the dragon boy

Он все-таки проваливается в сон, просыпается через пару часов. Уже рассветает, и первое, что он видит – Эйджи, стоящий у окна. Это какой-то проклятый день сурка, это невозможно выносить. Если он останется здесь еще хоть на час, то сойдет с ума. На улице дурная погода, хорошо, можно закутаться в пальто и шарф и остаться сравнительно незамеченным. Он бродит по улицам целый день, только в центре, только там, где шумно и оживленно, где можно спокойно затеряться в толпе. Син взбесится, если узнает, что он просто так шатался по городу. Син утверждает, что в Чайнатаун нельзя сунуться даже при свете дня. Может, и не врет. Юэ Лун не суется в Чайнатаун. Юэ Лун прячет волосы, укутывается в шарф, натягивает капюшон до самых глаз и ходит нарочито идиотской походкой. Это даже почти весело. Старичок в Центральном парке дружелюбно предлагает ему партию в шахматы, и Юэ играет с ним час или два, пока не замерзает. Никого из них не тянет разговаривать, так что они просто играют одну партию за другой, и оба остаются весьма довольны друг другом. Впрочем, Юэ не теряет бдительность и разглядывает его подозрительно все короткое время их знакомства, выискивая подвох или угрозу. Позже он пьет кофе, чтобы согреться. Бесцельно слоняется у реки, смотрит на уток. Становится слишком холодно; он идет широкими улицами обратно к дому, и останавливается у сияющего огнями госпиталя. Где-то там наверху, через дорогу, в соседнем здании, Эйджи тоже смотрит на него. Юэ Лун медлит на светофоре и так и не переходит дорогу. Всего пара минут. Когда он возвращается в квартиру, Эйджи все еще стоит у окна. Все его тело напряжено, он весь – натянутая струна – задень, и порвется. – Уже можно, – говорит Юэ. Эйджи дергается как от удара. – Откуда знаешь? – Заслал туда кое-кого, – он сходил лично, но Эйджи об этом знать необязательно. – Его перевели в отдельную палату около десяти минут назад, вроде все нормально, но он еще не просыпался. – Господи, – шепчет Эйджи и прикрывает глаза. – Господи, господи, господи, о, боже… Он медленно оседает на пол, Юэ Лун едва успевает подхватить его, чтобы не ударился. У него трясутся руки, он глотает воздух судорожными глотками и, кажется, сейчас начнет плакать. Юэ затапливает беспокойством, он не знает, что делать, не знает, чем помочь. – Когда… – хрипло шепчет Эйджи, у него почти нет голоса, – когда?.. Сколько времени?.. – Почти полночь, сегодня уже никак. Посещения разрешены с одиннадцати до часу. Ты увидишь его завтра. Эйджи закрывает глаза и мотает головой, почти утыкается Юэ в колени. – Я не могу, – говорит он, слезы текут по щекам. – Я не могу, мне надо… мне нужно его увидеть, я не могу, я не могу больше, мне нужно, прямо сейчас, иначе я умру, я просто умру, я умру… Его трясет так отчаянно, что у Юэ холодеют пальцы – с детства знакомая реакция на страх, обычно вводящая его в ступор, но сейчас на это нет времени. Он пытается поднять Эйджи, разогнуть этот болезненный крюк, в который свернулось его тело, но ничего не выходит, Эйджи только тихонько скулит и сжимается еще сильнее. – Эйджи, – срывающимся шепотом произносит Юэ. – Эйджи, приди в себя, пожалуйста, просто... давай же… – Я должен быть с ним, – всхлипывает Эйджи. – Я должен быть с ним рядом, пожалуйста, я просто хочу быть с ним рядом. – У тебя паническая атака, – говорит Юэ и, с трудом оторвав его от пола, крепко прижимает к себе. – Эй, иди сюда, все будет хорошо. Все будет хорошо. Он продолжает повторять это, неважно даже, верит в это кто-нибудь из них или нет. Он гладит Эйджи по волосам, по дрожащей спине, чувствует, как от его слез промокает рубашка, но не отпускает. Чертов болван, вечно от него одни проблемы. – Дыши, – шепчет