the dragon boy

Тихое сизое утро; ночь оставила морозный иней на окнах. Ноябрь в полном расцвете. Юэ Лун неспешно расчесывает влажные после душа волосы. Это всегда успокаивало. Греет в ладони маленький деревянный гребешок, рисунки на нем – переплетенные дракончики и красные цветы – уже выцвели и истерлись от времени; гребешок подарила мама. На его шестой день рождения, за несколько месяцев до того, как все случилось. Он хорошо помнил их красивую небольшую комнату, у него даже была своя собственная маленькая терраса для игр на воздухе. Он вообще на удивление хорошо помнил Гонконг, хоть братья и увезли его оттуда совсем маленьким. Он помнил много сочной зелени и утренние дымки над холмами; шквалистый ветер, сносящий с ног. Однажды они даже пережили ураган, это он тоже помнил. Ветер выл так, что сносил целые дома, молотил дождем в окна; маленький Юэ Лун смотрел с террасы, крепко вцепившись ручками в перила, как по двору их дома носятся слуги, все пытаясь что-нибудь унести, закрыть, уберечь. Юэ Лун восторженно смотрел на этот всепоглощающий, неумолимый хаос, дышал его свежим, острым запахом, пока испуганная мама, оббегавшая весь дом, чтобы найти его, не уволокла его внутрь. Завернула в одеяло, прижала к себе и стала тихонько напевать его любимую песенку про змейку и луну. Ему было совсем не страшно, даже весело – песенка была смешная, и мама разыгрывала ее разными голосами, и ласково гладила его по голове, пока он не уснул. Дом вокруг сотрясался, весь мир сотрясался, но маленький Юэ был в самом безопасном месте на свете – в объятиях своей мамы. Ураган утих на следующий день, но дождь продолжал лить. Маленький Юэ Лун обожал гонконгские почти тропические ливни, вся земля после них дышала, обновлялась, весь мир будто рождался заново, и Юэ вместе с ним. Террасу заливало водой, и они с мамой плескались там, брызгали друг в друга; она распускала волосы и смеялась, что с ней случалось редко, и была такая красивая. После они пили чай, и Юэ своими крохотными ручками пытался расчесывать ее мокрые волосы. Она это тоже любила. Говорила, что если тысячу раз провести гребнем по волосам, обдумывая какую-нибудь мысль, то обязательно найдешь решение. Он потом пробовал, когда повзрослел, иногда и правда помогало. Он вздыхает. Грудь сжало слишком сильно, слишком больно, надо перестать об этом думать. Может быть, все было и не так. Может быть, он слишком идеализировал время, проведенное с ней, чтобы ощущать себя еще более несчастным и подкидывать дров в костер своей ненависти к братьям. Но эти воспоминания-мечты были единственным, что держало его на плаву первые годы после ее смерти, давало ему силы не сломаться. Разница между жизнью с ней в их маленьком замкнутом мирке, где их никто не беспокоил, и жизнью с братьями, которые соревновались в том, кто уколет его больнее, была колоссальной. Наверное поэтому его сознание и создало для него эту безопасную лагуну, в которую можно было спрятаться на время, когда все совсем плохо. В которой они с мамой были вместе. Иногда он даже позволял себе мысли о том, что было бы, если бы этого не случилось? Если бы всех остальных смыло ураганом или что угодно, и остались только они двое? Каким человеком бы он стал, если бы она была рядом? Если бы она увидела его сегодняшнего, после всего, что он натворил, то, наверное, пришла бы в ужас. Юэ вздыхает снова, оглядевшись. Надо найти другой объект для размышлений, иначе он доведет себя до ручки. Солнце не собирается появляться, очевидно, и вся комната залита тусклой серостью, от которой тошно. Он думает попить чаю, но не хочется греметь посудой, чтобы не будить Эйджи. Вот Эйджи. До сих пор спит, хотя уже почти десять утра. Полночи переписывался с Эшем, это теперь занимает почти все то время, которое он не