Then Came You

Я бы так и летала в облаках после сказанного вчера Томлинсоном, если бы не Ленни и его мама, сидящие прямо передо мной. Свет в кабинете ярко-белый, и я при любой возможности прикрываю глаза. Стол со множеством бумаг, алюминиевая кушетка, лекарства, серая мебель — всё это вызывает у меня отвращение, и я ловлю себя на мысли, что закрываю глаза не сколько от противного света, сколько от желания не видеть этот злосчастный кабинет, пропахший медицинским спиртом, и озадаченное лицо миссис Уотерс. За высоким столом сидит доктор Джеймс, Ленни и его мама прямо напротив, а я забилась в угол, лишь бы не отсвечивать лишний раз. Во мне никогда не было столько эмоций сразу: тепло разливается по телу всякий раз, когда я вспоминаю вчерашний вечер и слова Луи, и мне хочется рассказать об этом всем, даже нашему ординатору, но через секунду я вспоминаю о Гарри, и мне становится противно лишь от того, что я могу радоваться в такой момент. Та реакция Скайлер, когда она узнала правду про Стайлса, пугает меня, волнение накрывает ледяной волной, и я тут же перевожу взгляд на подростка, который сидит прямо передо мной. И тогда меня съедает страх за его будущее, страх того, что я не смогу ему помочь, хотя это моя прямая обязанность. Я боюсь, что Гарри согласится на пересадку, и тогда никто не сможет сказать, что дальше будет с Ленни. И взгляд его матери всякий раз заставляет меня задержать дыхание, глаза начинает щипать от накопившихся слез. А потом я снова вспоминаю Луи. И так по кругу до тех пор, пока голова не раскалывается на тысячу мелких частей от такого количества разных эмоций. Соберись, Кларк. От того, что ты распускаешь сопли ситуация не изменится — нужно взять себя в руки и выбрать человека, которому я буду помогать. Господи, как же ужасно это звучит. Как бы мне не хотелось, я понимаю, что два донорских сердца — это слишком большой и нереальный подарок. Оно одно и достанется оно либо Ленни, либо Гарри, других вариантов нет. Остается лишь решить, как действовать мне: выполнять свой врачебный долг перед Ленни или же выполнять дружеский долг перед Скайлер, спасая жизнь Гарри. В какой момент всё стало таким сложным? В какой момент все происходящее так остро стало отражаться на мне? Черт, конечно, я знаю ответ — в тот самый момент, когда я познакомилась с Луи. Именно тогда я всё стала чувствовать по-другому, более чутко. — Миссис Уотерс, — в который раз начинает доктор Джеймс, — я бы хотела еще раз обсудить с вами все возможные варианты для Ленни. — Да, конечно, — кивает женщина, — я слушаю. Она слушает, хотя прекрасно знает, что собирается сказать доктор Джеймс. Но миссис Уотерс будет слушать одно и тоже столько раз, сколько потребуется, пока она не найдет хоть какую-то зацепку, чтобы спасти жизнь своего сына. Длинные темные волосы женщины собраны в низкий пучок, пряди устало падают на худое и бледное лицо. Говорят, что самое ужасное на свете — это осознание того, что ты умираешь, но это неправда. Самое ужасное на свете — видеть, как умирает твой ребенок. — Как вы уже знаете, есть еще один претендент на донорское сердце. Он тоже пациент нашей больницы, но ситуация с ним и Ленни немного сложнее, чем нам казалось, — приятный тон доктора Джеймс успокаивает настолько, насколько это возможно. Странно, но он действует как транквилизатор, на её лице невозможно прочитать эмоции, настолько оно сосредоточено. — В списке на получение донорского сердца он стоит после Ленни, но по всем показателям его общее состояние намного хуже, чем состояние Ленни. По правилам, сердце должно перейти к нему, но мистер Стайлс добровольно отказался от трансплантации. Врачи стараются переубедить его, и ему было дано два дня на принятие окончательного решения. И если он согласится, к сожалению, нам придется ждать другого донора. Миссис Уотерс медленно кивает, прикусывая губу, будто продумывает какой-то грандиозный план по краже сердца из вымышленного ею же банка донорских органов. Но я врач, и я знаю, что такое поведение лишь для того, чтобы не показывать своё отчаяние и панику перед ребенком. — Получается, завтра этот молодой человек озвучит своё решение, верно? — спрашивает мама Ленни, и доктор Джеймс кивает. — Полагаю, нам остается только ждать, — грустно улыбается она, обращаясь к Ленни. — Доктор Джеймс, я могу с вами поговорить? Саманта слегка поворачивает голову в мою сторону, и я сразу же понимаю, что мне нужно увести Ленни из кабинета. Обхожу парня со спины и шепчу: «пойдем-ка отсюда». Если бы я встретила Ленни на улице, я бы никогда не сказала, что он болен. Красная толстовка на молнии, майка футбольной команды, яркий взгляд, румянец на щеках — он показался бы обычным подростком. Но ты автоматически становишься не обычным подростком, если у тебя имеется порок сердца в пятнадцать лет. На лице Ленни невозможно прочитать ни единой эмоции кроме спокойствия, и от этого мне становится не по себе. — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, как только мы выходим из