поправляя чёлку. — Скайлер позвонила в больницу дежурной медсестре. Та поискала в журналах номер Найла, потому что ты записала его телефон, когда спасала его пятку от пенетрации дротиком, — усмехаюсь оригинальной формулировке. — Скай позвонила Найлу, он дал мой номер, и потом Скайлер связалась со мной. Сказала, что ты находишься на грани жизни и смерти: напилась, ходишь по ресторану босиком и распеваешь песни Келли Кларксон. — И ты приехал только из-за того, что я ходила босиком, и все услышали, насколько дерьмово я пою? — Откуда мне знать, может у девушек эта стадия и правда терминальная. Я улыбаюсь тому, что он использует медицинские термины для общения со мной. Несмотря на то, что в воздухе явно висит напряжение, Томлинсон старается, чтобы я чувствовала себя комфортнее, а может ему просто жалко меня с похмела. — Я бы хотела сказать, что я этого не делала, но, если честно, я не помню. — Это самое безобидное из того, что ты делала вчера, Хейлс, — смеётся Луи, снова облокачиваясь о стенку спиной, и я закрываю глаза руками. — Я словно на авангардном перфомансе побывал. — Не уверена, что хочу слышать. — Сначала ты танцевала с индейкой танец робота, — начинает Томлинсон, будто не слышал того, что я только что сказала. — Потом ты решила, что танец робота — это детские игры, и громко всем заявила, что умеешь танцевать нижний брейк. Мои глаза широко распахиваются от ужаса картины, которая появилась в моём сознании: я пьяная в коротком платье валяюсь на полу в конвульсиях, изображая из себя участника Джабба Уокерс. — Пожалуйста, скажи, что я этого не делала. — К счастью, ты сама себя и переубедила, потому что решила, что нижний брейк вреден для окружающей среды, — перевожу взгляд на Луи, поднимая брови. — Ты что-то сказала о деформации планеты из-за резких движений. Откидываю голову назад, тяжело вздыхая. Господи, мне так стыдно перед Луи, но, по крайней мере, мне удалось не засветить свои трусы прямо в середине танцпола. — В общем, я увёз тебя оттуда, но по дороге мне пришлось заехать на заправку, — аккуратно говорит Луи, и я уже не хочу слышать, что будет дальше. — Ты долго разговаривала с заправщиком, а потом отняла у него пистолет. Сказала, что сама знаешь, как заправить машину, тыкала пистолетом в окно и возмущалась, что тебе не дают бензин. — Хорошо! — прерываю Луи, выставляя руки вперёд. — Почему я оказалась у тебя дома? Томлинсон всё это время ехидно улыбается, и если бы не моё плохое самочувствие, я бы обязательно ему врезала. — Мы уже подъехали к твоему дому, но ты вдруг сказала, что оставила ключи в сумке, а сумка осталась у индейки, — Луи сдерживается из последних сил, чтобы не засмеяться. — До моего дома было ехать ближе, чем возвращаться обратно в ресторан. Я решил, что ничего страшного не случится, если ты останешься у меня. Молчу, уставившись в потолок, и из всего сказанного думаю лишь об одной вещи: раз Луи оставил меня у себя дома, значит, он меня не ненавидит. — Ты меня… ты меня переодел? — пытаюсь спросить уверенно, но голос, как назло, срывается. Томлинсон осматривает мой наряд и качает головой. — Нет, ты сказала, что ты сильная девушка, которая голосовала за Хилари Клинтон, поэтому в состоянии переодеться сама, а потом ты начала петь гимн Америки. — Я что, устроила тебе стриптиз под гимн Америки? — в ужасе спрашиваю я и чувствую, как горят мои щёки. — На самом деле, это было даже забавно, — Томлинсон выпрямляется и прикладывает правую руку к сердцу. — Звёздный флаг над страной будет реять, пока ещё есть храбрецы, в ком свобода жива, — серьёзно пропевает он, и я хватаю подушку с дивана, чтобы запустить её в Луи. — Мне ужасно стыдно перед тобой, — хнычу я, опуская голову к себе на колени. — Я знаю, что мне не стоило тебе звонить, но я… — поднимаю голову и сталкиваюсь с нежной улыбкой Томлинсона, и внутри всё рушится. — Прости меня. Луи действует на меня, как криптонит: с ним я сразу же начинаю слабеть, слова путаются, да мне вообще страшно сказать что-то не то. — Слишком много извинений за два дня, Хейлс. На тебя не похоже. — Я серьёзно. Понимаю, что ты думаешь, что я полная… — Воу-воу-воу, стой! — Томлинсон хмурит брови. — Ты правда думаешь, что я плохо к тебе отношусь? — неопределённо качаю головой. — Кларк, я приехал. Приехал к тебе. Это как-то говорит о том, что я ненавижу тебя? Конечно, Луи как всегда прав. Прекрасно понимаю, что он не приехал бы ко мне, будь в нём хоть капля обиды или неприязни, но мне всё равно кажется, будто он скажет что-то вроде «теперь даже не смей думать, что мы друзья». И это будет ещё больнее, чем вправление кости на лодыжке. Я готовлюсь к тому, что Томлинсон не воспринял серьёзно мои извинения, к тому, что он подумал, что свидание с ним для меня пьяный бред, к тому, что он предложит просто разойтись по сторонам, но вместо этого он только произносит: — Мои чувства к тебе не изменились, Хейлс. До этой фразы я как будто находилась под водой, а дыхание заканчивалось, и вот я наконец-то вынырнула, сделав глубокий вдох. — Тогда почему ты сказал, что не хотел отвечать на мой звонок? — Я хотел немного отвлечься от тебя, но когда позвонила Скайлер, и я понял, что это мой шанс увидеть тебя пьяную в стельку, то не смог устоять. — Слушай, всё, что я вчера сказала тебе… — Томлинсон открывает рот, чтобы возразить, но я останавливаю его. — Просто хочу, чтобы ты знал, что это действительно так. Я очень жалею, что когда ты ушел, я не нашла подходящих слов для того, чтобы ты остался. Мне правда очень жаль. Если бы я знала, что ты не хочешь меня видеть, я бы не звонила тебе, прости. Просто я не умею всего этого, — встаю с кресла, размахивая руками, потому что столько всего хочется сказать, и я боюсь упустить хоть одно слово. — Я не умею нормально извиняться, а уж тем более на трезвую голову. Не умею утешать и поддерживать, не умею писать милых сообщений с пожеланиями доброго утра, я вообще не пишу никаких милых сообщений. Не умею спрашивать, как прошёл твой день, потому что я привыкла, что мне просто не у кого это спрашивать, — мои руки обессилено падают, я смотрю на Луи и ловлю его хмурый взгляд. — Я бы очень хотела всё это уметь, потому что это то, что тебе нужно, но, к сожалению, самое романтичное, что я могу — это искусственное дыхание. — Кто вообще тебе сказал, что мне это нужно? Томлинсон подходит ближе ко мне, поднимая пальцами подбородок и скользя ими по моей щеке. Я бы хотела остановить время, чтобы просто стоять и смотреть в ярко-голубые глаза Луи и на его лёгкую улыбку. Если бы существовал персональный рай, то моим раем определённо был бы Луи Томлинсон. Меня буквально разрывает от противоречивых чувств так, что мне хочется кричать и рвать на себе волосы: я очень хочу забить на всё и быть с Луи рядом, но я так боюсь, что он сможет уйти. Один раз я уже думала, что такие чувства навсегда, но тогда я жёстко облажалась, и это здорово меня тормозит. Мне страшно напортачить самой, ведь в последнее время я только этим и занимаюсь. Но тяга к Томлинсону становится неимоверно сильной, его присутствие рядом мне необходимо, как промывание желудка наркоману. — Если бы мне нужны были милые сообщения и пожелания спокойной ночи, то я давно бы встречался с Найлом. И искусственное дыхание со стороны очень сексуально выглядит, — грустно усмехаюсь, опуская голову, но Луи не даёт мне сделать этого, обхватив лицо тёплыми ладонями. — Кларк, мне не нужно всё это. Зачем ты придумываешь то, чего на самом деле нет, усложняя себе жизнь? Я пожимаю плечами. Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. — Прости меня. — Алкоголь явно идёт тебе на пользу. За последние двадцать минут ты извинилась больше, чем за все два месяца, что мы с тобой знакомы. Я снова усмехаюсь, а Луи аккуратно заправляет мои волосы за уши, чтобы потом снова опустить их мне на лицо, накручивая на палец. — Ты задолжала мне кое-что, Кларк, — тихо произносит Луи, дыханием обжигая мои губы. — Что, Томлинсон? — Человеческое свидание. В какой-то момент нужно переступить черту. Это произойдёт в любом случае: вы перестанете спать с детской игрушкой, бросите курить, пройдут чувства к первой любви. Все проходит со временем, хотя поначалу кажется, что ваши привычки, люди рядом с вами и чувства постоянны. Идти дальше необходимо, хотя для некоторых это оказывается непосильно тяжелым испытанием. Можно остаться на месте: осторожничать, ограждать себя от всего вокруг, запирая в клетке из собственных предубеждений, а можно перейти эту черту, оставляя прошлое в прошлом. Вероятность наступить на те же грабли — пятьдесят на пятьдесят, но, черт, это ведь жизнь. Повторение своих ошибок — это страшно, но в этом и есть суть жизни: ты не знаешь, что с тобой произойдёт через пару лет, через месяц, через несколько часов. Но если вы не будете пробовать, вы и никогда не узнаете. Мне двадцать пять лет, и я почти что успела выйти замуж — огромная ошибка с моей стороны, из-за которой теперь я боюсь доверять людям. Но если я не научусь этого делать, то я останусь одна. Это моя черта, и её пора оставить позади. Замираю на пару секунд, последний раз обдумывая своё решение. Аккуратно целую Луи в уголок губ и чувствую, как всё его тело напрягается. Отхожу от Томлинсона, направляясь к двери, и обернувшись говорю: — Умоляю, только не Хутерс.  

***

— Гарри так и не позвонил мне. Мы со Скайлер идём по больничному коридору, делая обход пациентов. Время за десять вечера, но я стараюсь лишний раз не заглядывать в телефон и не расстраиваться: на дежурстве время идёт слишком медленно. Шеффилд снова в больничном халате с доктором Макстаффинс, и это единственная вещь, которая удерживает моё хорошее настроение. — Ты уверена, что на корпоративе всё прошло хорошо? — уточняю я, передавая ей коробку с шоколадным печеньем. — Может, ты чего-то не помнишь? — Это больше по твоей части, — вздыхает Скай. — Очень смешно. Думаю, что мои выходки в ресторане забудут ещё не скоро, при каждом удобном случае припоминая их. — Нет, серьёзно! — расстроено говорит Шеффилд. — Всё было отлично: мы танцевали, вместе выпили, я познакомила Гарри с Флинном, мы ещё раз выпили, но уже все вместе. Гарри был в хорошем настроении, что странно. Сказал, что позвонит мне, но прошло пять дней, а Стайлс даже сообщения не написал. Опасность номер один для Скайлер Шеффилд: кажется, у неё просыпаются чувства, а когда это происходит, она становится похожа на паршивую копию Мии из «Ла-Ла Ленда» (по словам Флинна, сама Миа похожа на свою же паршивую копию). — Позвони ему сама. — Ну уж нет, — твердо заявляет Скай. — Я пообещала себе, что больше не прогнусь под мужиком, значит так тому и быть. — Да, лучше смотреть на то, как ты съедаешь себя изнутри разными догадками. Просто пошли сообщение. Одно маленькое сообщение, — предлагаю я. — Поверить не могу, что ты даёшь мне советы по части отношений, — качает головой Скайлер. — Докатились. — Не забивай этим голову, Скай. Гарри позвонит тебе, если действительно этого захочет. Ты сама говорила, что собираешься относиться проще ко всем своим интрижкам, так сейчас самое время начать это делать. — Чувствую себя полнейшей размазнёй, — хнычет Скай, отдавая мне коробку с печеньем. — В нашем доме ты отвечаешь за сентиментальную часть. — А за какую часть отвечаешь ты? — За трезвый ум и здравый рассудок. — Что-то с трезвостью в последнее время у тебя не очень. Мы смеёмся, у Скай звонит пейджер, и она принимает вызов, запрокидывая голову назад. — Черт, мистеру Вагнеру снова надо поменять капельницу. Скайлер напоследок машет мне рукой, но, резко остановившись, поворачивается ко мне с озадаченным видом. — Так вы с Луи теперь вместе? — Нет. — О, да, конечно. — Мы просто сходим с ним на свидание. — Так всё и начинается, Кларк. I’m holding out for a hero! — пропевает Шеффилд строчку из песни, которую я пела на корпоративе, изображая идиотские танцевальные движения, и скрывается за углом. Я захожу в последнюю палату, где миссис Литчфилд лежит со сломанной