проводит с ним в больнице. Еще они иногда разговаривают по фейстайму. Это вызывает некоторые конфузы, поскольку в квартире нет отдельных комнат кроме ванной, и спрятаться здесь негде. Пару дней назад Юэ Лун самоотверженно принимал ванну несколько часов, только чтобы не слушать их тошнотворного воркования. Они ведь даже не разговаривают ни о чем серьезном или хотя бы интересном, чтобы можно было подслушивать, просто треплются о всякой ерунде. Какой смысл? Впрочем, Эйджи очень воодушевлен, и это гораздо лучше, чем истеричный Эйджи или я-буду-смотреть-в-окно-пока-у-меня-не-отвалится-голова-Эйджи. Вчера он воодушевился настолько, что приготовил ужин. Разумеется, все то время, пока он готовил, Эш разглядывал его с экрана телефона, раздавая глупые советы и потешаясь над ним. Это было даже весело, но в какой-то момент Юэ Луна накрыло раздражением от того, что им так весело, и он решил немного подпортить все и подкинуть им новую тему для разговоров; и поэтому прошелся в одном халате позади Эйджи, пока тот резал морковь, и нежно провел пальцами по его шее. Эйджи был занят какими-то скучными разглагольствованиями о приготовлении этого – что бы он там ни готовил – даже ничего не заметил, но Эша всколыхнуло так, что картинку закружило – видимо, он уронил телефон. – Ой, ты в порядке? – беспокойно спросил Эйджи. – Чт?.. – Эш вернулся через череду шипения и стучания, и выглядел взбешенным. – Почему он там с тобой? Эйджи недоуменно оглянулся. Юэ Лун, с влажными, чуть растрепавшимися волосами, в шелковом красном халате, который почти сползал с плеча, томно улыбнулся ему и элегантно отпил глоток вина, для эффекта еще и покрутив в пальцах бокал. Эйджи вспыхнул румянцем и отвернулся обратно. Эш свирепо сверлил Юэ взглядом с экрана телефона, и Юэ решил идти до конца. – Мы живем вместе, ты разве не знал? – медовым голосом сообщил он, подойдя ближе и уложив голову Эйджи на плечо. Эйджи тяжело вздохнул. – Это долгая история, Эш. – Не поверишь, у меня куча времени, чтобы ее послушать, – так же сладко отозвался Эш, не отрывая от Юэ угрожающего взгляда. Эйджи вздохнул еще тяжелее. Юэ даже стало его жаль – маленький кролик, зажатый между змеей и рысью. Он рассмеялся и оставил их в покое, пусть разбираются. Эшу даже полезна встряска, чтобы не расслаблялся. Его побег из больницы сюда, к Эйджи, был вопросом времени почти наверняка. Прибежит защищать свою принцессу от злобного дракона. Он валялся на кровати и читал весь остаток дня. Эйджи уходил в коридор поговорить с Эшем, вернулся рассерженный. – Ну зачем ты так сделал? – спросил он укоризненно. – Это было подло. – Ну, это же я, – пожал плечами Юэ. – Чего еще от меня ждать. – Я же знаю, что это не так, – сердито возразил Эйджи. – Ты ведь можешь быть хорошим. Будь хорошим! – И что именно я, по-твоему, должен делать, чтобы "быть хорошим"? Эйджи собрался было ответить, но его телефон брякнул входящим сообщением, и Юэ Лун тут же потерял его. Но это все потом надолго в нем засело. Будь хорошим. Эйджи сказал так, будто считал, что он на это способен. Глупый Эйджи. Он заметно потеплел в отношении Юэ Луна после их маленького ночного приключения; как будто один единственный – сомнительно – добрый поступок мог перечеркнуть все причиненное ранее зло. "Ты же почти умер из-за меня", думал Юэ, сидя напротив Эйджи тем же вечером. Тот, хоть и сердился, но все равно позвал его поужинать вместе, не зря же он все это готовил. Овощная паста и салат с креветками и авокадо, большую часть которого он упаковал в контейнер – для Эша. – Его любимый, – зачем-то сообщил он, краснея, и тут же пошел поставить коробочку в холодильник, и задержался там дольше, чем нужно, очевидно, пытаясь охладить свое горящее лицо. Юэ Лун так за всю неделю и не решил, что думать по поводу этого