the dragon boy

Разумеется, они разругались в первые же полчаса. Снова пройдясь по фундаментальным проблемам в характерах друг друга (Юэ Лун – злобный манипулятор без тормозов; Син – вспыльчивый наглый сукин сын), они скатились до мелких банальных оскорблений, тыкая друг в друга иголками все двадцать пять минут, пока готовился их заказ. Получив наконец свою громадную тарелку пасты с креветками, Син значительно подобрел; Юэ, декадентски заказав себе бокал вина – в три часа дня – и смерив уничтожающим взглядом официанта, засомневавшегося, что ему уже можно пить, тоже выдохнул куда спокойнее, сделав пару глотков. Стоило быть поумнее и попросить вынести вино сразу, а не вместе с едой, тогда он просто потешался бы над сердитым Сином, и это время прошло бы куда веселее. – Ты вообще ешь? – спрашивает Син с набитым ртом, подозрительно прищурившись. – Я никогда не видел как ты ешь, только без конца хлещешь винище, алкоголик хренов. – Я питаюсь вином и лунным светом, меня все устраивает, – Юэ лениво покручивает бокал в руке, бросив на него колкий взгляд. Син неодобрительно изгибает брови, но слишком занят поглощением очень длинной макаронины, чтобы ответить. – И вообще-то я ел при тебе, – говорит Юэ, вспомнив. – То, что ты принес тогда из Чанг Дай. – Полторы фасолинки не считаются! – Син обвиняюще тычет в него вилкой. – Я ел и лапшу! – Ты в ней просто ковырялся. – Знаешь, что? – Юэ Лун ставит бокал на стол так резко, что едва не расплескивает вино, и с нескрываемым удовольствием говорит: – Пошел ты. Они с минуту агрессивно молчат, сердясь друг на друга, пока Син не придвигает к нему свою тарелку. – Съешь креветку. – Не хочу. – Съешь. Долбанную. Креветку, – угрожающе говорит Син. Юэ хмыкает и, придвинувшись ближе, с улыбкой отвечает: – Нет. Син откидывается назад, шумно вдохнув, и доедает остатки пасты, сверля Юэ взглядом. У него сложное лицо номер два, которое Юэ обычно идентифицирует как «зол и весел»; Сину смешно, его выдают дергающиеся уголки губ и игривый блеск в глазах, но при этом он совершенно точно готов запихать в Юэ эту креветку силой. – Бесишь, – цедит он сквозь зубы. Юэ улыбается, элегантно допивая последний глоточек вина. – Взаимно. Их столик у окна; мимо, на улице, проходит импозантная старушка в красном пальто, смотрясь в затемненное с той стороны стекло как в зеркало, поправляет волосы, подмазывает губы помадой. Син фыркает в чашку с чаем, Юэ размышляет. До того, как они поругались, Син успел рассказать ему о последних стычках с мелкими вьетнамскими бандами, которые, цитата: «как мухи, слетаются на любое дерьмо». То есть, бьют в любое слабое место. Мародерствуют в основном по мелочи, поджог Чанг Дай был самым крупным происшествием. Их сложно отследить, это раздражает. Нет единого лидера, единой стратегии, ничего, за что можно уцепиться, состав группировок почти всегда разный, время тоже. – Все это как-то слишком замороченно для них, – заключил Син. – Думаешь, их кто-то покрывает? – задумчиво спросил Юэ. – Почти уверен. Либо у них внезапно появился свой крутой босс, о котором мы ничего не знаем, либо да, ими руководит кто-то сверху, чтобы подточить нас. Все это выглядит мелочью, но если подумать, то… – То вполне себе продуманная стратегия, чтобы измотать соперника, – закончил Юэ с тонкой улыбкой. Син улыбнулся ему в ответ, и на этом их взаимопонимание закончилось на все оставшееся время, пока не принесли еду. Старушка в окне кажется смутно знакомой. Может, потому что напоминает о Фэнг, его домоправительнице? Он как будто скучает по дому, а как будто уже и нет. Нужно больше информации, думает Юэ, отстраненно глядя, как Син допивает свой чай. Он выуживает из кармана телефон, пишет короткое сообщение главной из своих пташек, резюмируя уже имеющуюся информацию, и раздает новые задания; внутри все сжимается от волнения и предвкушения новой игры. Вот только теперь он наконец больше не будет играть в нее один. – Что делаешь? – спрашивает Син, с грустью заглянув в опустевшую чашку. – Рассылаю птичек, – улыбается Юэ. – И что они тебе принесут? – Что-нибудь, с чего мы сможем начать. Син наклоняется над столом, вперив в него пронзительный взгляд. – Так ты со мной? Юэ наклоняется к нему тоже и отвечает с ноткой сладкой угрозы в голосе: – Мы же не будем обсуждать это в третий раз, правда? Син моргает, непроизвольно опустив взгляд на его изогнутые в