the dragon boy

Юэ Лун выходит из Чанг Дай на почти негнущихся ногах; ледяной порыв ветра тут же едва не сбивает с ног. Он раздраженно выдыхает, плотнее укутываясь в толстовку и пальто; жаль, что не взял шарф. Идет бездумно, прочь из Чайнатауна, вниз по Гранд-стрит, в сторону реки. В голове – гулкая пустота, в которой ни с того ни с сего вдруг всплывают полторы строчки дурацкой песенки из рекламы овсяных хлопьев, которую Эйджи вчера напевал весь вечер. В душе – все еще тепло от чая и гадко от чувства вины. Он дышит. Вдыхает медленно – и выдыхает медленно; и снова, и снова, глубоко, пока не засвербит в легких. Пахнет едой и чем-то горелым, не очень приятно, но это Нью-Йорк, и не самая лучшая его часть. Юэ не жалуется, в общем-то. Ему нравится запах города. Он ускоряет шаг, разгоняя пульс, и дышит глубоко, вбирая в себя город, его ритм, его жизнь. Ботинки глухо стучат по брусчатке, он считает шаги, отвлекая себя от мыслей, разглядывает витрины магазинчиков, избегает взглядов прохожих. Идти хорошо, чем быстрее шаг, тем меньше беспокойства. – … са-амое лучшее у-у-тро-о-о, – рассеянно мурлычет Юэ в воротник пальто, и его тут же разбирает смех. Дурацкие овсяные хлопья. Он проходит несколько кварталов, прежде чем замечает – за ним следят. Наверняка кто-то доложил, парень в переулке или те, на крыльце. Может, и сама Надия. Глупый Син даже не удосужился замаскироваться, так и идет за ним в своей сине-белой куртке, но ближе не подходит. Юэ ухмыляется. Если Син хочет поиграть, можно и поиграть. Он останавливается на несколько секунд, чтобы привлечь к себе внимание – все же сложно обойтись без драмы, когда драма у тебя в крови, – и резко сворачивает в проулок, исчезнув из поля зрения; пробегает квартал, Син шел далековато, не успеет догнать, а Юэ частенько шатался здесь бессонными ночами, когда только переехал в Нью-Йорк, так что хорошо знает район. Еще один переулок – не дыша мимо мусорных баков к соседней параллельной улице; проходит быстрым шагом один квартал, другой, синяя куртка мелькает между домами. И еще поворот, кружным путем обратно на Гранд-стрит; он ловко ныряет в удачно попавшуюся по пути кофейню, успев заметить вспыхнувшее за углом сине-белое пятно. Не потерял-таки. Юэ довольно ухмыляется и покупает два кофе на вынос. Син, насупившись, ждет его у входа. Пытается унять участившееся от бега дыхание, как будто и не было никакой погони минуту назад; но его щеки пылают и грудь тяжело вздымается, кого он пытается обмануть? – Привет, – улыбается Юэ, оглядев его почти с удовольствием, и протягивает стаканчик. – Ты не такой уж незаметный, как тебе кажется. Син свирепо отдувается и закусывает губу, очевидно, проглатывая ругательства. – Ты специально, да? Тьфу, так и знал, что ты сюда вернешься, надо было остаться и ждать! – Конечно, надо было, – Юэ снисходительно смеется, легко хлопая его по плечу. – Но ты же не ищешь легких путей, м? Син фыркает и, взяв горячий стаканчик, на секунду прикрывает глаза, грея об него замерзшие пальцы. На руках как обычно митенки, одет легко, слишком легко для такой погоды. Но как же приятно наконец видеть его; часть извечного напряжения, сталью обвившего позвоночник, слегка рассеивается, и дышать легче. – Что ты там делал? Тон почти агрессивный, пар от дыхания клубится в холодном воздухе. Син как маленький разъяренный бычок – ответь неверно, и окажешься у него на рогах. Юэ пожимает плечом, сдерживая смешок. – Смотрел. – Зачем? – Нельзя? Син хмыкает и отпивает свой кофе. Они двигаются дальше, вниз по улице, рядом, молча. От Сина веет таким напряжением, что Юэ почти чувствует его запах – влажный терпкий озоновый запах предстоящей грозы. И ему хочется, чтобы она разразилась. – Мог бы и сказать мне, – осторожный укол, словно камешек в воду – посмотреть, как много разойдется кругов. Син бросает в него утомленный взгляд и отчаянно зевает в воротник куртки. Всего на две секунды он вдруг такой беззащитный. Волосы, чуть