всего. С одной стороны их трогательная помешанность друг на друге ужасно мила и частенько переворачивает все у Юэ внутри; с другой – это все совершенно тошнотворно, и выводит его из себя. И из себя он выходит куда чаще. Наверное, завидует. И немного ревнует. Потому что, как бы не хотелось себе в этом признаваться, ему нравится, когда Эйджи рядом. Без всяких лишних подтекстов. Когда Эш засыпает у себя в больнице и перестает поддерживать их бесконечный обмен сообщениями, Эйджи тут же начинает беспокоиться и переключает свое внимание на Юэ Луна, как единственный находящийся под рукой объект. Они провели в таком режиме всего несколько дней, но Юэ уже привык к этому, ему стали даже нравиться эти вечера. Эйджи готовит ужин, Юэ включает какой-нибудь фильм. Они садятся рядышком на диван и едят, смотря в экран. Эйджи ворчит, если он не использует подставку под стакан; если Эйджи ворчит слишком много, Юэ кидает в него хлебушком или рисинкой. Это ощущается уютно и хорошо, Юэ нравится. Не то, чтобы Эйджи внезапно все ему простил, и они стали лучшими друзьями, конечно. Не то, чтобы Эйджи вдруг стал ему доверять. Они не говорят ни о чем личном, вообще довольно мало говорят. Но Юэ Лун так привык к постоянному физическому присутствию Эйджи, что когда тот уходит к Эшу, сразу становится до боли в груди одиноко. До этого момента он и не осознавал, что чувствовал себя так большую часть своей жизни. Это немного пугает. Как будто одной его странной нынешней привязанности к Сину недостаточно. Чувства к другим людям – это не то, с чем он способен успешно справляться, это показало еще все произошедшее между ним и Бланкой. Юэ за короткое время очень прикипел к нему, очень, и потерять его было невыносимо больно. Неужели он вообще такой, как собака, бегущая за любым, кто погладит? Ощущать себя таким беспомощным перед чужой добротой было отвратительно, это заставляло его чувствовать себя еще более жалким и униженным, чем когда его трахали как последнюю шлюху. Там он мог абстрагироваться. Уйти в себя. Отдать на растерзание тело, но не душу. Здесь – нет, здесь он будто ходит с открытой грудной клеткой, и спрятаться негде. Что же теперь? Он собирается позволить себе нуждаться в Эйджи? В Эйджи Окумуре, которого не так давно ненавидел всем сердцем и чья смерть казалась ему избавлением от всех проблем? Он обдумывает эту мысль долгую звенящую минуту, но так и не решает, что с этим делать. Эйджи все так же спит. Спит, разумеется, как полный идиот – сполз по подушкам вниз, так, что первая почти накрыла его сверху, свалил на пол половину одеяла; он беспокойный и много ворочается, сводя Юэ с ума по ночам. Через час он проснется и уйдет к Эшу. Не особо хочется застать этот момент. Проще уйти первым, и не тонуть потом в этой пустой тишине, которая остается, когда за ним закрывается дверь. На улице свежо, даже почти холодно. На нем теплая и мягкая черная толстовка, немного не по размеру, слишком большая; он купил ее вчера в каком-то маленьком отделе в торговом центре, она была в единственном экземпляре, и, если честно, он купил ее только потому, что она напомнила ему о Сине. Син принес его телефон несколько дней назад и с тех пор пропал. С телефоном Юэ Лун снова мог контролировать всех своих людей и получать отовсюду донесения, и он знает, что у банды Сина последние дни какие-то мутные разборки с вьетнамцами; дело дошло до того, что они подожгли Чанг Дай, маленький ресторанчик, любимый всем Чайнатауном. Тот самый, который держала сестра Шортера. Это было два дня назад, и с тех пор все тихо, видимо, Син разобрался. Юэ звонил ему несколько раз, выдерживая гудки до последнего, он так и не ответил. Он и сам пока не придумал, с какой именно целью идет туда. Он знает, что Син в порядке, ему присылали несколько