кабинета и направляемся в сторону его палаты. — Хорошо, — кивает парень. — Твои показатели не изменились, — говорю я, остановившись у автомата с шоколадками. — Сникерс или марс? — Марс. — Твои показатели не изменились, — повторяю я, забирая из автомата две шоколадки, одну из которых протягиваю Ленни. — Это значит, что мы сможем осуществить операцию сразу после того, как получим сердце, хватит нам терять время. — А мы получим сердце? — безынтересно спрашивает Ленни, и я беру несколько секунд, чтобы продумать ответ. — Я сделаю все возможное, чтобы это сердце досталось тебе, ты понял? Ты знаешь, что я честна с тобой, поэтому не хочу тебя обнадеживать, но я до последнего буду за него бороться для тебя. В зеленых глазах Ленни я вижу желание верить каждому моему слову, и это единственный момент за полтора месяца, когда мы с ним настолько близки. Не нужно говорить чего-то ещё, мне достаточно только этого взгляда, чтобы понять, что Ленни Уотерс наконец-то доверился мне и перестал отталкивать. Он коротко кивает, и мы продолжаем наш путь до его палаты. — О чем мама разговаривает с доктором? — интересуется Ленни, когда мы заходим в его больничную комнату. — Не знаю, — пожимаю плечами я, — скорее всего ищет альтернативные варианты, чтобы помочь тебе. — Она придаёт этому слишком большое значение, — спокойно говорит парень, усаживаясь на свою кровать, и у меня пропадает дар речи. — Она хочет сохранить твою жизнь, Ленни. Этому невозможно не придавать значения, ты ее сын. — Она хочет сохранить мою жизнь, но на свою давно махнула рукой. Сразу же вспоминаю внешний вид миссис Уотерс: уставшее лицо, тусклый взгляд, старая помятая одежда, в которой она спит в больничном кресле рядом с койкой Ленни, ободранный лак на ногтях. Но её нельзя за это судить, и странно, что это делает её собственный сын. — Я не хочу, чтобы она хоронила себя, если со мной что-то случится, — говорит Ленни так, будто это самая очевидная вещь в мире, и я поражаюсь тому, что передо мной сидит всего лишь пятнадцатилетний парень. — Если что-то случится, — начинаю я, — какая-то её часть уйдёт вместе с тобой, и ты не сможешь это остановить. Ты человек, которого она любит больше всего на свете, и она будет бороться за твою жизнь до конца. И ты должен бороться, Ленни, ради своей мамы, потому что если что-то пойдет не так, то её жизнь разделится на две части — до твоей смерти и после, и никто не знает, какой будет вторая. Незаинтересованность и слишком спокойный тон и поведение Ленни пугают меня и заставляют мотивировать его не опускать руки раньше времени. Может он уже и смирился с тем, что ему вряд ли помогут, но я нет. — А кому хотят отдать сердце? — неуверенно спрашивает парень. — Ты его знаешь? — Да, это… мой знакомый. Он нравится моей подруге. — Это та девушка, которая тоже здесь работает? — Да, ее зовут Скайлер. — Вы с ней познакомились в больнице? — интересуется Ленни, забираясь на кровать с ногами. — Полтора года назад, — уточняю я. — Когда только начали проходить интернатуру. — Почему ты вообще решила стать врачом? — Сама до конца не понимаю, — честно отвечаю я. — В твоём возрасте родители обычно направляют своих детей, помогают им определиться с будущим, но мне не помогал никто. Маме с папой было всё равно на мою жизнь, и я просто выбрала университет с общежитием, который находится далеко от родительского дома. — У тебя плохие отношения с родителями? — Они не плохие, их просто нет, — Ленни непонимающе смотрит на меня. — Если бы я лежала в больнице, единственное, что я от них получила бы, это смс с пожеланием выздоравливать. И это в лучшем случае. — Значит, ты живешь одна? Или ты замужем? — Нет, — смеюсь, — я живу со Скайлер и Флинном, он тоже работает здесь. До замужества мне ещё далековато. — Но тебе кто-то нравится? — не унимается Ленни, но его расспросы совсем не утомляют меня. Странно, но это единственный человек, на чьи вопросы я отвечаю без раздражения. — Возможно, — улыбаюсь я. — Кто он? — Его зовут Луи, он музыкант. — Музыкант и врач? — тихо спрашивает Ленни, потирая подбородок. — Как будто тандем из сериала. Так значит, вы вместе? — Что-то вроде того, — смущаюсь я. Меня смущает любопытность подростка, докатились. — Как это — «вроде того»? — искренне не понимает Ленни. — Мне немного сложно доверять людям, но Луи исправляет во мне это. Я чувствую к нему что-то сильное, но пока не могу признаться в этом ни ему, ни себе, понимаешь? Пейджер в кармане халата пищит, оповещая о вызове, и я нехотя его принимаю. — Мне пора идти, — говорю я, вставая с кресла рядом с кроватью. — Если тебе что-то будет нужно, дай мне знать, хорошо? — Ленни кивает. — Доктор Кларк, — окликает он меня, когда я уже почти что закрываю за собой дверь, — Гарри хороший человек? Меня немного сбивает с толку этот вопрос, и я думаю пару секунд, прежде чем ответить. — Да, он хороший человек. — В таком случае, сердце не должно пропасть зря, если он все-таки решит оставить его себе. В моей груди застрял вдох, но я лишь слегка улыбаюсь и киваю, а затем выхожу из палаты. Полтора часа я вожусь с прибывшим пациентом, который больше хотел поговорить о своей собаке и кулинарных способностях своего сына, чем зашить рану на руке, которую, он, кстати, получил, пока готовил гуакомоле для своей барбекю-вечеринки на заднем дворе. Но я старалась абстрагироваться от лишней болтовни и думала только о том, что мне нужно как можно скорее поговорить со Скайлер. Шеффилд приходит в больницу к концу обеденного перерыва, и я ловлю её на первом этаже, рассматривающую доску со всеми операциями на сегодня и завтра. — Черт, мне опять ничего не дали, — раздраженно говорит Скай, когда я подхожу к ней. — Скай, я бы хотела с тобой поговорить. — Уже две недели не направляли в детскую хирургию, представляешь? — продолжает удивляться она, игнорируя мой вопрос. — Я вроде понравилась доктору Дорм, почему она не зовет меня к ней снова? — Скай, — я останавливаюсь прямо перед ней, и Шеффилд поднимает на меня свои глаза. — Нам надо поговорить. Думаю, что этот взгляд Скайлер надолго останется у меня в памяти: она будто бы умоляет меня не делать этого. Словно я зову её не поговорить, а веду на смертную казнь. Глазами Шеффилд просит меня остановить время, просит сделать так, чтобы ситуации, о которой и будет наш разговор, никогда не было, и у меня разрывается сердце от осознания того, что я не могу этого сделать. Сейчас мы все в одной лодке, только разошлись мы по разным сторонам, стараясь изо всех сил её не раскачивать, чтобы не перевернуться. Но за нас это делают волны — факторы извне. Я беру Скайлер за руку и завожу в ближайший свободный кабинет, который оказывается кабинетном рентгенологии. Хьюстон, наш практикант-рентгенолог, наверное сейчас всё ещё на обеде — он, почему-то, ест дольше всех, аргументируя это тем, что выявлять болезни по снимкам ещё тяжелее, чем вырезать опухоли, поэтому ему нужны лишние двадцать минут для его «дневного бранча». — Скайлер, — начинаю я, прочистив горло, — я понимаю, что эта тема неприятна ни мне, ни тебе, но нам нужно это обсудить, — аккуратно говорю я. Шеффилд молчит, закусывая губы, и я решаю начать этот разговор сама, перейдя сразу к делу. — Где ты была вчера? — Ты знаешь, где я была. — Ты ездила к Гарри? — молчание. — Скай, пожалуйста, — слабый кивок головы. — Что ты сказала ему? — Сначала его не было дома, — сдаётся она. — Я узнала его адрес из личной карточки, только не говори никому. Приехала домой, но там была только его мама. Я хотела уехать, правда хотела, но она увидела меня у двери и пригласила войти. Я сразу сказала, что хочу поговорить с Гарри, и миссис Стайлс поняла, что это касается его здоровья, и решила рассказать мне всё сама. Я сразу вспоминаю и прокручиваю у себя в голове диагноз Гарри до тех пор, пока его озвучит Скай. Дурацкая врачебная привычка пытаться сказать диагноз пациента до того, как это сделают другие интерны. Сердечная недостаточность, развившаяся на фоне дилатационной кардиомиопатии. Это значит, что его сердце неспособно перекачивать столько крови, сколько требует его организм. Потом сердечная мышца растягивается, камеры сердца увеличиваются, после чего и появляется сердечная недостаточность — в лёгких скапливается жидкость, и тебе становится трудно дышать. — Это нечестно, Хейлс, — выдыхает Скай, качая головой. — Он катался на мотоцикле, любил водить катер, прыгал с парашюта, представляешь? Я посмотрела фотографии в их доме — где он только не был, Хейли. А потом это просто появилось, непонятно, почему. Сначала ему стало тяжело дышать во время долгой ходьбы. Потом стало тяжело совершать физические нагрузки — он забросил тренировки в зале. И только после того, как Гарри второй раз потерял сознание от боли в сердце, он решил пройти обследование. Понимаю, что с каждым сказанным Скайлер словом историю Гарри я хочу слушать всё меньше. Предложение за предложением добивает меня, и я распадаюсь на мелкие куски от осознания того, что я могу ему помочь, но… Не знаю, просто есть какое-то «но», которое мешает мне это сделать. — Первый раз ему пересадили сердце в двадцать лет, но возникли осложнения, оно плохо прижилось. Лекарства, которые он принимает сейчас, помогают от боли в сердце, но подавляют его иммунитет. Если он продолжит их принимать, то вероятнее всего это спровоцирует появление лимфомы, риск очень высок. А если он не будет их принимать, то его сердце просто перестанет биться. Либо само по себе, либо оторвется тромб. Протираю пальцами глаза, отчаянно пытаясь придумать, как поступить, но в голове пусто. Нет ни одного ответа, ни одного слова. Слух притупляется, голова кружится от такого потока информации. Глаза хочется закрыть, чтобы не видеть Скайлер, разбитую вдребезги, но с маленькой надеждой в глазах на то, что всё закончится хорошо. — Потом приехал Гарри, — продолжает она, не ожидая моего ответа. — И я хотела уйти сразу же, как увидела его, но он попросил меня остаться. — Он извинился перед тобой? — догадываюсь я. — Да, — слабо улыбается