Then Came You

Луи ни за что на свете не рассказал бы, куда мы пойдём на наше первое человеческое свидание, даже если бы я приставила к его виску пистолет или пригласила Роллинг Стоунс спеть специально для него. Или станцевала стриптиз под гимн Америки ещё раз. От любопытства меня спасала только работа — я проводила в больнице по четырнадцать часов в день, знакомясь со своим новым пациентом, который не очень-то и шёл на контакт. Работать с подростками всегда сложно, но ещё сложнее, когда у подростка порок сердца. С простыми школьниками в принципе не просто поговорить, а когда ты не такой, как все остальные, обида на мир в этом возрасте достигает своего апогея, и достаётся всем вокруг. Хотя, если бы я жила с пороком сердца шестнадцать лет, я бы тоже всех посылала к черту. Я кидаю папку пациента на стол, потирая глаза. Вдруг я пропустила что-то важное, что помогло бы мне хоть немного сблизиться с парнем? Сажусь за стол и медленно перелистываю страницы: Ленни Уотерс, шестнадцать лет, врождённый порок сердца. Из-за кислородной недостаточности перенёс два ишемических инсульта. Переведён из больницы Сейнт-Лаур для обследования и подготовки к операции. Находится в листе ожидания на получение донорского сердца полтора года. Увлечения: футбол (только смотреть). Вот же черт. Я не могу подойти к этому парню и сказать: «Чувак, я понимаю тебя, но всё будет хорошо, вот увидишь!». Во-первых, потому, что я никогда в жизни не смогу понять его, а, во-вторых, я не хочу его обманывать: операции на сердце в юном возрасте только в половине случаев заканчиваются успехом. Ленни и так все вокруг пичкают дерьмом о светлом и хорошем будущем, хотя парень сам прекрасно понимает, что его шансы нормально жить дальше — пятьдесят на пятьдесят, и я не хочу быть очередным человеком, который заставляет его силой мысли поверить, что сердце без проблем приживётся. Чрезмерный позитив в таких ситуациях очень раздражает, но для некоторых он оказывается спасательным кругом, причём в основном не для больных, а для их окружения. Спасательным кругом для больных является искренность и время, которое у них осталось. Я хочу быть с этим парнем честной, но проблема в том, что честность никогда не нравится родственникам больного. Да и самому Ленни настолько промыли мозг о том, что его ждёт нормальная жизнь, что он больше не хочет никого подпускать к себе, чтобы не слушать этого радужного дерьма. Вздыхаю, потому что оказываюсь в замкнутом круге. Такому в медицинском колледже не учили. Мне нужно найти общий язык с Ленни. Ему и так непросто: тогда, когда все его сверстники играют в футбол, он лишь наблюдает за этим с трибун, потому что его сердце не выдерживает таких физических нагрузок; тогда, когда ему нужна правда, его родственники говорят о прекрасном будущем, которое ждёт его впереди и заставляют поверить, что однажды он станет потрясающим графическим дизайнером; тогда, когда он должен тусоваться с друзьями и пить дешевый виски, он торчит в больнице, принимая таблетки одну за другой. В его жизни должна присутствовать правда, потому что он её заслуживает. Надежда — это отлично, но он хочет услышать что-то действительно настоящее, пусть это может быть и страшно для Ленни. Настраиваюсь на то, чтобы снова попробовать поболтать с Ленни о чем-то, что он любит, чтобы его разговорить. Закрываю папку, взглядом цепляясь за рентгены его сердца, и качаю головой. — Это что, план по захвату мира? — из ванной выходит Флинн с замотанной полотенцем головой и внимательно смотрит на папку, лежащую на столе. — Карточка пациента, — отвечаю я и отодвигаю её подальше. — Тот парень с пороком сердца? — я киваю. — Пробовала разговаривать с ним? — Пробовала и максимум, что я получала, это: «Меня раздражает шум из коридора, закройте за собой дверь». — По крайней мере это не «засунь свои лекарства себе в задницу». Я усмехаюсь, и Флинн, видя моё сомнение на лице, подсаживается за стол, перед этим достав банку засахаренных вишен для коктейлей. — Да, это тяжело, Хейлс, но это твоя работа. Твой первый пациент с серьёзным заболеванием, за которого ты ответственна, но ты не можешь предсказать абсолютно всё на этом свете. Твоя задача сделать всё возможное, чтобы парню стало легче, но ты не Господь Бог. Если бы была им, давно бы запретила всему человечеству