смазанных фото. Син был весь в делах. Может быть, все еще немного злился на него за их прошлый разговор, поэтому не отвечал на звонки. Нужно было это прекратить. Сама мысль о том, что Син злится на него, вызывает неприятную пустоту в животе. Им надо увидеться и поговорить, все утрясти. Именно поэтому. А не потому, что Юэ скучает по нему. Чайнатаун непривычно тихий. Людей на улицах мало, все смотрят настороженно. Юэ сильнее натягивает капюшон толстовки; он спрятал волосы, оделся максимально непривычно, хоть это и не особо нужно, все равно здесь мало кто знает его в лицо. Но именно это и делает его подозрительным. Здесь все друг друга знают. В тесном переулке мелькает знакомое лицо – один из парней Сина. То ли не узнал, то ли сделал вид, что не узнал; Юэ чувствует его тяжелый взгляд еще долго, пока не сворачивает на другую улицу. За эти две недели тишины и безделья в Квартире, как он про себя называл их временное пристанище, он стал заторможенным; отсутствие постоянной прямой угрозы притупило бдительность. Быть там, в этой маленькой пещере, рядом с Эйджи, который своим присутствием будто приглушает весь внешний шум, было приятно; скучновато, но приятно. Но Эйджи исчезнет. Уедет в свою Японию. А реальный мир останется, и Юэ останется в нем. Один. И ему придется со всем справляться. Он шел до конца, ослепленный своей ненавистью, но никогда в действительности не задумывался над тем, что будет дальше. Он представлял, что все они сгорят в этом огне; он хотел уничтожить весь клан Ли – включая себя. Может быть, какая-то часть его продолжала творить зло именно поэтому – чтобы довести ситуацию до предела и либо убить себя самому, либо вынудить кого-то это сделать. Он и до сих пор иногда мечтает, чтобы его пристрелили, пытается представить это в красках, понять, что он мог бы почувствовать. Жалел бы он об этом решении? Чувствовал освобождение? Скорее последнее. Смерть избавила бы его от необходимости что-то делать со своей жизнью. Еще один поворот; он очень смутно помнит, как идти к Чанг Дай, но вроде бы идет верно; чужие взгляды оседают на его плечах. Он идет спокойно, даже беспечно, с любопытством оглядывая все вокруг, как какой-нибудь турист. Это даже освежает. Надо почаще использовать свои навыки, пока не заржавели. Он любит играть, особенно изображая невинность, он много кого так обвел. Кроме чертового Эша Линкса, конечно, но тот его раскусил просто потому что сам был таким же. Эша выпишут недели через две. И они уедут. Эйджи уже смотрел билеты на примерные даты; залез в кресло с ногами, нахохлился там, пил чай и смотрел билеты с совершенно дурацким лицом. Юэ вздыхает и хмурится. Он будет скучать по этому глупому птенцу. Они уедут, и ему придется вернуться обратно, в свой дом, в свой мир, где останутся только бесконечная борьба за власть и колючий засранец Син, который играет в какие-то свои игры. И больше ничего. Душная волна одиночества нахлынывает на него; он останавливается на углу перевести дыхание и до боли в глазах разглядывает пеструю вывеску магазинчика лечебных трав и снадобий. Тьфу, черт. Он не будет плакать в десять утра посреди Чайнатауна! И уж точно не из-за Эйджи, мать его, Окумуры. Крохотная старушка рядом кормит голубей. Седая до белизны, запускает руки в карманы потертого красного пальто и горстями достает оттуда семечки, раскидывая их по тротуару с таким видом, будто это она создала вселенную. Птицы окружают ее со всех сторон, налетают как порывы ветра, стекаются к ее ногам, она смеется и тихо бормочет что-то; секунда – и они разлетаются как вихрь, вспугнутые гудком проехавшего автомобиля. Юэ Лун идет дальше. Надо удержать Сина рядом с собой. Иначе все это не имеет смысла. Он обещал, что поможет. Что они будут работать вместе. Решать проблемы