отросшие, смешно топорщатся на макушке; весь помятый и уставший, будто его разбудили минут двадцать назад. – Я был занят, – в два глотка допивает кофе и кидает стаканчик в урну. – Они везде, как крысы. Мы слишком отвлеклись, они слишком обнаглели. Но я разберусь. Он ежится от резкого порыва ветра в своей тоненькой куртке; так хочется его обнять. Впрочем, насчет Эйджи Юэ тоже посещают такие мысли, так может, дело не в них? Может, это ему самому нужно, чтобы его обняли? Он глубоко вздыхает, пытаясь сконцентрироваться, и злится на эту непонятно откуда взявшуюся жалость к себе, как всегда неуместную, как всегда невовремя. Возьми себя в руки, черт побери. Возьми себя в руки. – Я мог бы помочь, – говорит он тихо. – Чем это? – фыркает Син. – Оружием. Людьми. Деньгами. Чем угодно. Каждое слово – шаг ближе, и ближе, и ближе, он подходит почти вплотную, пропуская вперед сердитую женщину с огромной сумкой, и шепчет последние слова ему прямо на ухо, дразняще, провоцируя; но Син только нервно отшатывается и идет вперед, молча. Это досадно. Он совершенно недоступный сегодня. Обычно Юэ довольно легко удается вывести его из себя, рассмешить, или – чаще – разозлить; или в этом даже нет никакой нужды, потому что он и так говорит все, что думает. Но сегодня – сейчас – когда больше всего нужно, Син молчит, окруженный своей предгрозовой дымкой, и Юэ кажется, будто он смотрит на него через мутное стекло. Он вздыхает, сдаваясь. – Позволь мне помочь. – Зачем? – вскидывается Син. – С чего вдруг? – Ты сказал, что мы будем работать вместе, – осторожно говорит Юэ. – Передумал? Син молчит некоторое время, потом нехотя отвечает: – Нет. – Тогда я хочу быть полезным. – Ладно. Юэ не отрывает взгляда, пытаясь уловить в его лице что-то, что даст ему понять, в каком направлении двигаться, но Син просто безразлично смотрит вперед, будто смиренно ожидая, когда этот разговор наконец закончится. Это все не то. Нужен неожиданный ход. – Держи, – Юэ достает из кармана чуть помявшийся чек и протягивает ему. Он подписал его еще два дня назад, когда узнал о пожаре, и так и таскал с собой, не зная, применить его по назначению или нет. – Для Чанг Дай. Син пару секунд разглядывает чек с очень сложным лицом. – Ты спятил, – хмыкнув, сообщает он и качает головой. – Во-первых, это слишком много, а во-вторых, извини, конечно, но Надия скорее удавится, чем примет его. – Примет, если ты передашь. – Никто в Чайнатауне не доверяет Ли, особенно сейчас, – горячо возражает Син. – От вас никогда не приходило ничего хорошего, и... Вот оно. – А ты? Юэ резко останавливается посреди улицы. Сердце ухает куда-то вниз, пульс подскочил так резко, что застучало в голове. – Чт… – Син, прошедший по инерции вперед, оборачивается. – Зачем ты остановился?.. – Ты мне доверяешь? Мы не пойдем дальше, пока не ответишь. Син смотрит на него с раздражением и жалостью одновременно, как на раскапризничавшегося ребенка, крохотная ухмылка прокрадывается в уголок его губ. – Серьезно? – Да, – твердо отвечает Юэ, не двигаясь с места. Син фыркает, скрестив руки на груди, смотрит в сторону. Люди, раздраженные внезапной преградой, обходят их, обливая недовольными взглядами. Кто-то задевает Юэ сумкой, уткнувшийся в телефон подросток врезается в его спину. Син поглядывает на него испытующе, словно ожидая, когда он наконец психанет, но Юэ только приподнимает бровь и не двигается с места. Наконец людской поток вокруг них рассасывается. Так же внезапно, как и появился. Они остаются одни. Молчание тянется, как струны на колках. – Я… не знаю, ясно? – раздраженно выдыхает Син. Хмурится, пинает асфальт носком кроссовка. – Я хочу тебе доверять, я не идиот и понимаю, что не справлюсь один, если дело станет серьезней, но… Он вскидывает голову, вонзая в Юэ взгляд как нож. – Кто знает, куда тебе приспичит ужалить в следующий раз? Ужалить. Ты не больше, чем ядовитая змея, шепчет голос Шортера в голове. Ядовитая змея. Ядовитая. Змея. Юэ будто прострелило – он резко, почти на всхлипе, вдыхает и сжимает кулаки, зажмурившись, пережидая момент чистейшей, абсолютной ярости. Он почти готов закричать. Прямо ему в лицо – я же весь здесь, перед тобой, отдаю тебе все, что во мне есть, почему ты не можешь просто просто принять это, почему ты не можешь просто принять это, почему ты не можешь просто принять это, почему ты не можешь просто – Син, почувствовав перемену, делает осторожный шаг ближе, смотрит с опаской. – Ты… – начинает он и не успевает закончить, Юэ в два шага сокращает расстояние между ними, сгребает его за шкирку, как котенка, и утаскивает за собой, за угол ближайшего дома. Глухой удар – припечатывает к стене, едва успев придержать его голову собственной ладонью. Костяшки пронзает боль, но это ничего, даже полезно, отрезвляет. Син так обескуражен, что даже ничего не делает, только смотрит остро, пронзительно, не отводит взгляда, и Юэ почти хочется сделать ему больно. Син даже будто ждет этого, готовый разочароваться в очередной раз, и так и хочется сделать – назло, смять его, растоптать, отрезать себе все пути. Юэ вжимает его в стену чуть сильнее, руки дрожат от злости. Син приоткрывает рот, глотая воздух, кончик языка мелькает на секунду, чуть смочив пересохшие губы, и Юэ невольно опускает взгляд; сердце пропускает удар, и он отшатывается от собственных мыслей, словно обжегшись. Син смотрит. Не двигается, едва дышит даже; Юэ отпускает его медленно, боясь сорваться, аккуратно поправляет на нем куртку, смахивает пыль от старой стены с плеч. – Ты оставил меня в живых, чтобы я искупил вину за все, что сделал, – говорит он; тихо и медленно, будто вспоминая, как произносится каждое слово. – Я пытаюсь. Син долго молча смотрит на него, то хмурясь, то кусая уголок нижней губы, то засовывая руки в карманы, то сцепляя их на груди. В какой-то момент у него такое лицо, будто он понял, но потом это ощущение теряется. – Ты и правда этого хочешь? – спрашивает он наконец. – В смысле… не потому что я так сказал или… да черт, что угодно… Он бессильно выдыхает, отвернувшись в сторону, не в состоянии собрать слова воедино. Юэ тянется к нему, сжимает плечо ладонью. – Син. – Я смогу тебе верить, только если ты будешь честен со мной, – жестко говорит он, увернувшись. – Никаких подковерных игр, никаких манипуляций, меня бесит, когда ты… – выдыхает, кусая губы. – Все это время ты вертел мной и моими людьми так, будто мы твоя собственность, игрался нашими жизнями, заставлял нас делать то, чего мы не хотим, даже убил нескольких ребят – просто за что?.. За то, что они помешали твоим планам?.. Его почти трясет, он отворачивается, закусывая нижнюю губу так сильно, что она белеет. Юэ молчит. Смешно. Тогда он по большей части взбесился из-за того, что чертов Эш убил Ву и ранил Бланку, и только поэтому пристрелил ребят Сина, просто чтобы не свихнуться от бешенства, сделать больно в ответ – если не самому Эшу, то хоть кому-нибудь. Он делает неловкий шаг вперед, но Син отшатывается прочь. – Я ненавижу это дерьмо! – выплевывает он с такой яростью, что на глазах выступают слезы. – Я знаю, - шепчет Юэ. Син прислоняется к стене и долго дышит, пытаясь успокоиться, посеревший от усталости. Юэ снова атакует нестерпимое желание обнять его, и он даже почти пытается, но Син выворачивается снова. – Не трогай меня. И идет дальше. Юэ остается на месте, слушая тишину и свой скачущий пульс в висках; он не уверен, надо ли идти следом. Может быть, это все. Конец. Син прав во всем. Все они правы. На него накатывает такая усталость, что хочется упасть прямо здесь, на грязный асфальт за углом какой-то забегаловки; но Син вдруг останавливается, оборачивается, окидывает его долгим взглядом и чуть кивает головой – иди сюда. И Юэ идет. Незаконченность разговора продолжает его грызть, надо решить все сегодня, чтобы можно было куда-то двигаться. Он устал от бездействия. – Извини, – хмуро говорит Син, когда он