носить велосипедки. Ройс наливает себе в бокал мартини и кидает туда четыре вишни, перемешивая всё зубочисткой, потому что палочек для коктейля у нас нет. Удивлённо смотрю на него, потому что на часах только десять утра, на что он лишь качает головой и говорит, что сегодня у него нет смены. Флинн прав: мне не нужно зацикливаться на эмоциональной составляющей, а сосредоточиться на лечении Ленни. Врачам нельзя раскисать и, как бы плохо это не звучало, чрезмерно сочувствовать тоже — если сочувствовать каждому пациенту, крыша точно скоро поедет. — Получается, это тот пациент, про которого говорила Круэлла? — спрашивает Флинн, сидя в своём бархатном халате. — Не знаю, доктор Миллер ничего не говорила по этому поводу, так что, думаю, да, — пожимаю плечами я, вспоминая предупреждение ординатора о том, что скоро у меня появится пациент с серьёзным заболеванием, которого нужно прооперировать. Засовываю папку в рюкзак, чтобы не забыть её и подхожу к зеркалу: Томлинсон должен приехать за мной сегодня вечером, и наше официальное свидание официально начнётся. Оглядываю себя, чтобы в очередной раз убедиться, что джинсы хорошо на мне сидят, а потом понимаю, какой же ерундой я занимаюсь по сравнению с проблемами Ленни. Это замечает Флинн и недовольно цокает языком, отставляя свой бокал. — Кларк, расслабься. Как будто девственности лишаешься, — Ройс подходит сзади и аккуратно кладёт руки на мои плечи, слегка их массируя. — Работа — это работа, личная жизнь — это личная жизнь. Оставляй всё, что касается больницы, за её пределами. Скоро твой секси музыкант приедет за тобой, устроит тебе настоящее свидание, подарит ненужный букет цветов, а потом как следует отымеет! Я смеюсь, кивая, и Флинн целует меня в щеку, возвращаясь к своему бокалу с мартини. Я уже давно привыкла к такому его домашнему виду: бархатный сиреневый халат, полотенце на голове и патчи под глазами, но неподготовленный человек точно может очень… удивиться. Всё ещё кручусь вокруг зеркала, когда кто-то по ту сторону двери пытается её открыть. Скайлер громко ругается, снова и снова пытаясь вставить ключ в замочную скважину, но получается это у неё не сразу. — Опять напилась? — тихо уточняю я у Флинна, на что тот пожимает плечами. — Она никогда не умела пить. Собственно, как и ты. Дверь открывается, и на пороге появляется разъярённая Скайлер с слегка взлохмаченными волосами и в мятой медицинской форме. Она кидает сумку на пол в прихожей, и даже Зилла, мирно спящий на кресле, просыпается и залезает под диван подальше от ярости Шеффилд. Она захлопывает дверь, бросает ключи в вазу и врывается в гостиную, оглядываясь по сторонам. — Я только что вернулась с ночной, — начинает Скай, в два шага преодолевая комнату, и оказывается рядом с бокалом мартини, который Флинн уже подносит к своим губам. — Все двенадцать часов я только и делала, что поправляла койку мистеру Понгу, потому что он никак не мог понять, в каком положении ему удобно спать. Не говорю уже о том, что по-английски он знает только два слова: «спасибо» и «апельсин», так что всё остальное время я бегала с переводчиком и словарём, чтобы понять, что он хочет, — Скай отнимает бокал у Флинна и залпом выпивает всё содержимое. — Но это всё полная хрень, по сравнению с тем, что буквально пару часов назад я встретила этого говнюка Стайлса, и знаете что? — Шеффилд выдерживает паузу, пытаясь отдышаться. — Он сказал мне, что в двадцать пять лет ещё не поздно поменять специальность и попробовать себя в другой области, в которой не придется калечить людей. Скайлер с силой открывает дверь холодильника, доставая бутылку мартини, и начинает пить прямо из горла. Если бы я не знала Скай, то подумала бы, что ей абсолютно плевать, просто она злится, потому что какой-то парень усомнился в её профессионализме, но я вижу, что ей обидно, потому что Гарри ведёт себя с ней как пятилетняя девочка с куклой Барби. — Он снова был в больнице? — спрашиваю я, складывая форму в рюкзак. — Да, — Шеффилд опускается на колени и заглядывает под диван, пытаясь достать Годзиллу. — Не понимаю, зачем он вообще постоянно там шляется, будто этому ослу больше нечем заняться. Зилла громко мяукает, когда Скайлер вытягивает его из-под дивана, и цепляется ногтями за ковер, хотя прекрасно понимает, что эту схватку ему