улыбке губы, и резко отдергивается назад. – Просто проверяю, – кривоватая ухмылка. – Пошли отсюда. Юэ расплачивается и в очередной раз закатывает глаза, обнаружив на салфетке номер телефона того неловкого официанта – как люди умудряются западать на него, даже если он обливает их презрением? Син ждет его на улице, разглядывает какой-то яркий постер на рекламном щите. Музыкальный фестиваль в Амфитеатре*, что это за?.. Прежде, чем Юэ успевает даже дочитать до конца список групп, которые собираются там выступать (не то, чтобы хоть что-то из этих странных словосочетаний было ему знакомо), Син уже хватает его за локоть и тащит вниз по улице, заявив, что они непременно должны туда отправиться, вот-прямо-сейчас, аргументируя это тем, что он а) устал ругаться, и б) хочет веселиться. Кроме того, там можно поесть (Юэ осуждающе поднимает бровь, ни на что не намекая, но), танцевать, пока не отвалятся ноги, и петь песни. – Я не собираюсь петь песни, – возмущенно говорит Юэ. – Во-первых, я берегу свои связки, а во-вторых, зачем это вообще делать? – Потому что это весело, идиот, – закатывает глаза Син. – Если не хочешь петь, можешь танцевать. – Танцевать я тоже не люблю. – Да что ты вообще любишь? На это Юэ нечего ответить, так что он сердито замолкает. – Веселье! – назидательно говорит Син, начиная идти едва ли не в припрыжку, а потом делает какую-то дурацкую штуку со своими ногами. Когда Юэ старательно всем своим видом изображает осуждающее недоумение, он поясняет, остановившись и дерзко подмигнув: – Лунная походка. Юэ недовольно изгибает бровь. – Это еще что? – Майкл Джексон! – так и не увидев понимания на его лице, Син цокает и махает рукой. – Ты безнадежен. Но мы все равно собираемся повеселиться, нравится тебе это или нет. Юэ Лун утомленно вздыхает, позволяя ему увести себя за собой; все равно нечем заняться, пока его птички чего-нибудь не нароют. Они переходят дорогу – Син так и продолжает ходить странными резкими движениями, что-то присвистывая, это выглядит забавно, люди, проходящие мимо, провожают его улыбками. Но ему все равно, он идет своей лунной походкой и чем-то еще, и еще, плавный и пластичный, Юэ даже не знал, что он так умеет. Это выглядит как танец и, ну, вроде как немного круто?.. Юэ в сомнениях хмурится. Когда ему самому вообще последний раз было весело? Кажется, только в те вечера, которые он проводил в компании бутылки вина, так что он не уверен в своей способности испытывать веселье, не будучи или пьяным или – для верности – очень пьяным. Впрочем, ему было весело вчера, ну или вроде того – Эйджи смотрел видео, которое называлось (и от одного названия у Юэ задергался глаз) «котик делает хоба»; и маленький очень пушистый котик действительно делал «хоба» – сжимал и разжимал лапки, пытаясь поймать чьи-то пальцы, мелькавшие над ним, и все это под дурацкую писклявую песенку; Эйджи смеялся над этим просто до слез, а Юэ тихонько смеялся над тем, как смешно смеется Эйджи. Это было так глупо. Наверное. Эйджи совсем перестал опасаться его, но Юэ все еще тяжело расслабиться в присутствии других людей, он до сих пор садится на диване так, чтобы одновременно видеть и окно и все выходы. И так сидеть не очень удобно, между прочим. Эйджи кормит его, накрывает пледом, если он вдруг засыпает на диване, иногда робко спрашивает, как прошел день. Все это вызывает в Юэ острые приступы то ненависти, то какой-то жадной тоски, он отшучивается, или молчит, дичится, как бродячая собака, потрепанная жизнью и не доверяющая людям, которую забрали в дом и пытаются любить. Не то чтобы Эйджи пытается его любить; для любви у него есть другая бродячая собака. Все так сложно. Так сложно. До Амфитеатра идти через парк; мимо футбольного поля – кто-то даже играл, и они остановились посмотреть. Син хлопал и издавал смешные подбадривающие звуки на каждый гол, Юэ стоял рядом, по-прежнему стараясь выглядеть осуждающе, но заразительный азарт носившихся по полю ребят и горящая в глазах Сина радость подействовали и на него; он поймал себя на том, что улыбается, и даже следит за тем человечком, у которого мяч, хотя по-прежнему не очень понимает, зачем это все. Наверное, это тоже весело. Они все выглядят довольными. Откуда-то – музыка, и люди все больше стекаются в ту сторону; Син бросает футболистов и тянет Юэ за собой, за людьми, в переплетения парковых дорожек, в начинающие темнеть