Юэ, прижимая его к себе крепче. Эйджи все еще трясет, но Юэ убеждает себя, что уже не так сильно. Он обнимает его, сердце гулко колотится в груди. Син принес его чемодан. Там должна быть заначка с иглами, штук шесть-семь точно. – П-прости, – Эйджи отрывается от его груди; дрожит, и как-то совсем по-детски утирает слезы кулаками. – Извини. Все это время я так сильно старался держаться, ради Эша, что сейчас… когда я думал, что уже… Эйджи вздыхает, не в силах продолжить. Утомленно подтянув колени к груди, утыкается в них лбом. Юэ понимает. Его и самого недавнее происшествие с братом ударило с такой силой только потому, что он думал – все наконец закончилось. – Все в порядке. Семь штук. Одну надо оставить на всякий случай, так что шесть. – Я могу провести тебя туда, – говорит он. Честно говоря, он и сам не знает, зачем это предложил. Но Эйджи вскидывает голову, смотрит расширившимися глазами, и дать задний ход уже нельзя. – У него отдельная дальняя палата, там особо никто не ходит, я могу вырубить охрану и кого угодно, кто там встретится. – Можно?.. Чтобы никто… никто не… – Эйджи снова трясет, и он не может говорить полными предложениями. – Никто не пострадает, – успокаивает его Юэ Лун. – Я просто усыплю их, но у меня мало игл, и они слабоватые, так что у нас будет примерно полчаса. Ты уверен, что хочешь? Эйджи кивает, и кивает, и кивает снова. Юэ смотрит в его глаза, выискивая хоть проблеск сомнения, но там только решимость и жажда, отчаянная жажда. – Ладно, – вздыхает Юэ, стараясь не задумываться над тем, во что ввязался. – Идем. Четыре минуты они изучают план больницы. Шесть минут уходит на то, чтобы до нее добежать. Юэ Лун слышит звуки сирены – какая удача! – и бежит за ней к входу для скорой, Эйджи следует за ним. Привезли три машины раненых, какая-то крупная авария; они проскальзывают внутрь в суматохе, незамеченные. Лестница запасного входа, три минуты на то, чтобы добраться до кабинета охраны. – Жди здесь, – бросает Юэ, но Эйджи рвется вперед, и ему приходится припечатать его к стене. – Жди. Здесь. Эйджи тяжело дышит, вырывается, и Юэ притискивает его к стене еще сильнее. – Пожалуйста, – пробует он еще раз. – Доверься мне. Эйджи смотрит на него одно долгое мгновение, морщится и кивает. Юэ оставляет его там, тихо скользит до кабинета, стараясь не выходить из слепой зоны. Начальник охраны и еще один. Плохо. Только на них придется потратить две иглы. Одна секунда, вторая, два тела валятся на пол с глухим звуком, и Юэ Лун отключает камеры. – Третий этаж, – говорит он Эйджи, когда возвращается. Эйджи, кажется, уже на грани. Один пролет лестницы, второй. Они проскальзывают в коридор, там приглушенный свет и тихо, ярко освещена только стойка ночной медсестры, которая уныло пялится в телефон. – Добрый вечер, – мурлычет Юэ, и она, ахнув, обмякает в его руках. Он устраивает ее поудобнее, осматривается. Эйджи стоит рядом в изнеможении и смотрит на него с мольбой – пожалуйста, быстрее. Юэ Лун тратит еще одну иглу на внезапно появившегося из-за угла медбрата, и они с Эйджи утаскивают его в подсобку. Еще один поворот, длинный, хорошо просматриваемый коридор, плохо, надо было стащить хотя бы халаты, но никого из персонала пока не видно. – Это здесь, – шепчет Юэ перед дверью с номером шестнадцать. На окне полузакрытые жалюзи, и внутри видно кровать и темный силуэт на ней. Эйджи вцепляется в ручку и смотрит, в его темных глазах застыло отчаяние. – Эй, – говорит Юэ, чуть тронув его за плечо. – Он живой, помнишь? Эйджи сглатывает и мелко кивает несколько раз и поворачивает, наконец, ручку. В палате темно. Мерно пищит кардиомонитор. Эш лежит на кровати, едва ли не бледнее простыни, перебинтованный, перевитый трубками. Окна