суждено проиграть: когда Шеффилд зла или нервничает, она всегда охотится за Зиллой, укладывая его рядом с собой на диван и включая какое-нибудь шоу про свадьбы. Резко вспоминаю о недавнем разговоре с Гарри и понимаю, что из-за работы и мыслей о Томлинсоне я совсем забыла рассказать о том, что доктор Фостер на самом деле отчим Стайлса. — Слушай, я забыла рассказать тебе… — начинаю я, но Скайлер меня перебивает. — Он предложил мне переквалифицироваться и пойти работать в парикмахерскую. Мудлан. — Скайлер, я кое-что узнала про Гарри… — Мне. В парикмахерскую. С удовольствием это сделаю, потому что тогда я смогу отрезать его член. Хотя это я могу сделать и сейчас. — Мистер Фостер отчим Гарри! — выпаливаю я, потому что бессмысленно начинать этот разговор издалека — из-за своего настроения Шеффилд просто не слушает ненужную информацию. Скайлер резко замирает, округляя глаза до размеров орбиты Юпитера, а Флинн лишь издаёт протяжное «о-о-о» и подносит бокал с жёлтым зонтиком к губам. Откуда он только достал этот зонтик? — Фостер и Стайлс родственники? — уточняет Скайлер. — Да, — киваю я. — Я хотела сказать тебе, но забыла из-за работы и своего пациента. — Я как будто в бразильском сериале, — спокойно заявляет Ройс, словно эта новость является для него чем-то обычным. — Не хватает только автокатастрофы или комы, никто не планирует? — Охренеть! — Скайлер смотрит в одну точку и даже не шевелится, и мне кажется, будто она превратилась в статую. — Теперь понятно, что этот козлина постоянно делает в больнице, — резко «оживает» Скай, и я дёргаюсь от неожиданности. — Наверное, просит денег на свои мелкие мажорские прихоти. — Черный Рендж Ровер не такая уж и мелкая прихоть, — пожимает плечами Ройс. Быстро смотрю на время: мне нужно выйти через четыре минуты, чтобы прийти на работу к половине одиннадцатого. Думаю, стоит ли рассказывать ребятам о том, что когда я видела Стайлса в последний раз, он был не в форме и странно себя вёл, но в итоге решаю опустить этот момент. Может, мне показалось, будто Гарри было нехорошо. Его слова, адресованные Скай, я тоже решаю не озвучивать, потому что Шеффилд и так на взводе, а если она узнает про какие-то таинственные сожаления Гарри, то она выследит его по «Найти айфон» и задушит подушкой или шнурком от её кроссовок. Быстро запихиваю оставшиеся вещи в рюкзак и мельком замечаю замешательство и непонимание на лице Скай. Меня медленно начинает мучать совесть за то, что я не рассказываю полностью всю историю, поэтому у самого порога разворачиваюсь. — Ладно. Возможно мне просто показалось, и я делаю из мухи слона, но, когда я видела Гарри позавчера, он странно себя вёл и держался за грудную клетку. Сказал, что у него болела голова. Может быть, так оно и было, а остальное придумала я, не знаю. Просто говорю, что видела. Часть с сожалениями всё же решаю опустить для безопасности самого Стайлса и эмоциональной стабильности Скай. Эмоции Шеффилд резко и быстро меняются: отвращение, удивление, задумчивость. Её глаза бегают по квартире, Скайлер о чём-то думает, пытаясь остановиться на какой-то одной мысли. Шеффилд фыркает, покачивая головой, и отчаянно пытается сделать вид, что ей всё равно. Она дёргается при каждом движении и хочет что-то сказать, но каждый раз останавливает себя. Наконец, Скай обессиленно опускает руки и тяжело вздыхает. — Ты предлагаешь мне найти его медицинскую карточку в больнице? — спрашивает Шеффилд. — Ты совсем сдурела?! — от удивления кричу я. — Конечно нет, нас уволят к чёртовой матери, если мы залезем в личные дела пациентов без разрешения. Тем более, Гарри может даже и нет в картотеке. Я ждала равнодушия, ярости или, по крайней мере, обычного любопытства, но никак не предложения пробраться в кабинет главного врача, чтобы нелегально просматривать карточки пациентов. — Картотека находится в кабинете доктора Фостера? — спрашивает Скайлер, словно не слышит того, что я ей говорю. — Скайлер, это тебе не «Мыслить как преступник». Если тебя поймают, то вышвырнут из больницы, — строго говорю я, жалея, что вообще рассказала об этом. — Знаешь, я обычно на стороне любви и всё такое, — начинает Флинн, вставая со стула, — но, милая, ты не Эркюль Пуаро. — Я поняла-поняла, — вздыхает Скай и падает на диван, закрывая лицо руками. — Думаешь, — она поднимает свои глаза на меня, — с ним что-то..? — Я не знаю, Скайлер, — честно говорю я. — И не в моей компетентности спрашивать это у кого-либо. — Спросите медсестёр, — предлагает Флинн. — Они как будто из «Сплетницы» — всё про всех знают. Я просто поражаюсь, как столько информации может поместиться в голове с не прокрашенными корнями. Шеффилд умоляюще смотрит на меня, и моё сердце буквально разрывается на части, так что, мне не остаётся сделать ничего больше, кроме как кивнуть.