Скай. — Сказал, что понимает, что был не прав, но он не хотел втягивать меня в свои проблемы. — Так ты разговаривала с ним насчет трансплантации? Скайлер молчит, понимая, к чему я веду этот разговор. — Конечно, я говорила с ним. Это ненормально отказываться от шанса на хорошую жизнь, Хейлс, и как врач ты это понимаешь. — Что он ответил? — Что он обдумал своё решение. Но, клянусь, Гарри начал сомневаться. Я убедила его послушать доктора Новак ещё раз, завтра утром он расскажет, что даст Гарри пересадка сердца, я надеюсь, что это поможет ему передумать. Я долго колеблюсь, прежде чем сказать то, что так сильно волнует меня, но обратной дороги нет. — Ты же знаешь, что я веду мальчика с пороком сердца? Никакой реакции в ответ. — Его зовут Ленни, ему всего лишь пятнадцать лет. Он ждёт сердце уже полтора года, и если не осуществить пересадку сейчас, то он может не дотянуть. — Ситуация Гарри более критическая, — тихо вставляет Скай. — Я знаю, но он добровольно отказался от пересадки. Это его обдуманное и взвешенное решение, зачем ты врываешься в его жизнь и переворачиваешь всё именно тогда, когда Гарри нужно только то, чтобы его решение приняли? — Откуда тебе знать, что нужно Гарри? — резко спрашивает Шеффилд, и я понимаю, что она начинает злиться. — Не сложно догадаться, что ему нужно только одно — жить, и я помогаю ему понять это. — Это эгоистично, Скай, — вздыхаю я, еле подбирая слова. — Гарри пришёл к такому выводу сам, и одному Богу известно, сколько времени и сил он потратил на принятие такого решения. Но он сделал выбор самостоятельно, а сейчас ты просишь его передумать, зачем? — Затем, что я хочу быть с ним, — взрывается Скай. — Я хочу быть с Гарри, понимаешь? Единственный раз в своей жизни я точно знаю, что не ошибаюсь в парне, и я уверена, что у него тоже есть чувства ко мне. И я не собираюсь сдаваться так просто. Я не буду смотреть на то, как глупо он отказывается от шанса жить нормально. — Очнись, Скайлер! — не выдерживаю я. — Ты живешь в каком-то радужном мире, спустись на землю! Помимо тебя есть ещё множество людей, и одному из них нужна помощь. Ты живешь какой-то непонятной и туманной мыслью о том, что вы с Гарри будете вместе, но подумай об этом как следует: он болен, и ты как никто другой знаешь, что жить такой жизнью, о которой ты мечтаешь, с больным человеком тяжело. — Ему просто нужна поддержка, Гарри нужен кто-то, кто поможет понять ему, что жизнь — это награда, а не что-то должное. — Ему больно, Скай, — сдаюсь я, выдыхая. — И физически, и эмоционально. Ты знаешь, что он не вернётся к прежней жизни, даже если ему пересадят новое сердце. — Он не вернётся к прежней жизни, — соглашается Шеффилд, — но он начнёт новую. Я знала, что её не переубедить, но что-то внутри меня надеялось на то, что Скайлер взвесит это решение, продумает всё наперед, но она не сделала этого. Шеффилд живет сегодняшним днём, и сегодня она хочет быть с Гарри, не задумываясь о том, насколько тяжело ей будет с ним в будущем. Она не подумала о своей жизни, что уже говорить о жизни умирающего подростка. Шеффилд качает головой, разочарованно окидывая меня взглядом, но это ни капли не смущает и не стыдит меня. Развернувшись у самой двери, Скай тихо добавляет: — Возможно я дерьмовый человек, но точно знаю, что я хороший врач. И как хороший врач, я буду убеждать пациента в правильном выборе, который сможет сохранить ему жизнь. Тебе ли это не знать. Шеффилд закрывает за собой дверь, и тихий шум рентгеновского аппарата заставляет меня прийти в чувства. Домой я возвращаюсь к вечеру и с облегчением — сегодня Скайлер дежурит до поздней ночи, и значит, что я не пересекусь с ней. На всю квартиру орёт «Холостяк», которого по телевизору смотрит Флинн, одетый в шелковую пижаму от Victoria’s Secret. — У этого холостяка дар — он выгоняет самых красивых, а оставляет исключительно стремных участниц. Задница моей бабушки, а ей, на секундочку, семьдесят шесть, выглядит симпатичнее, чем лицо этой Хилари, — возмущается он, едва ли заметив меня на пороге. — И тебе привет, Ройс, — устало выдыхаю я, закатывая глаза. — Мне срочно нужно пойти отбирать девушек для нового сезона, иначе шоу загнётся, — с трауром в голосе сообщает Флинн, стыдливо прикрывая глаза рукой, чтобы не смотреть на экран телевизора. — Боюсь, что тогда холостяку придётся дарить голубые розы. — Ха-ха, это очень смешно. Заглядываю в кухонный шкаф, и к моему счастью достаю оттуда бутылку виски и стакан. Хочется расслабиться и снять напряжение, но много пить нельзя, ведь скоро я увижусь с Луи — наконец доберусь до его выступления в баре. — Воу, подруга! — удивленно смотрит Флинн на бутылку в моих руках. — У тебя скоро встреча с Луи, не налегай на спиртные напитки. Ты в курсе, что шанс кончить в трезвом состоянии намного выше, чем в пьяном угаре? — Заткнись, Ройс, — усмехаюсь я, делая маленький глоток. — Расскажешь, что случилось? — серьезнее спрашивает Флинн, убавляя звук на телевизоре. Я вздыхаю, пытаясь понять, с чего же мне начать, и