не зашторены, и рассеянного света с улицы достаточно, чтобы видеть. Эйджи начинает плакать, даже не подойдя к нему – закрывает рот ладонью, почти сгибается пополам и стоит так несколько секунд, дрожащий, измученный. Юэ Лун остается у двери, краем глаза поглядывая в коридор. Лучше было бы оставить их одних, но у него всего две иглы, это не слишком безопасно. Впрочем, Эйджи до него и дела нет, он как будто вообще не помнит, что Юэ здесь. Подходит к кровати, медленно, нетвердо, опускается на стул рядом. Юэ слышит, как он тихо плачет, видит, как дрожат его плечи. Грудь противно сжимается, и Юэ не знает, как описать это чувство, что оно такое, откуда оно? Он чувствовал это часто, особенно в последнее время, и по привычке считал его ненавистью, но разве прямо сейчас он ненавидит Эйджи? Тебе больно, сказал ему Син. Твое сердце кровоточит. Эйджи опускает голову на грудь Эша. Он больше не плачет. Его глаза закрыты, он будто спит. Юэ чувствует, как беспокойство внутри нарастает – у них не так много времени. Эйджи поднимает руку и легонько водит пальцами по плечу Эша, по его шее, и останавливает пальцы у яремной вены. Эйджи слушает его сердцебиение, понимает Юэ. Слушает, как бьется сердце человека, которого он любит. Он гладит Эша по лицу, по волосам, и шепчет что-то на японском, тихо и проникновенно, как молитвы. – Вернись, – шепчет Эйджи и снова плачет. – Вернись ко мне. Юэ Лун не может не слушать, и ему больно. Я с тобой. Ты мне нужен. Я не могу без тебя, я не могу без тебя, я не могу без тебя. Горечь вскипает внутри и проливается обжигающими дорожками по щекам. Юэ удивленно стирает их пальцами. Он обещал Сину, что не будет плакать, но Эйджи же плачет, почему ему нельзя? Ему больно смотреть на них, но он смотрит, пока посторонний звук из коридора не отвлекает его. Там кто-то есть. И, судя по тихому вскрику, этот кто-то заметил спящую медсестру. Юэ Лун мгновенно собирается, нужно быть быстрым, очень быстрым. Он выскальзывает за дверь – там один человек, потерянно щупающий пульс у медсестры, рыхлый мужчина среднего возраста, ни при каких обстоятельствах он не сможет быть быстрее китайского дракона. Точечный укол, и он падает как подкошенный, не успев даже пискнуть. В конце коридора еще голоса, Юэ Лун морщится – придется оставить Эйджи одного. Он усаживает медсестру поровнее, кладет ее руки на стол, дергает мышь компьютера, чтобы оживить экран – с того конца коридора должно выглядеть правдоподобно. Затаившись под стойкой вместе с бессознательным рыхлым доктором, он ждет, пока голоса стихнут или подойдут ближе, готовый в случае чего атаковать. Времени осталось слишком мало, скоро уже перестанет действовать снотворное в кабинете охраны, и они поднимут шум. Юэ смотрит на часы. Максимум десять минут, а надо еще успеть убраться отсюда незамеченными. Голоса стихают, Юэ Лун выжидает еще с полминуты и поднимается. До туалета метров пятьдесят, рыхлый доктор тяжелый, но придется затащить его туда. Син сказал не высовываться и не привлекать внимания. Ни к себе, ни – тем более – к Эшу. Если их поймают здесь, это определенно будет считаться привлечением внимания. Юэ Лун скидывает безвольное тело в одну из кабинок, и, открыв воду в раковине, плещет в лицо. Вода ледяная, омывает его освежающим потоком, и он наконец снова чувствует, как все проясняется в голове, снова может хладнокровно мыслить. Упирается в бортики раковины и долго смотрит на свое отражение. Бледное лицо, темные круги под глазами. Горькая складка у рта. Все то, что он чувствует, глядя на Эйджи и Эша, – это не для него. Это слишком, он не понимает. Нелюбимый, нелюбящий. Голос Бланки эхом звенит в груди, и Юэ морщится от того, как гадко все внутри сжимается. Надо