вместе. Это было месяц назад, с тех пор много всякого дерьма случилось, но нужно вернуться к этому разговору – снова. Место Юэ Луна в этой системе – единственное, что держит Сина поблизости; не стоит себя обманывать – вряд ли он оставался бы рядом, если бы Юэ был собой и при этом не был последним оставшимся членом правящего клана китайской мафии в Штатах. Сан-Франциско, в котором Хуа Лун в последние годы подмял всех под себя, скорее всего будет потерян. На западном побережье есть, кому перехватить контроль, они еще и передерутся между собой. Но Нью-Йорк они с Сином вполне смогли бы удержать. Вместе. История с рыбкой-бананкой, обезглавливание Коза Ностры*, последующие массовые скандалы и разоблачения политиков сильно проредили ряды преступного мира Нью-Йорка, устроили хаос, благодаря которому жалкие рыбешки вроде разобщенных мелких банд почувствовали свободу и теперь плавают по чужим территориям, устраивая диверсии. Все, что им сейчас нужно – не сдавать позиций и укрепить свою власть. Это привяжет к нему Сина на некоторое время в любом случае. А уж в процессе можно постараться стать человеком, которому Син действительно захотел бы стать другом. И Эйджи. Эйджи ведь верит, что у него есть шанс, да? Другое дело, что Юэ понятия не имеет, как это сделать. Навести порядок в Чайнатауне и то проще, чем в своей голове. Он так задумался, что едва не прошел мимо. Улочка, на которой стоит Чанг Дай, всегда была оживленной; сейчас же здесь почти никого, редкие прохожие и несколько крепких парней, лениво развалившихся на ступенях соседнего дома. Торчат они там не просто так, и свирепые взгляды, которыми они словно лезвиями проезжаются по Юэ Луну, ясно дают это понять. Чанг Дай подкопчен, но открыт. Вся задняя кирпичная стена черная, там копошится пара человек, тихо переговариваясь, разбирают что-то. Юэ особо не разглядывает, чтобы не нервировать парней рядом. Один из них выступает чуть вперед, красноречиво сунув одну руку в карман; Юэ вежливо улыбается им, чуть поклонившись, и заходит внутрь. Внутри по-прежнему довольно мило. Юэ никогда не бывал здесь, но видел фотографии. Там всегда была куча народу, это популярное заведение; сейчас же – только несколько человек за дальним столиком, на вид безобидные, и еще за одним – парочка таких же мордоворотов, как на улице. – Мы закрыты, – раздается сзади прохладный голос. Юэ оборачивается. Надия Вонг. Так сказать, во плоти. Вживую она куда интересней, чем на фотографиях. Довольно высокая для китаянки, статная стройная женщина; прической похожа на Сина, и это забавно; под глазами темные круги, но взгляд прямой, ясный. Настороженный. – Разве? – мягко спрашивает Юэ Лун, виновато улыбнувшись и бросив взгляд на других посетителей. Надия смотрит туда же и едва заметно поджимает губы. – У нас недавно был пожар. Кухня еще не работает. Могу предложить вам только чай. Руки сцеплены в замок, взглядом можно резать бумагу; Юэ почти кожей чувствует, как сильно ей хочется от него избавиться. Но он не вчера родился, и изображать глупенького барашка ему нравится больше всего. – О, – сочувствующий излом бровей, капля обеспокоенности на лицо. – Как жаль. Надеюсь, ресторан не критично пострадал? Такое приятное место. Я слышал, у вас лучший чау-мейн в городе, хотелось успеть попробовать. Надия удивленно вскидывает бровь. На секунду Юэ кажется, что она знает, кто он такой, или поняла это прямо сейчас. Опасно, но как же приятно снова быть в своей стихии. – Я согласен на чай, – он робко улыбается; он умеет делать это красиво, это должно быть красиво даже в огромной черной толстовке. Надия чуть хмурит изящные брови, но кивает, возвращаясь за стойку. Заваривает чай в маленьком глиняном чайничке. Юэ терпеливо ждет, пытаясь незаметно рассмотреть ее. Она похожа на брата, но