ловлю себя на мысли, что если сейчас Флинн примет сторону Скай, то в этой борьбе я останусь совсем одна. — Скайлер пытается заставить Гарри передумать насчет операции. — Это разве плохо? — удивляется Ройс. И я понимаю, что он прав. Конечно же, это не плохо. Скай делает то же самое, что и я — борется за жизнь человека. Разница лишь в наших чувствах к пациентам. Слава богу, я не влюбилась в пятнадцатилетнего мальчика, это было бы странно. — Это не плохо, но… Что насчет Ленни? — обессилено спрашиваю я. — Я пообещала ему, что он поправится, и я не могу его подвести. Он слишком давно ждет хорошей жизни, нельзя отнимать у него этот шанс сейчас. Ленни только пятнадцать, а он уже не умеет верить. Так нельзя. Флинн разворачивается ко мне лицом и ладонью хлопает на место перед собой, куда я и сажусь. — Думаешь, от тебя тут что-то зависит? — спрашивает он. — Конечно, — киваю я. — Я могу убедить Скайлер не разговаривать с Гарри, могу сама встретиться со Стайлсом или… — Всё предрешено, Хейлс, к сожалению или к счастью. Исход уже известен, только не нам. Нам остаётся быть готовыми принять любой итог. — Нет, — быстро качаю головой, — это неправда. — Всё можно исправить, мне просто нужен какой-то знак. Я запуталась. Больше всего на свете я хочу помочь Ленни, но Скайлер моя подруга, и если я потеряю нашу дружбу, то не знаю, что буду делать. — Я бы хотел тебе помочь, Кларк, очень хотел бы, но это не по силам никому, кроме тебя самой, — Флинн аккуратно берёт меня за руки. — Я могу дать тебе совет, но боюсь, что когда-нибудь ты упрекнешь меня в нем. — Что бы ты сделал на моём месте? Флинн долго смотрит мне в глаза, словно пытается найти ответ на этот вопрос, и вздыхает, когда он приходит ему в голову. — Нет ничего дороже жизни ребенка. Но будь я влюблён, даже это не смогло бы меня остановить. — Это слишком сложно, — закрываю глаза, чтобы не расплакаться, и медленно вдыхаю. — Такому в медицинских колледжах не учат. — Знаешь, как я понял, что хочу стать врачом? — Ройс слегка сжимает мои руки, заставляя открыть глаза. — Когда осознал, что могу принять любой исход у ситуации. Мы мало говорили по душам с Флинном несмотря на то, что полтора года живем под одной крышей. В основном наши беседы сводились к парням, проблемам личной жизни, работе и тусовкам. Порой я забываю, что Флинн толковый советчик даже в этой розовой шёлковой пижаме. Кстати говоря, моей. — Когда я узнал, что мама больна, то не представлял, как мне жить дальше. Гей в католической семье, хуже только актриса, которую подобрали для экранизации «Русалочки», — я усмехаюсь. — Мама была первым человеком, которому я рассказал о своей ориентации, и единственным, кто поддерживал меня. Она была связующим звеном в нашей семье, которое соединяло всех, и я не понимал, что случится с нами, когда её не станет. Просто отказывался об этом думать, делал вид, что никаких проблем нет. По-прежнему ругался с отцом, не слушал сестру, приезжал к бабушке по выходным. Я понял, что печальный исход неизбежен только тогда, когда маме стало хуже. Мне было шестнадцать, её положили в больницу. Не лечить, нет, просто облегчить боль. Я боялся отходить от неё, потому что думал, что каждый раз, который я смотрю на неё — последний, поэтому все дни проводил в её палате. Тогда-то я понял, что не могу позволить себе удариться в горе и скорбеть всю оставшуюся жизнь — мама бы этого не хотела. И я стал понемногу принимать ситуацию, планировать свою жизнь, но уже без поддержки матери. Возможно это неправильно — думать о жизни после смерти родного человека, но так мне было гораздо легче, когда она ушла. Я понимал, что меня ждёт, и был к этому готов. Уехал в колледж, начал работать в молле, жил в общежитии. Всё так же приезжал к бабушке, — грустно улыбается Ройс. — Мне не хватает её поддержки, и иногда я думаю о том, что мама сказала бы мне, увидев сейчас, но осекаю себя. Не хочу плакать, у меня остаются ужасные отёки после слез. Я смотрю на Флинна и понимаю, что за всей этой беззаботностью и лёгким отношением к жизни, практически невозможно разглядеть той истории, что он рассказал мне только что. В некоторых ситуациях нам действительно ничего не остаётся, только принять и идти дальше. Но является ли такой ситуацией ситуация с Ленни? — Боль меняет людей, Хейли, и меняет в разные стороны. Каждый раз начинаешь смотреть на вещи по-новому. Это тяжело — переживать боль, но без неё ничего не выйдет. Без неё жизни не выйдет. Флинн обнимает меня, притягивая к себе, и я вдыхаю запах ванильного шампуня, чтобы успокоиться. — Ты снова пользовался моим шампунем? — спрашиваю я, хлюпая носом. — Нет. — Не ври мне. — Совсем немного, — Ройс смотрит на меня, потирая плечи, и я вижу, как в уголках его глаз блестят маленькие слёзы. — Запах ванили идеально мне подходит, — часто моргает Флинн, не давая слезам упасть. — Спасибо тебе, — улыбаюсь. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю, подруга. А теперь быстро переодевайся и собирайся на свой траходром с музыкантом!