***

  Гипнотизирую дверь палаты Ленни взглядом, потому что заходить мне не особо хочется, но вариантов у меня нет, так что, я просто стараюсь оттянуть неизбежное. Стучусь и захожу, попадая в комнату обычного подростка: плакаты «Звездных войн», обклеенный стикерами ноутбук, разбросанные учебники, тетрадки с написанными кодами для компьютерных программ — в реальность возвращает только противный писк аппарата и стоящая в углу капельница. Ленни Уотерс сидит на кровати, уставившись в свой ноутбук, и даже не обращает внимания на то, что я пришла. — Доброе утро, Ленни, — здороваюсь я и подхожу к тумбочке, чтобы заменить таблетки. — Как ты себя чувствуешь? — Как всегда, — коротко бросает он, даже не оторвавшись от экрана ноутбука. — Ты хорошо дышал ночью? — присаживаюсь на край кровати и снимаю с шеи стетоскоп. Ленни качает головой и приподнимает футболку, чтобы я послушала его сердце. — Головокружение, слабость, боль в груди? — парень снова качает головой с безразличным видом, и я хмурюсь. — А твоё сердце говорит мне обратное. — Моё сердце кусок дерьма. — Это уж точно. В первый раз за всю неделю Ленни усмехается и опускает футболку, откидываясь спиной на кровать, и даже вытаскивает наушники из ушей. — Ленни, если тебя что-то беспокоит, я хочу, чтобы ты сразу рассказывал мне, хорошо? — аккуратно начинаю я, забирая с тумбочки бластеры использованных таблеток. — Это касается твоей операции. Нужно фиксировать любое отклонение, чтобы убедиться, что оно не влияет на твоё общее состояние. — Я уже полтора года жду, думаете, что сердце неожиданно упадёт с неба, как только моё состояние будет стабильным? — с усмешкой спрашивает он. «Никакой эмпатии, никакой эмпатии, никакой эмпатии» — Нет, — качаю головой я. — Ты ждал полтора года, можешь прождать ещё столько же, а может сердце появится через неделю, никто не знает. И если такое произойдет, а ты не будешь готов, оно уйдет кому-то другому. Ленни слегка хмурит брови и фыркает, будто внутри него идёт борьба принимать мои слова или нет, хотя где-то глубоко внутри он сам понимает, что это правда. Он так похож на обычного школьника, что у меня внутри всё сжимается в тугой узел. Хочется подойти к Ленни и спросить, что он забыл в больнице, когда на выходных будет проходить вечеринка, куда пускают по поддельному паспорту, или почему он не учится водить машину, а торчит здесь, и эта мысль медленно убивает меня. Смотреть на ребёнка, в котором нет надежды на будущее, похоже на то, словно я дышу морфием, каждый раз делая вздох всё больше и больше — будто я медленно умираю. — Ночью я только кашлял, — признаётся он и берет с тумбочки шоколадный батончик. — Эй-эй, — я указываю на шоколадку, а Ленни закатывает глаза, — сначала лекарства. — Да, доктор зануда, — парень тянется за таблетками и стаканом воды и под моим пристальным взглядом выпивает все пять таблеток, которые предназначены ему с утра. — Тебе нужно что-нибудь? — Ленни качает головой. — Если что, просто нажми на кнопку, ладно? Парень снова вставляет наушники, не отвечая на мой вопрос, и возвращается к программированию. За весь день я зашла к Ленни только три раза — это тот минимум, который положен любому врачу: принести еду и таблетки. Никаких просьб с его стороны, но он хотя бы не просил меня поставить поднос с картофельным пюре ему на столик как можно быстрее, чтобы оставить его в покое. Всё остальное время я представляла Ленни вне стен больницы, будто он вообще тут никогда не был. Выхожу из раздевалки, когда получаю сообщение от Луи. Луи: Жду тебя внизу. Блокирую телефон и кидаю его в сумку, и, проходя мимо палаты Уотерса, останавливаюсь и совсем немного приоткрываю дверь. Ленни всё также сидит в наушниках за ноутбуком. Выхожу на парковку и сразу же нахожу машину Луи. Томлинсон стоит, облокотившись на капот, и