возвращаться. В коридоре все еще пусто, он неслышно передвигается, вслушиваясь, но никакой опасности не видно. Дверь палаты затворяется с тихим щелчком, Эйджи даже не вздрагивает. Он сидит, прижав к губам руку Эша, и просто смотрит на него, отрешенно. Юэ Лун замирает на мгновение, не решаясь его потревожить. – Эйджи, – говорит он наконец, когда ждать больше нельзя. – Надо уходить. Эйджи поворачивает к нему голову, окидывает таким взглядом, будто видит впервые. Он больше не дрожит, и выглядит отстраненным, пребывающим где-то там, в своем мире тихих японских молитв и теплой руки Эша в своей руке, и Юэ Лун понимает, что не зря оставил последнюю иглу про запас. – Ты ведь не пойдешь сам, да? – Оставь меня здесь, – шелестит Эйджи и закрывает глаза. – Нам нужно уйти. Эйджи морщится и сжимает руку Эша сильнее. Юэ смотрит на часы – у них не больше трех минут. «Не разлучай их», – скребется голос Бланки где-то в подкорке, и Юэ Лун сердито шикает сам на себя. Нет времени на это дерьмо. Запасная игла. Эйджи рассыпается в его руках как карточный домик, и Юэ легко подхватывает его. Рука Эша безвольно падает на простыню. – Проснись уже, сукин сын, – шипит ему Юэ и, с трудом взвалив Эйджи на спину, уходит. Полторы минуты, чтобы добежать до лестницы. Эйджи тяжелый как черт знает что, и Юэ едва успевает нырнуть в дверь запасного выхода, прежде чем в коридоре начинается беготня. Считает минуты, чтобы ни о чем не думать. Две на то, чтобы отдышаться и осмотреться. Три с половиной – утащить из отделения скорой помощи кресло-каталку. Маленькая задача – маленькое решение, и так шаг за шагом. Усадить Эйджи, довезти его до дальнего коридора, через подсобные помещения к стоянке машин скорой помощи, оттуда на улицу, очень быстро через дорогу; кресло тяжелое и устойчивое, и Юэ опирается одной ногой на приступку, и толкается второй, разгоняясь, ощущая странный непривычный восторг, когда они проносятся через пустой пешеходный переход. Наверное, Эш чувствовал себя так же после каждого удачного дела. Юэ, напротив, почти всегда только планировал, оставляя исполнение другим, сейчас он впервые за последнее время чувствует себя если не счастливым, то хотя бы живым. Жаль, что нельзя будет рассказать об этом Сину. Хотя, Син, скорее всего, и не был бы впечатлен, он занимается такой ерундой каждый день. Но Юэ хотелось лелеять свою маленькую победу, свою маленькую успешную операцию, совершенную практически в одиночку при минимальных ресурсах. Он даже не использовал последнюю из шести рабочих игл. Он молодец. Оставив каталку в темном переулке, он дотаскивает Эйджи до дома, до лифта, до квартиры, и наконец скидывает его на кровать. Вытягивается рядом, чувствуя гудящую усталость в мышцах. Эйджи не просыпается даже после того, как снотворное перестает действовать. Юэ лежит рядом и слушает его дыхание – ровное, спокойное. Он просто спит. Сам. Усталость взяла верх. * Он не помнит, как заснул, утро простреливает его как молния. Рука затекла, и солнце безжалостно светит прямо в лицо, и головная боль атакует его, как только он пытается открыть глаза. Чертова жизнь, боже, хоть когда-нибудь вообще станет легче? Прошлая ночь мелькает в голове обрывками воспоминаний. Утром при свете дня собственная вчерашняя идея кажется ему невообразимо идиотской, он прямо-таки поверить не может, что действительно додумался предложить эту авантюру, и что они действительно ее провернули. Он и Эйджи-чертов-Окумура. Команда мечты, черт побери. Встрепанная голова чертового Эйджи лежит на его руке, в которую впиваются ледяные иголочки каждый раз, когда он пытается ею пошевелить, как это вообще вышло? Ночью они переплелись в какой-то странный клубок, и первые несколько