***

В «Ред Теде» как всегда аншлаг, пахнет сладкими пряностями и спиртом, люди вокруг что-то громко обсуждают, стараясь перекричать друг друга, и этот шум ненадолго освобождает мою голову от посторонних мыслей. Тед приветствует меня рукой и знаком показывает, что ребята всё ещё в своей репетиционной, хотя на сцену они должны выйти через несколько минут. Решаю, что хорошо было бы увидеть Луи перед выступлением и пожелать удачи. Шум в подсобке настолько громкий, что я различаю голоса парней, даже не спустившись по лестнице. — Твою мать, Малик, где моя бутылка с водой? — кричит Найл. — Мою мать не трогай, а бутылка валяется под столом. — Вы можете заткнуться хотя бы на несколько гребаных секунд? — с лёгкостью узнаю голос Томлинсона, и улыбка появляется на моём лице. — Да что ты такой нервный, как будто первые месячные, ей богу, — недоумевает Зейн. — Придёт твоя ненаглядная, споёшь ей песню и убежите вместе навстречу заходящему солнцу. — Или в ближайшую комнату с кроватью, — смеётся Хоран, дверь открывается, и из подсобки выходят парни. Чтоб меня, они все выглядят идеально, словно собрались на мастер-класс о том, как разбивать сердца невинных девушек. — О, привет, Хейли, а мы как раз о тебе говорили,— усмехается Зейн и получает подзатыльник от Найла. — Просто вспомнили о том, какая ты хорошая девушка! И талантливый врач! — Что же, спасибо большое, — подыгрываю я ребятам и делаю вид, что не слышала, как пару секунд назад они посылали нас с Луи в спальню. — И что вы встали? — сзади доносится хлопок двери, а затем недовольный и строгий голос Луи. — Инструменты за вас настраивать будет Курт Кобейн? — Он не сможет, он умер, — выдаёт Найл, и Зейн закатывает глаза от неудачной шутки друга. — Следующим будешь ты, если не… — тут Томлинсон замечает меня и криво усмехается, качая головой. — Если сейчас же не выйдешь на сцену. — Как скажешь, пап, — соглашается Хоран и пинает в бок Малика, они издают какие-то непонятные звуки поцелуев и вздохи, после чего уходят. Томлинсон держит красную лакированную гитару в руках и облокачивается плечом о стену. — Какие люди! — присвистывает Луи, осматривая меня. — Я уже думал, что ты никогда не придёшь. — Я же пообещала как-нибудь прийти на ваше выступление. Врачи обычно сдерживают обещания. Когда я вижу Луи, то все проблемы магическим образом отходят на второй план, и я не думаю ни о чем, кроме Томлинсона. Может быть это неправильно, но сегодня вечером я запрещаю себе думать обо всем, что осталось за стенами этого бара. Томлинсон подходит вплотную ко мне, не прерывая зрительного контакта, и прикасается своим лбом к моему. — Я рад, что ты здесь. — Я тоже. Луи оставляет аккуратный поцелуй на моих губах, отчего они начинают гореть так сильно, что кажется, будто готовы взорваться. Мне становится в тысячу раз легче, будто с этим прикосновением Луи забирает часть всех проблем. Залезаю руками под его клетчатую рубашку и провожу ими по телу Томлинсона, крепко схватившись за футболку и прижимаясь к нему с такой силой, будто он спасательный круг. — Мне пора на сцену вообще-то. — Иди, — мямлю я, уткнувшись в его плечо. — Ты вцепилась в меня, как коала, я вообще сдвинуться с места не могу, — усмехается он, поправляя мои волосы. Вздыхаю и нехотя отхожу от Луи. Он целует меня снова, но уже более страстно и настойчиво и перед тем, как уйти наверх, шлёпает меня по попе. Я поднимаюсь через несколько минут, в толпе пытаясь найти хотя бы одно свободное место. Замечаю Хлою в компании каких-то парней, она машет мне рукой и поднимает свой бокал вверх. Улыбаюсь и иду дальше — мне не особо хочется с кем-то беседовать, потому что своим уставшим видом и нежеланием разговаривать я точно испорчу кому-то хорошее настроение. Встаю у деревянного столба где-то посередине бара, свет гаснет, оставляя лишь тусклое освещение настенных ламп и разноцветные лучи прожекторов со сцены, и про себя я думаю, что это идеальное место. Никто не знает, где я, кроме Томлинсона. Парни поправляют ремни на гитарах, постоянно подсоединяют какие-то шнуры и регулируют микрофоны. Луи делает это с таким сосредоточенным и сексуальным видом, что мне хочется выбежать на сцену и отыметь его прямо там под светом розового прожектора. Вся эта картина напоминает мне день, когда мы с Томлинсоном только познакомились, и я невольно качаю головой, улыбаясь. Интересно, не познакомившись я с Луи, была ли бы я в той ситуации, в которой оказалась сейчас? Но я резко одёргиваю себя от этих мыслей как раз тогда, когда начинается выступление парней. — Привет, ребята! — с улыбкой здоровается Луи, и толпа воодушевлённо кричит