медленно выпускает из лёгких сигаретный дым. У меня возникает ощущение, что меня вырвали из реальности и запихнули в какой-то сериал, потому что это именно та картина, о которой я мечтала в тайне от всех, когда в подростковом возрасте смотрела «90210». Я рада, что Луи не стал наряжаться как на свадьбу: Томлинсон снова в своих фирменных черных джинсах и спортивном свитшоте синего цвета, марки которого я не знаю. Готова поклясться, что на фоне этой синей кофты глаза Луи горят ярко-голубым цветом, словно мерцающие звёзды в ясном ночном небе. Опускаю взгляд вниз и вижу чёрные конверсы — те самые, что были на нём в вечер нашего знакомства, и усмехаюсь. — Решил идти по протоптанной дорожке? — спрашиваю я, головой указывая на обувь Луи. — Это не протоптанная дорожка, Кларк, — говорит он, затягиваясь последний раз и выбрасывая сигарету. — Это бессмертная классика. Я подхожу к Луи ближе и понимаю, что не могу скрыть улыбку на своём лице, но делаю всё, чтобы не выглядеть обдолбанным Чеширским котом. — Я рада тебя видеть. Томлинсон наклоняет голову на бок, недоверчиво смотря на меня, но его улыбка… не знаю, она просто сводит меня с ума. Луи засовывает руки в задние карманы джинсов и присаживается на капот машины. — И я тебя, Хейлс, — тихо говорит он, слегка качнув головой. Может, это происходит со мной из-за того, что долгое время я бежала от отношений, как от огня, не давая никому приблизиться ко мне на пушечный выстрел, и уже забыла, какого это, но я чувствую, будто в любую секунду могу взлететь. Мне хочется бежать по полю в голубом платье с белым фартуком и распевать песни из «Звуки музыки», собирать цветы в корзину, считать звёзды, танцевать под дождём и постоянно смеяться. Вот, что я чувствую рядом с Луи, и, клянусь, такого я никогда не испытывала прежде. Я смотрю на лицо Луи, бегая взглядом от глаз к губам, и понимаю, что жду поцелуя. Томлинсон отталкивается от капота, медленно приближаясь ко мне, и наклоняется к уху, заправляя прядь волос за ухо. На контрасте с холодным осенним воздухом его дыхание ощущается жаром от раскалённой лавы, и я прикрываю глаза, когда Томлинсон выдыхает мне в шею. Наши лица соприкасаются, и щека начинает сильно гореть и покалывать. Я уже чувствую на уголке своих губ губы Луи, но он лишь тихо шепчет: — Знаете, я вообще-то не целуюсь на первом свидании, доктор Кларк. Луи с усмешкой отстраняется, и я пихаю его в плечо, на что Томлинсон лишь смеётся и идёт к пассажирской двери, чтобы открыть её для меня. Я даже не буду пытаться узнать у Луи, куда мы едем, поэтому просто наблюдаю за тем, как Томлинсон сосредоточенно ведёт машину, и как свет фонарей играет на его лице, выделяя острые скулы. — Перестань пялиться на меня, Кларк, — усмехается он, даже не повернув головы в мою сторону. — Я не пялюсь, — отвечаю я, так и не отведя взгляд от Луи. Не знаю, как ему это удалось: мне с трудом верится, что я вообще могу сидеть в машине парня и ехать с ним на свидание. Мне с трудом верится, что чувства, которые я давно забыла, могут снова вспыхнуть во мне, причём с удвоенной силой. Мне с трудом верится, как Луи вытерпел меня — любой другой на его месте давно бы махнул на меня рукой или покрутил пальцем у виска из-за всех моих предрассудков. — Спасибо тебе, — шепчу я и перевожу взгляд на дорогу, перед тем как заметить мимолётную улыбку на лице Луи. Мы останавливаемся около кафе со множеством неоновых вывесок. Предполагаю, что мы уже приехали, и расстёгиваю ремень безопасности, но Луи перехватывает его и застёгивает меня снова, давая понять, что это не конечная остановка нашего маршрута. Томлинсон выбегает буквально на секунду, здоровается с каким-то парнем на пороге кафе, и тот передаёт Луи бумажный пакет с едой. Как только Томлинсон садится обратно, машину заполняет запах вишневого пирога и картошки фри, и я тянусь к пакету с едой, на что Луи только бьёт меня по рукам и убирает пакет на заднее сидение. — Но я жутко голодная! — Мы поедим не здесь. Господи, где вообще твоё терпение? — усмехается Луи. Ещё через пятнадцать минут мы оказываемся у входа в парк. Томлинсон паркует машину и говорит, что сейчас мы можем выходить. Из багажника Луи достаёт два пледа, а затем аккуратно берёт меня за руку, слегка сжимая ладонь, и от этого жеста я готова упасть в обморок — настолько