не слишком. Кожа светлее; Шортер наверняка шлялся по солнцу полуголый, загорел. Похожи разрезом глаз, поворотом головы, когда чем-то заняты. Но больше всего, наверное, взглядом. Он помнит первый раз, когда увидел Шортера без его вечных темных очков – сложно забыть; когда тот пришпилил его к кровати и плакал от ярости, роняя слезы ему на лицо. Слишком добрые глаза, слишком честные, может, поэтому он их и прятал. И в ней этого много. Честная и прямолинейная, как он. Юэ Лун чувствует себя виноватым под ее взглядом. – Я не видела вас раньше, – говорит она, подготовив для него чайный поднос. – Вы не из этих мест? – Сан-Франциско, – отвечает он. Даже почти правда – он ведь жил там несколько лет. – Там очень большая диаспора, побольше местной. Вы там не бывали? Она отрицательно качает головой. – Приезжайте как-нибудь, – Юэ улыбается обаятельнейшей из своих улыбок. – У нас и погода получше, и люди подружелюбнее. С ухмылкой бросает на нее укоризненный взгляд; она чуть дергает головой, но не отвечает. Наливает ему чай, аккуратно, осторожно. Юэ чувствует покалывание в кончиках пальцев – подзабытый уже азарт маленькой игры. Она умна и подозревает его в чем-то. Может, и правда знает, кто он, и не может решить, как реагировать на этот фарс. Может, и не знает. Но он любит игры, как же он любит игры. Они так бодрят. – Не советую вам бродить здесь сейчас, – спокойно говорит Надия. – Что так? Юэ отпивает чай, нежный, ароматный; посылает ей благодарную улыбку, она чуть наклоняет голову в ответ отточенным движением. Она ему нравится, очень. – Неспокойное время, – тонкая улыбка хищника своей жертве, на мгновение Юэ видит в ней их всех – и Шортера, и Сина, и Эша – в их самые опасные моменты. – Не слишком безопасно. Юэбин*? Она вопросительно поднимает бровь; Юэ прошибает холодный пот, когда она произносит первый слог его имени; он едва удерживает прежнее выражение лица. Но на долю секунды он все же дрогнул, и, судя по крохотной ухмылке, она это заметила. – Хотите? Она двигает к нему коробочку с пряниками, он берет один, желтый. Юэбин. "Лунный пряничек"; мама иногда звала его так в детстве, это были его любимые сладости. Он откусывает кусочек, начинка из сладких бобов тает на языке, и он прикрывает глаза, едва не застонав от удовольствия. – М-м, – еще кусочек, – это великолепно. – Спасибо, – в этот раз Надия улыбается куда более искренне. – Старый семейный рецепт. Прошу прощения. Звякает колокольчик, и она отходит к другому концу стойки, приветливо здороваясь с вошедшей женщиной. Улыбки у них с Шортером тоже похожие. Те, которые искренние, во всяком случае. Интересно, Шортер тоже хорошо готовил? Теперь уже и не узнать. Надия продолжает посматривать на Юэ Луна, пока говорит с женщиной, и в ней проглядывает какое-то беспомощное беспокойство, от которого ему дурно. Ему нравился Шортер, правда. Он был одним из немногих, кто, несмотря на его статус, говорил ему честно в лицо все, что он о нем думает. Это было неприятно, но весьма освежающе. А Юэ Лун поставил его перед невозможным выбором – между сестрой и лучшим другом. Она ведь была старшей сестрой им всем, наверное, – и Шортеру, и Эшу, и Сину. И едва не потеряла их из-за него. Шортер был прав, Юэ Лун ничем не лучше своих братьев. На время его удалось обмануть – он ведь думал, что Юэ как Эйджи – человек не их мира, случайно вляпавшийся в это дерьмо. А он оказался источником дерьма. Одной большой задницей, куда они все угодили. Надо же. Он думал, что Юэ похож на Эйджи. Глупый Шортер. Он доедает свой пряник, залпом допивает остатки чая, оставляет купюру под чашкой – куда больше, чем нужно, и, кивнув на прощанье Надии, уходит прежде, чем она успевает подойти. Она провожает его таким взглядом, будто и правда знает, кто он, и в чем он виноват.