подходит. – Меня все бесит последнее время. – Ну, – Юэ осторожно улыбается. – Кажется, мы оба не особо в порядке, так что... Снова идут рядом; он думает, с чего начать. Син просил его быть честным. Придется быть честным. – Эш так и не рассказал тебе, как именно погиб Шортер? – спрашивает он тихо. – Не хочу знать, – Син дергается, ускоряет шаг, но потом вздыхает и замедляется снова. – Его смерть во многом моя вина, – продолжает Юэ, не обращая внимания на то, как болезненно Син морщится, как глубже засовывает руки в карманы, натягивая куртку. – Я заманил его в ловушку. Я заставил его предать Эша. И все, что случилось с ним дальше, тоже косвенно моя вина. Син молчит, болезненная гримаса на его лице так и не исчезла. – Я понимаю, что это ничего не исправит, но мне очень жаль, – говорит Юэ. – Он мне в общем-то нравился, я не хотел, чтобы он… – Тогда почему ты ему не помог? – Син остановился, вперив в него яростный взгляд. – Я знаю, что ты освободил Эша тогда и потом забрал меня, но почему ты ничего не сделал для Шортера? – Их было не остановить, Син. То, что они сделали… Он замолкает, не в силах объяснить. Это было слишком даже для него. Он не хотел этого видеть. То, что они сделали, было бесчеловечно. Бесчеловечно. Но разве он сам не сделал того же?.. Он накормил бананкой своего брата, но это ведь не то же самое? Он ведь не заставлял его делать ничего ужасного, не делал ему никаких внушений, не давал никаких заданий, невыполнение которых разрывало бы его изнутри. Он просто лишил его воли. Разума. Уничтожил в нем человека. Да. И не чувствовал ни капли раскаяния за это, до сих пор. Потому что уничтожать в нем было почти нечего. Потому что ублюдок это заслужил. А Шортер – нет. – Рыбка-бананка, да? – спрашивает Син. – Они испытали ее на Шортере? Юэ не отвечает, все еще думая о брате. Фэнг, начальник его охраны, сообщил пару дней назад, что Хуа Луна тихо похоронили. Не было никого, кроме самого Фэнга, могильщиков и старой служанки, которая омыла его тело. Никто не любил его. Он не сделал ничего хорошего за всю свою жизнь. Он не заслуживал жизни. В нем не было ни капли добра, он не смог бы измениться, никогда. Юэ все сделал правильно. – Ты видел, как он умер? – спрашивает Син снова, и Юэ с трудом возвращается обратно. – Да. – Ему было больно? – Да, – помедлив, говорит он. Син кивает и замолкает снова. – И зачем это все?.. – Он сказал однажды одну вещь, которая… очень меня задела. Горящие болью и яростью глаза; нож, пропоровший матрас в сантиметре от его горла. Слова, бьющие как пощечины. – Ваши родители всегда говорили, что клан Ли вас защищает, – медленно говорит Юэ Лун, переплетя пальцы и сжав их до боли. – Но по сути все, что делали мои братья, это лгали и манипулировали своими же людьми. Я ненавидел братьев всю свою жизнь, последнее, чего мне хотелось, это быть похожим на них, – он замолкает, пережидая приступ тяжести в груди. – Разумеется, я был таким же, просто предпочитал обманывать себя, думая, что это не так, что моя благородная месть оправдывает любые средства. Шортер открыл мне глаза на то, что я ничем не лучше. Но я не успел всерьез об этом задуматься тогда, было уже слишком поздно. Я был ослеплен и не мог остановиться. Но сейчас, если я могу хоть что-то сделать… – он поворачивается к Сину и заставляет себя посмотреть ему в глаза, – то я хочу это сделать. Правда хочу. Позволь мне. Син смотрит на него долго и пристально, так долго, что становится не по себе. Он мог что-то сделать, конечно мог, он мог помочь Шортеру. Если бы захотел. Если бы знал, зачем. Если бы был готов. Но он не был. И ему придется простить себя за это. И Сину придется тоже – чтобы у них хоть что-нибудь получилось. – Мне нравится, когда ты такой, – говорит Син, наконец отвернувшись. – Так гораздо лучше. – Такой?.. – Искренний. Но если ты мне это все просто так тут наплел, я придушу тебя твоими же волосами, учти. Юэ выдавливает из себя усмешку. – Ты не злишься? – Из-за