секунд Юэ Лун не совсем понимает, где чьи конечности. Все это странно и неловко и смущающе, он пытается выбраться, аккуратно, чтобы не разбудить Эйджи, но на это, кажется, нет сил. Он покорно лежит еще минут десять, пока солнце не меняет расположение так, чтобы залить своим приветственным ослепляющим светом всю комнату. – Ой, – Эйджи тут же просыпается, как попугайчик, жмурится, прячется от солнца в подушку, отвалившись наконец в сторону. Юэ неловко разминает плечо и давится смешком – у Эйджи во всю щеку след от его косички, на которой тот спал. Эйджи сонно моргает, едва удерживая глаза открытыми. Все еще бледный, но выглядит посвежевшим. Хрипло откашливается и морщится, с непониманием и капелькой ужаса в глазах осматривая лежащего рядом Юэ Луна. – Чт?.. – кашляет снова. – Почему мы на одной кровати?.. – Роковое стечение обстоятельств, – мурлычет Юэ в ответ, свернувшись в клубочек. Эйджи взволнованно садится. Трет ладонями лицо, взлохмачивает волосы. – Скажи, что мне это не приснилось? – вид у него одновременно неверяще-счастливый и глубоко несчастный. – Не приснилось же, да? Мы и правда там были? – Ага. – О, боже. – Ага. Повисает неловкое молчание. Эйджи краснеет, избегает его взгляда, наверное, смущается из-за всего на свете. Из-за своих вчерашних рыданий. Из-за своей неприкрытой жажды по Эшу, свидетелем которой Юэ невольно пришлось стать. Из-за их странных ночных объятий. Ночь скрывала все это, делала не таким обнаженным, но безжалостный утренний свет вернул им обоим здравомыслие и стыдливость. Эйджи кусает губы, смотрит на часы. – Еще полчаса, – выдыхает он, обращаясь скорее к себе самому, чем к Юэ. – Можно пойти к нему уже через полчаса. Юэ Лун косится на него из-под челки. Голова болит. И он не знает, что думать. Вчерашнее приключение вымотало его, и – если быть с собой честным – сделало ему больно. Но ему не хотелось препарировать свои чувства и пытаться разобраться, как именно назвать того червя, что точил его нутро; это ему никогда не удавалось. В последние недели перед ним все больше разворачивался какой-то другой мир, в котором было слишком много эмоций, с которыми он не мог совладать. Раньше он выплескивал их на все, что попадалось под руку – на дорогие вазы, на слуг, на Сина – потому что знал, что тот не воспринимает его истерики всерьез и способен снести практически что угодно; или вкладывал их в свою тщательно оберегаемую ненависть к братьям. Но теперь братьев больше не осталось. Сина надо поберечь. Он оторван от своего дома, своих слуг и дурацких ваз, которые можно разбивать. Рядом только Эйджи, который и так натерпелся от него всякого, и обижать его сейчас – все равно, что пинать котенка. А, к черту. Эйджи встревоженно переписывается с кем-то в телефоне, нервно качая коленкой. Он сидит совсем близко, и Юэ чувствует тепло, идущее от его тела. Так странно. Это первый раз, когда он проснулся рядом с кем-то. Что думать по этому поводу, он тоже не знает, но это ощущается неплохо. Уютно. Эйджи как большая подушка или что-то вроде того. Юэ вздыхает. Эйджи нервно подскакивает с кровати и ходит по комнате, явно не зная, побежать в больницу прямо сейчас, или подождать, пока разрешат. – Сходи в душ, – говорит Юэ. – Ты слишком нервный. Эйджи кидает на него раздраженный взгляд, поджимает губы; идет к своему чемодану и критически разглядывает его содержимое. Роется среди вороха дурацких свитерков и выбирает один особенно дурацкий, который нормальный человек мог бы себе позволить, только если бы у него напрочь отсутствовал вкус или ему было пять. Юэ не сдерживает смешок, за что получает еще один негодующий взгляд. Преисполненный чувства собственного достоинства, Эйджи удаляется в ванную. Юэ закатывает глаза и снова сворачивается в клубочек на кровати. Слушает шум воды; обрывочные мысли в голове; слишком устал, чтобы думать. Эйджи вываливается оттуда минут через семь, взволнованный еще больше, чем прежде, лихорадочно мечется по комнате, пытаясь найти второй кроссовок, и, зашнуровав его наконец, обессиленно садится на соседнюю кровать. – Не помогло? – мягко спрашивает Юэ, с ухмылкой наблюдая за его потугами. Эйджи качает головой. – Все же наладится, да? – устало спрашивает он. – Да. – Я пошел. – Иди. Эйджи смотрит на него со странным выражением лица. – Юэ Лун, – говорит он неловко, на японский манер произнося "л" как "р". Юэ фыркает, и на этот раз в дополнение к укоризненному взгляду получает легкий тычок в бедро. – Ауч. Эйджи хмурится, кусает уголок нижней губы, и потом говорит: – Спасибо. Голос дрожит, и руки его дрожат тоже; это, кажется, самая искренняя благодарность, которую Юэ когда-либо получал. – Иди уже, – ворчит он, склубившись еще сильнее, обняв себя руками, как будто это закроет его от острой вспышки неясных тревожных чувств в груди. Эйджи кивает и срывается с места, его телефон верещит у него в кармане, Юэ слышит его возглас "Макс!" уже откуда-то из коридора, еще чей-то веселый голос, какую-то возню. Все наладится. Да. Син со смешком протискивается в комнату, и у Юэ замирает сердце. – Чуть с ног меня не сбил, так торопится к своей рыси, – фыркает он. – Ты спишь? Юэ все так же бессильно лежит на кровати, мучаясь от головной боли и противной тяжести внутри. Син раскрасневшийся, чуть вспотевший, его грудь вздымается от тяжелого дыхания. Наверное бежал, чтобы поскорее рассказать Эйджи. Куртка расстегнута, под ней тоненькая черная маечка, бессменные митенки на руках. Подходит ближе и садится на корточки у кровати, уложив руки на покрывало. – Не сплю. Наверное, он такой же извращенец, как его братья. Он смотрит на Сина, на его озорную ухмылку, на его голую шею и ключицы в вырезе майки. Нет, говорит себе Юэ. Он просто добр к тебе, поэтому ты переносишь на него все, что в тебе есть. – Мой телефон остался дома, – медленно начинает Юэ, пытаясь сосредоточиться. – Мне ни о чем не докладывают. Что происходит в Чайнатауне? У Сина снова его сложное лицо. – Ты ведь скрываешь от меня что-то, да? – Ничего такого уж важного, – бурчит Син. – Я не хотел тебя беспокоить. – Потому что я прирезал своего брата? – прохладно осведомляется Юэ Лун, сев на кровати. – Ну так это не в первый раз. Я не стеклянный и не рассыплюсь. Ты сказал, что мы будем работать вместе, так давай работать вместе. Не держа друг от друга секретов. – Да, – тихо говорит Син, помолчав. – Ты прав, да. Прости. У меня было несколько очень тяжелых дней. Я схожу к Эшу, ладно? А потом можем все это обсудить. Ему явно не терпится поскорее уйти. Юэ Лун грустно улыбается. – Хорошо. Голова гудит снова, раздражение накатывает на него волнами. Если бы здесь был Бланка, то и он бы ушел к Эшу. Они все всегда уходят к Эшу. Эта проклятая рысь забирает у Юэ всех, к кому хоть немного тянется его озлобленное измученное сердце, и, кажется, этот мир просто так устроен, и все. Син оборачивается на пороге, мнется неловко. – Не хочешь пойти тоже? Спрашивает из вежливости, они оба знают, каким должен быть ответ. – Мне нечего там делать, – небрежно говорит Юэ Лун. Син внимательно смотрит на него, и он едва удерживает безразличное выражение лица. Кивок, щелчок двери, и вот он уже снова один. Без привычного окружения своей уютной гостиной он чувствует себя совершенно беззащитным. Сворачивается в клубочек, завернувшись в плед. Хорошо бы уснуть. И не думать о них, собравшихся там, напротив, через дорогу, в маленькой палате, счастливых. Больше ни о чем не думать.