это приятно. Мы проходим вглубь парка, оставляя позади мраморный фонтан, мощёные дорожки и непонятные скульптуры современного искусства, и оказываемся около кинотеатра под открытым небом. — Я провёл кое-какое исследование и понял, что за время, пока мы с тобой знакомы, у нас могло бы быть примерно шесть свиданий, — начинает говорить Луи, расстилая плед позади всех людей прямо под огромным деревом, ветви которого раскинулись в разные стороны, больше напоминая большой зонт. Ветки обмотаны желтой гирляндой, и это напоминает мне те самые пальмы на крыше Луи. — С учётом того, если бы мы были самой обыкновенной парой, разумеется. Так что, первым делом я бы пригласил тебя обыкновенно поужинать. Луи достаёт из-за спины тот самый пакет с едой, а я улыбаюсь, как полная идиотка. — Второе свидание было бы в обыкновенном кинотеатре? — уточняю я, смотря на огромный экран прямо перед нами. — Твоя необычайно развитая дедукция сражает меня наповал, Кларк! Мы принимаемся есть, и Томлинсон искренне не понимает, почему я начала со сладкого пирога, а не с рёбрышек, но это то, что я не могу объяснить. Кино давно началось, но мы только лишь болтаем и кидаемся друг в друга картошкой, как маленькие дети, а остальные зрители раздраженно шикают на нас, чтобы мы смеялись тише. — Как дела в больнице? — Нормально? — скорее, я спрашиваю это сама у себя. — Помнишь я говорила тебе, что теперь веду мальчика с пороком сердца? — Луи кивает. — Никак не могу найти с ним общий язык. — Это сложно. Не знаю, как ты справляешься с этим, я бы давно сошёл с ума. — Каждый раз смотрю на него и думаю о том, что ему не место в больнице, — качаю головой я. — Ленни любит футбол — он должен в него играть, ходить на вечеринки, путешествовать, а не лежать на больничной койке дни напролёт. — Ему назначена операция? — Ещё нет. Пока только смотрим за его состоянием и ждём сердце от донора. — Ты молодец, Хейлс, — нежно улыбается Луи, и по моему телу пробегают мурашки. — Всё будет хорошо. Я киваю, потому что я хочу, чтобы это в действительности было так, а ещё потому, что это говорит Томлинсон. Я хочу верить во всё, что произносит Луи. — Как там дела в баре? — Отлично, — усмехается Луи, поднося к моему рту клубнику. — Найл всё также бубнит целыми днями, а Зейн недоволен, что я не закончил песню. — Ты так и не написал её? — Предпочитаю говорить, что я написал её, но не до конца. — Сложно писать песни? — Нет, если тебя что-то вдохновляет. — И что же вдохновляет тебя? Луи долго смотрит на меня, сдерживая улыбку, а затем опускает голову, слегка ей качая. Я знаю, как он хотел ответить на мой вопрос, и от этого тепло медленно разливается по моему телу, и возникает ощущение, что я превращаюсь в растаявшее мороженое. — Как там твои родители? — неожиданно спрашивает Луи. — Грейс звонила на днях, — нехотя начинаю я, — они улетели на благотворительный вечер во Франкфурт. Забавно, что этот благотворительный вечер рассчитан на один день, но их нет дома уже почти неделю, — усмехаюсь я. — А как… как твоя семья? Решаю сменить тему, потому что говорить о моих родителях всегда неприятно. — Лотти собирается приехать в гости, — я удивлённо смотрю на Луи, и он лишь кивает в подтверждение своих же слов. — Хочет посмотреть на американских дизайнеров. Ей всегда кажется, что британцы недостаточно просвещённые. — Ей точно нужно познакомиться с Флинном — он просветит её во всех областях, — Луи смеется, вероятно, вспомнив манеру общения Ройса. — До сих пор не могу поверить, что ты из Англии. — Можешь считать меня американцем в полной мере. Благодаря тебе я даже выучил гимн Америки. Я пихаю Томлинсона в бок, но смеюсь, вспоминая тот ужасный вечер, когда я напилась и творила всё, что взбредёт в мою пьяную извращённую алкоголем голову. Луи хлопает ладонью по месту рядом с собой, и я подползаю к нему. Он хватает меня в охапку, тянет на себя под мой громкий смех и усаживает между ног, крепко прислоняя мою спину к своей груди, поглаживая плечо под свитером. — На третьем свидании я бы обязательно выпендрился перед тобой и отвёл бы в обыкновенный планетарий, — кладу затылок на его плечо, и Томлинсон ловит мой непонимающий взгляд. — Посмотри на небо. Я поднимаю глаза вверх, и дыхание буквально останавливается, потому что настолько звёздной и ясной ночи я прежде никогда не видела в жизни. У меня вообще не хватает времени, чтобы просто остановиться и посмотреть на небо, поэтому сейчас я словно делаю это первый раз в своей жизни.   — Да ты романтик, Луи Томлинсон. Это и выдаёт в тебе англичанина. — Разве во мне выдаёт англичанина не моё потрясающее тонкое чувство юмора? — Да, а ещё временами проскальзывающий снобизм и раздутое самомнение. Луи тихо смеётся мне в шею, и по моему телу проходит тысяча электрических разрядов. Мы досматриваем фильм, так и не удосужившись узнать его название, и Томлинсон говорит, что это ещё не конец нашего обыкновенного свидания. — Я бы пригласил тебя просто погулять, — рассказывает он, когда мы покидаем парк. — Ночной Нью-Йорк, набережная — ты бы точно отдалась мне. — Да что ты? — смеюсь я. — Откуда ты знаешь, может это, — поднимаю правую руку, показывая кольцо, — кольцо непорочности? Луи останавливается, хмурит брови, а затем издаёт смешок. — Знаешь, если бы я тебя не знал, то вполне мог бы поверить, — Луи кладет пледы обратно в машину и закрывает её. — Мы не поедем на машине? — спрашиваю я. — Нет, Зейн заберёт её. Наше четвёртое свидание — прогулка по набережной. До причала оказывается идти меньше пятнадцати минут, и я снова удивляюсь тому, что Томлинсон даже тут умудрился всё продумать до мелочей. Дует прохладный солёный воздух, огни небоскрёбов отражаются в воде, а к причалу пришвартованы небольшие яхты. Я точно попала в кино. Весь вечер я хочу спросить у Луи, почему именно я. Ведь я точно последний человек, который заслуживает такого отношения Томлинсона, и решаю, что сейчас для этого самый подходящий момент. — Можно спросить у тебя кое-что? — Разве у меня есть выбор? — усмехается Луи. — Почему я? — он останавливается передо мной и поднимает бровь вверх. — Почему ты познакомился именно со мной? В баре каждый вечер полно девушек. Томлинсон продолжает идти, засунув руки в задние карманы джинсов. Тишину разрезают только крики чаек и шум воды. — Просто ты понравилась мне сразу же, как только я тебя увидел. А когда мы придумывали на ходу легенду, чтобы отшить того обсоска в джемпере, то я понял, что с тобой будет весело и… не просто. — Значит, любишь сложности? — Я же англичанин. Мы склонны к мазохизму, ты не знала? Луи в который раз за этот вечер заставляет меня смеяться, и я понимаю, что это именно то, чего мне не хватало так долго. Сейчас находиться рядом с Томлинсоном мне намного легче скорее всего потому, что теперь между нами нет никакой стены и построенных мной барьеров. Я не могу вспомнить, что я делала до встречи с Луи, чем занималась, как обходилась без его шуток, и окончательно понимаю, что он нужен мне. Мы пробираемся через небольшие ограждения и присаживаемся на пирсе, свесив ноги вниз. — Тогда у меня к тебе есть встречный вопрос, — говорит Луи, выпуская изо рта пар. — Почему ты согласилась пойти на свидание? — Когда мы поругались с тобой в тот раз, то не разговаривали двенадцать дней, — от такой точности Томлинсон удивленно вскидывает бровь вверх и усмехается. — И эти двенадцать дней были самыми ужасными за последнее время. Не знаю, мне просто не хватало тебя. Не хочу, чтобы ты больше вот так пропадал. — Хорошо, — Луи обнимает меня, заставляя положить голову ему на плечо, и целует в макушку, — больше не пропаду, Кларк. Мы ещё немного разговариваем, пока вдалеке не показывается охранник причала, быстро включающий и выключающий свет от своего фонаря. — Это что, не общественный причал? — спрашиваю я, и Луи закрывает мне рот рукой. — Конечно нет, я же не идиот — на общественном причале полно народу, убивается вся романтика. Томлинсон медленно встаёт на ноги, поднимая меня, и хватает за руку, чтобы согнувшись незаметно пройти через ограждения на улицу. Свет фонаря охранника гуляет по набережной в хаотичном порядке, и если бы я смотрела на него, то меня бы точно укачало. Томлинсон приподнимает ограждение, чтобы я пролезла первая, и как только я нагибаюсь, чтобы сделать это, он шлепает меня по пятой точке. — Прости, не удержался. — Значит этим ты занимаешься на своих обыкновенных четвертых свиданиях? Как только Луи собирается пролезть через ограждение, мы слышим крик охранника: — Эй, у вас есть разрешение на нахождение в этом месте? Мы слышим топот тяжелых ботинок, а свет от фонарика вовсю