ему в ответ. — Вас сегодня так много, просто безумие! — Спасибо, что пришли послушать нас, — подхватывает Зейн и начинает играть на гитаре вступление песни, которая кажется мне чертовски знакомой. — Хорошо проведите этот вечер! Все снова аплодируют, и как только Луи начинает петь, я моментально узнаю песню: The Police — Every Breath You Take. Я никогда не спрашивала Томлинсона об их репертуаре, который они исполняют в баре. С первого взгляда может показаться, что все эти песни никак не вписываются в брутальность этого заведения, но глядя на людей, которые подпевают, танцуют и не сводят восхищенных взглядов со сцены, мнение кардинально меняется. Скорее всего, это происходит из-за уверенности парней, что сейчас стоят на сцене. Даже если бы они спели Twinkle Twinkle Little Star, реакция толпы была бы такая же одобрительная, как сейчас. Проходит около часа, и я все-таки подхожу к Хлое, она знакомит меня со своими друзьями, которые работают в тату-салоне. Встречаю пару интернов из больницы, но, к счастью, не вспоминаю о Ленни и Гарри, и затем разговариваю с Тедом. — Многие из вас знают нас как кавер-группу, но это не совсем точное определение, — в какой-то момент выступление парней прерывается, но я даже не замечаю этого, продолжая обсуждать с Тедом только что вышедший айфон. — Вам сейчас мистер Томлинсон всё объяснит, — подмигивает шепчущейся толпе Найл. — Эм, — неуверенно начинает Луи, — черт, мы слишком неожиданно закончили, может сыграем еще пару каверов? — Если бы мы не закончили, ты так и продолжал бы бренчать на гитаре песни X Ambassadors, — закатывает глаза Малик, а затем подходит к Луи и что-то шепчет ему на ухо. — В общем, долгое время мы исполняли только каверы на песни. Не знаю, почему именно, просто так вышло. Из нас троих свои собственные песни хотел писать только я, но повода никак не находилось. Глупо писать о том, во что ты не веришь или что ты не прочувствовал сам. — Что там происходит? — отвлекается Тед, смотря на сцену, и я вместе с ним. Внутри меня всё начинает гореть, волнение растекается внутри, и я медленно дышу, чтобы не упустить ни единого слова, сказанного Луи. — В этом баре я встретил одну девушку, — снова начинает рассказывать Томлинсон, а толпа довольно мычит. — Да-да, спасибо, — усмехается он. — Я встретил здесь девушку, и, клянусь, иногда она просто выносит мою нервную систему к черту, но я понимаю, что мне ни с кем не было интересно так, как с ней, — Луи поднимает свои ярко-голубые глаза, которые в свете прожекторов кажутся неоновыми, на меня, и у меня возникает ощущение, что даже кровь внутри останавливается. — Она сегодня здесь, кстати, — посетители начинают ворочаться и переглядываться, девушки недовольно смотрят друг на друга. — Я действительно рад знакомству с тобой, Хейлс. Ты помогла мне осуществить мою мечту и написать песню, и эта песня о тебе. Томлинсон кивает парням, свет прожекторов приглушается. Луи меняет гитару, садится на высокий табурет, и через секунду зал наполняют мягкие звуки красивой мелодии. Кровь бьёт по ушам, и я не сразу понимаю слова песни. Слева Тед ехидно улыбается, протирая стаканы, справа где-то в толпе Хлоя радостно хлопает в ладоши, и я перевожу взгляд на Луи, который именно в этот момент тоже смотрит на меня.

Party, tryin’ my best to meet somebody Everybody around me is fallin’ in love.

До конца не понимаю, что эта песня и правда посвящена мне, и мысленно оборачиваюсь со всеми присутствующими, пытаясь найти девушку, о которой говорил Луи.

I’m so tired of love songs, tired of love songs, Tired of love songs, tired of love Just wanna go home, wanna go home, Wanna go home.

Резко вспоминаю эту строчку — я видела её, записанную на маленьком листочке, в квартире Луи. Тогда Томлинсон увозил меня пьяную из ресторана, в котором я нашла утешение в разговорах с индейкой. Я не придала этой фразе никакого значения, и кто бы мог подумать, что это сделает Луи.

Somebody cover up my ears Somebody save me from my heart Somebody take me far from here And rip the speakers out my car ‘Cause I’m ready to love you.

Начинаю чаще и тяжелее дышать, воздуха в баре становится катастрофически мало. Ноги ватные, зрение туманное. Моргаю, и неожиданно для меня, по щеке катится слеза, которую я быстро вытираю рукавом толстовки. Этой песней Луи описал меня: то, как я отчаянно пыталась встретить кого-то, то, как не хотела доверять, то, как боялась полюбить. Я не хотела слушать про любовные истории со счастливым концом и закатывала глаза на советы найти кого-нибудь. Томлинсон спас меня от одиночества, и где я теперь? Теперь я влюблена в Луи.