Шортера? Злюсь. Я предполагал, что ты замешан в его смерти, но точно не знал, насколько, – Син чертит круги на асфальте носком кроссовка и, помолчав, тихо продолжает: – Ни Эш ни Эйджи мне так и не рассказали, что именно там было. Если бы я узнал тогда, то убил бы тебя, не задумываясь. – У тебя все еще есть шанс. – Все еще хочешь умереть? – Не знаю. Они молчат. Ветер замолкает тоже, и даже шум машин на дороге и гомон людей уходит куда-то за пределы их маленькой скамейки, окруженной облезлым огрызком парка. – Прошло время, – говорит Син, морщась, будто каждое слово дается ему с трудом. – Ты изменился. Я не ищу тебе оправданий, и может быть никогда не смогу до конца тебя простить, но… Я вижу, что тебе больно. И я знаю, что такое семья. Она может быть величайшей опорой в жизни, а может быть величайшим куском дерьма. Ты был один против них всех, ты выживал как мог. Я это понимаю. И мне сложно ненавидеть тебя за это. Он тяжело выдыхает, будто ставя точку. Атмосфера как-то неуловимо меняется, и Юэ жадно хватается за эту перемену, чувствуя – что-то наконец тронулось, на этот раз не только между ними, но и в нем самом, где-то там, куда он всегда боялся заглядывать. Это было не прощением, но принятием? Чем-то большим, чем в их прошлый разговор. Более личным. Более искренним. Чертой, после которой Юэ Лун наконец чувствует облегчение. – И раз уж так вышло, что мы все равно повязаны вместе, – продолжает Син, – и нам придется разбираться со всем этим бардаком вместе, мне придется доверять тебе. А тебе нужно доверять мне. Тайны и недомолвки здесь ничем не помогут. Так что, у меня есть предложение. – Какое же? – Давай введем официальные правила для регламентирования наших… эээ… отношений. – Что, так серьезно? – Юэ невольно ухмыляется, но Син припечатывает его суровым взглядом. – Да. Пока что одно правило, назовем его Первым: Честность. Абсолютная. Никакого скрытного дерьма, если происходит что-то важное, мы сообщаем об этом друг другу, если нам не нравится что-то в друг друге, мы говорим об этом. Словами через рот. – Мне не нравится твоя куртка, – ухмыляется Юэ. – А мне не нравится, когда ты переводишь в шутку серьезные разговоры! – рявкает Син, легонько тыкнув его в плечо. – И куртка классная, заткнись. Юэ только закатывает глаза, со смешком возвращая тычок обратно. – То есть, если все официально, – светским тоном продолжает он, – то я могу в любой момент апеллировать к Первому Правилу, если мне захочется что-нибудь из тебя выпытать? – Если это имеет отношение к делам Чайнатауна, да. – А если это личное? – Спросить ты можешь, но не факт, что я отвечу. И это работает в обе стороны. Я ведь тоже могу захотеть выпытать у тебя что-нибудь. – Честность весьма двоякая штука, – задумчиво тянет Юэ, поднимаясь с места и увлекая Сина за собой. – Не думаешь, что мы скорее окончательно разругаемся, если будем говорить друг другу все, что думаем? – Может быть, – Син кивает, кутаясь в воротник куртки; он уже совсем замерз. – Может быть, поначалу это будет очень неприятно, но мы ведь оба заинтересованы в этом партнерстве, верно? Значит, мы оба должны постараться его сохранить. Партнерство. Это звучит хорошо. Очень хорошо. – Мне подходит, – кивает Юэ и протягивает ему ладонь. – По рукам? – По рукам. Син сжимает его ладонь, крепко и уверенно, как будто даже облегченно. Юэ и сам чувствует себя гораздо лучше, чем утром, гораздо лучше, чем всю последнюю неделю, или даже месяц. В общем-то все складывается так, как он и хотел, просто интересным путем. – Ну а теперь… – Юэ привычно ухмыляется и, развернувшись, идет спиной вперед, окидывая Сина взглядом. – Расскажи мне все, что тут творилось в последние недели. – Ладно, – утомленно вздыхает Син. – Но разговор будет долгий, так что тебе придется меня накормить. Кажется, я собираюсь упасть в голодный обморок минуты через две или около того. – Так и быть, – великодушно улыбается Юэ и берет его под руку. – Как насчет пасты?