танцует психоделические танцы, болтаясь в руке мужчины. — Валим, валим, валим! — кричит Луи, смеясь, и хватает меня за руку, волоча за собой. Высокий худощавый охранник появляется практически сразу, как Луи вылезает из-за перегородки и бежит за нами, что-то выкрикивая. — Давай быстрее, Кларк, в медицинском колледже не было физкультуры? — Спорт, — пытаюсь выдавить из себя я, уже запыхавшись, хотя мы пробежали всего-то несколько метров, — не моя тема. Охранник всё ещё бежит за нами, Луи оборачивается на его крики остановиться и предъявить документы, и в ночном свете фонарей и неоновых вывесок я ловлю его задорную улыбку. Томлинсон крепко держит меня за руку, постоянно подтягивая за собой и легко маневрируя между прохожими. Мы резко сворачиваем на другую улицу, где Луи прижимает меня к стене, и видим, что охранник бежит прямо, думая, что мы далеко впереди. Мы с Томлинсоном смеемся, пытаясь восстановить дыхание от этой неожиданной гонки, но я понимаю, что не могу перевести дух, и это не потому, что я устала бежать. Луи аккуратно прижимает меня к стене ещё больше, сокращая расстояние между нами до минимума, и кладет руки мне на талию, поглаживая бедра пальцами. Мои руки действуют будто сами по себе и уже через секунду я медленно скольжу пальцами по телу Томлинсона, отчего мои пальцы начинают гореть. Мы оба тяжело дышим, но лишь потому, что жадно смотрим друг на друга, рывками приближая наши лица ближе. Нас как будто что-то останавливает поцеловать друг друга, но желание такое сильное, что мне кажется, что что-то внутри меня точно взорвется. Луи проводит носом по моей щеке, а затем оставляет поцелуи на шее, и мои ноги начинают подкашиваться. Если бы Томлинсон не держал меня так крепко, я бы точно упала на пол. Мои руки дрожат, и я не понимаю, что со мной происходит, ведь ни в один раз, когда мы с Луи были вместе до этого, со мной не происходило подобного. Я задерживаю дыхание, чтобы потом жадно хватать короткими вздохами воздух, пока Луи сжимает мою талию и целует шею и скулы. Я обессилено прислоняюсь лбом к плечу Луи, немного съезжая по стенке вниз, но Томлинсон сразу подхватывает меня, но когда я поднимаю глаза, то замираю, усмехаясь, и Луи останавливается. Он заглядывает в мои глаза, но я только лишь смотрю прямо, улыбаясь. Мы стоит прямо напротив «Ред Теда», где когда-то мы познакомились с Луи. Томлинсон, усмехнувшись, снова смотрит на меня, нежно заправляя волосы за ухо, и гладит по щеке. Убегая от охранника причала, мы выбирали совершенно случайные направления, но в итоге оказались рядом с местом, которое познакомило нас с Луи. — Признавайся, это ты подговорил охранника и заранее просчитал маршрут, по которому нужно бежать? — Я, конечно, романтик, но даже такое для меня чересчур, — Луи приподнимает двумя пальцами мою голову за подбородок. — Кстати, на пятое свидание я бы точно отвел тебя в бар, чтобы ты послушала, как потрясающе я пою. — Мы зайдем туда? — спрашиваю я, поглаживая плечи Луи. — Ты хочешь? Я лишь качаю головой, прожигая Луи взглядом, и он кивает уводя меня в сторону своего дома. — На шестом свидании я бы определенно зашла к тебе домой, — говорю я, пока мы идем по переполненным ночным улицам. — Хочешь сказать, что занялась бы со мной сексом только на шестом свидании? — Тебе никто не говорил, что чрезмерное чувство собственного достоинства отпугивает девушек? Не знаю, это со мной что-то не так, но сейчас всё, что делает Томлинсон, кажется мне дико сексуальным. Я слежу за каждой мелочью: то, как он поправляет челку пальцами, слегка взмахивая головой, то, как он облизывает губы перед тем, как улыбнуться, то, как он немного прищуривается, когда смотрит на меня. И все эти мелочи так сильно нравятся мне, что я готова кричать. — Точно не тебя. — Знаешь, думаю, что я погорячилась с тем, что готова к тебе зайти. Луи отпускает мою ладонь и пятится от меня на несколько метров назад, расставляя руки в стороны. — Почему ты отходишь? — Чтобы ты смогла принять решение без давления моего чрезмерного чувства собственного достоинства и чертовского обаяния, разумеется. Я улыбаюсь, покачивая головой. Еще бы три недели назад я с легкостью развернулась и ушла, но сейчас я не могу подождать и секунды, поэтому я бегу навстречу Томлинсону, хватая его за руку и забегая к нему домой.