I’m not tired of love songs… I will take you home. Not tired of love songs… And you won’t be alone. Tired of love, tired of love, tired of love, tired of love.

Мелодию заглушают громкие аплодисменты и крики, но я слышу всё будто в вакууме — просто смотрю на Луи и улыбаюсь, как полная идиотка, не замечая никого вокруг. Словно тут нет всех кричащих людей, а есть только я и Луи. И мне до безумия хочется дотронуться до него, почувствовать то, как он сжимает мою ладонь. Начинаю пробираться сквозь толпу, и это оказывается сложнее, чем я думала. Слышу слова благодарности парней, включается какая-то музыка из общих колонок, а я всё пытаюсь прочистить себе пусть к сцене. Врезаюсь в кого-то на полном ходу и извиняюсь, пока не поднимаю голову и не понимаю, что это Луи. Мы смотрим друг на друга несколько долгих секунд, улыбка сама появляется на лице, а на глазах все так же выступают слезы. — Ты обманул меня, Луи Томлинсон. — Как же? — шепотом спрашивает он, и я удивляюсь, как среди такого шума я различаю его слова. — Ты обещал не сочинять для меня песен. Томлинсон усмехается, обхватывает моё лицо теплыми ладонями и резко притягивает к себе, целуя. Нежно и одновременно с диким желанием, и мне хочется кричать от того, насколько сейчас мне мало Луи. Накрываю его руки своими, но не выдерживаю и запускаю их под рубашку. Чувствую, как от нас летят искры, что вот-вот мы можем сгореть, но мне так на всё плевать. Всё, что мне нужно сейчас — это губы Луи на моих губах. — Хейли! — голос Хлои словно пробирается сквозь туман. — Эй, голубки, потом продолжите. Хейли! Резко открываю глаза и удивляюсь, потому что Хлоя стоит рядом с нами, хотя секунду назад мне казалось, что она была где-то далеко. Наверное, это мы с Луи были где-то далеко. — Там тебя ищет какой-то высокий кудрявый парень. Сказал, что хочет с тобой поговорить. Я испуганно смотрю на непонимающего Томлинсона, и волна реальности быстро накрывает меня с головой. Здесь Гарри, и он хочет поговорить со мной. — Она сейчас подойдет, — бросает Томлинсон, и Хлоя, кивнув, уходит. — Всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Луи. — Да-да, просто… Это Гарри, и я не ожидала, что он захочет поговорить со мной. Луи кивает, вспоминая, о каком Гарри идет речь. — Я подожду тебя в подсобке, — быстро говорит он, обходя меня, но я хватаю его за локоть. Либо сейчас, либо никогда. — Знаю, что я не умею красиво говорить, а уж тем более, не умею писать песни, но я просто хочу, чтобы ты знал, что я благодарна тебе за всё, что ты сделал для меня, и… И вообще-то это не то, что я хотела сказать, больше смахивает на какую-то тупую речь на награждении, — Томлинсон терпеливо улыбается, я смотрю на него снизу, собирая мысли в кучу, и резко выпаливаю: — Черт, Томлинсон, мне кажется, что я влюблена в тебя. Одним движением Луи снова притягивает меня к себе, поднимая подбородок пальцами, заставляя меня посмотреть на него. — Ты сказала, что тебе кажется? — ехидно улыбается Томлинсон. — Ты понял, что я имела в виду, — от смущения мне хочется провалиться под землю, а этот наглый взгляд Луи меня вообще в могилу сведет. — Так тебе кажется или нет? — Отстань. — Значит, не кажется? — Нет, не кажется. Я точно влюблена в тебя. На сто процентов. Томлинсон медленно наклоняется, чтобы поцеловать, но тут его резко дергают назад, отчего я пошатываюсь и распахиваю глаза. — Бро, это было просто нереально круто! — кричит Зейн и треплет Луи по голове. — Играть свою музыку это ахеренно! Я прямо чувствую прилив адреналина. — Очень рад за тебя, — зло отвечает Томлинсон, и я издаю смешок. — А вот и наши дети любви! — на горизонте появляется Найл с хот-догом в руке. — Томмо, ты спел просто ахерительно! Ну, Хейлс, что скажешь? Завидный жених? Томлинсон пинками выгоняет парней, отчего они смеются, а Найл роняет сосиску прямо на новую футболку Зейна. Провожаю парней взглядом и натыкаюсь на знакомый кудрявый затылок. — Слушай, Лу, мне надо поговорить с Гарри. Подождёшь меня? — Ждать я умею, — пихаю Томлинсона в бок и усмехаюсь. Народу стало поменьше, и я с легкостью обхожу столики, подходя к барной стойке, около которой стоит Гарри Стайлс. Издалека слышу до боли знакомый голос, но думаю, что мне показалось. Этого просто не может быть. Когда до Гарри остается несколько метров, я слышу его ещё раз и решаю обернуться. Нет, это нереально. Около входа в бар стоит Лиам — человек, который пять лет назад смог разбить моё сердце на куски. — Хейлс, с тобой всё в порядке? — передо мной появляется Найл, но я смотрю сквозь него на дверь, откуда только что появился Лиам. Он изменился: волосы стали темнее, татуировок на руках больше, плечи шире. Он смеётся, окружённый компанией каких-то людей, и приветливо обнимает каждого. — Твою же мать.