ногой. Обычно с такими травмами не лежат в больнице, но эта женщина смогла бы и всё население Земли заставить жить на Марсе без скафандров. Подняв всю больницу на уши, она заявила, что ей срочно нужен уход. Оказалось, что в большей степени она подразумевала не уход за ногой, а уход от беспомощного мужа и троих кричащих детей. Думаю, миссис Литчфилд просто захотела сделать себе мини-отпуск. Не удивлюсь, если она и ногу специально сломала. Хочу пойти в девятнадцатую палату, чтобы полежать и немного отдохнуть, но сзади меня громко хлопает дверь, от чего я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь. Гарри Стайлс широкими шагами вылетает из кабинета доктора Фостера, не обращая никакого внимания на меня. Он настолько зол, что кажется, будто если к нему поднести спичку, она непременно загорится, да и ты вместе с ней вспыхнешь ярким пламенем. Он останавливается за поворотом дежурного отделения, опираясь двумя руками о стену и склонив голову вниз. До конца не уверена, стоит ли спрашивать, в чём дело, потому что прекрасно знаю исключительную способность Гарри Стайлса ехидничать, но я врач. Вдруг ему плохо? Но большим толчком для меня оказывается любопытство. — Гарри? — тихо спрашиваю я, и Стайлс едва заметно дёргается. — Всё в порядке? Он убирает одну руку от стенки, открывая лицо, и по взгляду я понимаю, насколько мой вопрос был неуместен. — Привет, Хейли, — здоровается парень, выдавливая из себя улыбку. — Да, привет, — обеспокоено отвечаю я. — Ты уверен, что всё… — Всё хорошо, — прерывает меня Стайлс. — Сегодня целый день голова раскалывается, наверное, из-за погоды. Гарри выпрямляется в полный рост и подходит чуть ближе ко мне, и я чувствую себя маленьким ребёнком по сравнению с ним. Черное пальто на нём пугает ещё больше, и если бы я не знала Гарри, то точно убежала бы при первой возможности. — Да, — подыгрываю я, хотя прекрасно понимаю, что во время обычной головной боли не бывает такого тяжёлого дыхания. — Давление упало. — Точно, — улыбается Стайлс, и на его щеке появляется ямочка. — Мне пора идти, Хейли, был рад видеть. Гарри разворачивается и идёт в сторону приёмной, подняв воротник пальто, и я провожаю его взглядом, решая убедиться, что он дойдёт до машины без происшествий. — Слушай, Хейли, — хриплый голос неожиданно пронзает тишину, и я вздрагиваю. — Ты можешь передать Скайлер, что мне очень жаль, ладно? — Да, — такая просьба ставит меня в ступор, но всем своим видом я пытаюсь показать свою невозмутимость. — Да, я передам. Гарри снова улыбается, подходит к дежурной медсестре, что-то ей говорит, и всё с той же милой улыбкой выходит из больницы. Остаюсь одна и осматриваюсь по сторонам, сама не зная зачем. Медленно иду в сторону девятнадцатой палаты, где собиралась отдохнуть, но затем качаю головой и разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, направляясь к медсестре. Если я не узнаю, в чём дело, то не прощу себе. Знаю, что совать свой нос в чужие дела — это последнее, чем я должна заниматься, но загадочность Гарри Стайлса и тот факт, что я постоянно вижу его в больнице рядом с доктором Фостером, не могут оставить меня в покое. — Эмма, — зову я девушку за стойкой, и та мгновенно поднимает голову, отвлекаясь от глянцевого журнала, и вопросительно смотрит на меня, — не подскажешь, зачем Гарри Стайлс заходил к доктору Фостеру? Эмма подозрительно на меня смотрит, а я использую взгляд в духе: «из нас двоих я здесь настоящий врач», и она сдаётся. — Если честно, я не знаю, — пожимает плечами рыжеволосая. — В журнале не указан приём, возможно, это какой-то семейный вопрос. Я киваю головой, но потом вздрагиваю от сказанного Эммой. — Подожди, ты сказала «семейный»? — непонимающе спрашиваю я, а Эмма утвердительно кивает, отпивая чай из огромной голубой кружки, на которой написано «Господь, благослави Америку и медсестёр». — Ты разве не знала? — шокировано спрашивает Эмма, будто я только что призналась, что не умею читать. — Доктор Фостер отчим Гарри.