лабиринты деревьев. – Разве нам не нужны билеты? – спрашивает Юэ, когда они наконец добираются до подходов к Амфитеатру. Огромная круглая бетонная площадка – спускающиеся сверху вниз ступени, уже заполненные гомонящими людьми, сцена внизу, опутанная разноцветными огоньками, из громадных колонок льется музыка, на сцене кто-то настраивает инструменты, в сторонке – ларьки с закусками, напитками, сувенирами, повсюду разношерстные группки людей – смеются, едят, пьют, излучают веселье. Кажется, Юэ не смог бы быть таким же, как они, даже если бы был очень пьян. Он тревожно осматривается и трогает Сина за плечо. – Эй? – А? – Син оборачивается; высматривал что-то в деревьях. – Что, билеты? Ну прошу тебя. Фыркает, закатив глаза, и утаскивает Юэ за собой, куда-то в гущу леса, окружавшего верхние ярусы Амфитеатра, в темноту. – Так, – говорит он и вдруг хихикает. – Возможно, тебе придется увидеть некоторое дерьмо. – Что?.. – Не уляпайся. – Какого хре… Договорить Юэ не успевает, Син ныряет в пустоту, спрыгивая вниз, и ему приходится мучительно всматриваться в вечернюю полутьму, пока он не различает полуразрушенные бетонные лабиринты, бывшие раньше, вероятно, частью всей постройки. – Давай, давай, – шепчет Син снизу и протягивает ему руки. – Спускайся. Юэ хватается за его плечи, спрыгивая вниз, и идет за ним через разрушенный туннель, спотыкаясь о каждый камень на своем пути; Син хихикает каждый раз, когда слышит его сдавленные ругательства. – Куда ты привел меня, черт подери? – шипит Юэ, едва не выколов себе глаз о выскочившую не пойми откуда ветку. Син заходится в очередном приступе хихиканья, за что получает мстительный щипок в плечо. – Ай! – вскрикивает он и спотыкается. – Не щипайся, зараза! Теперь хихикает уже Юэ. Они проходят еще один туннель, Син идет уверенно, Юэ старается идти точно за ним и не смотреть никуда, кроме его спины и земли под ногами. В выбоинах в полу, видимо, застаивалась дождевая вода и гнили какие-то листья, вонь страшная; под подошвами дорогущих кожаных ботинок Юэ периодически хлюпает какая-то жижа, но он старается думать об этом как можно меньше, к тому же, Син виртуозно выискивает сухие места. Но темнеет все больше, и следовать точно за Сином получается не всегда. – Господь, что за ад, – жалуется Юэ, подняв воротник пальто и стараясь дышать только в него. – Куда ты меня ведешь?! Син сдавленно смеется и ловит его руки, когда он подскальзывается на чем-то отвратительном и склизком. – Я же предупреждал тебя о некотором дерьме. Это старые ходы, через них мы сможем пройти прямо на арену. Осторожно, тут могут быть крысы. – Крысы! – шипит Юэ, выдавая витиеватый поток ругательств. – Ненавижу тебя! Син хихикает и никак не может перестать, пока они не добираются до конца туннеля, выйдя, наконец, на свет божий. – Мы почти на месте, не ной, – хлопает Юэ по плечу и кивает головой – в просвете между деревьев еще один проход, наполовину укрытый деревьями, а за ним – гул разговоров, и музыка, и мерцание разноцветных гирлянд. Полминуты и парочку крепких ругательств спустя – Юэ атаковала непонятная лиана, зацепившаяся за его рукав – они внезапно оказываются сразу посреди толпы, внутри, миновав и охрану, и билетеров. Син строит свою нахальную я-же-говорил мордашку. – Видишь? – так и лучится от самодовольства. – Никаких билетов. Хочешь сидр? Внизу продают. Юэ поднимается повыше и утомленно садится на ступеньку, печально оглядев испачканные в грязи ботинки. – Я согласен на что угодно, если в этом есть алкоголь, и чем больше, тем лучше. Син закатывает глаза. – Жди здесь. Сине-белая куртка исчезает, слившись с толпой в мгновение ока, и привычное беспокойство тут же накатывает, как вода из разорвавшейся плотины. Чем оно до этого сдерживалось, присутствием пятнадцатилетнего щенка? Как это жалко. Люди вокруг, много людей, кое-кто задерживает на нем взгляд, и Юэ напрягается от каждого из них, прилипающих к нему как паутина. Син возвращается с двумя стаканчиками в руках и двумя клетчатыми пледами, которые выдают посетителям уличного кафе, чтобы они не мерзли на открытой веранде. Судя по хитрой ухмылке, пледы он стащил. – У меня что-то с лицом? – хмуро спрашивает Юэ, когда Син укладывает пледы на холодную ступеньку, и они усаживаются на них бок о бок, как замерзшие птички. – Э-э-э, нет? От стаканчика с сидром идет горячий ягодный пар, и боже, как же приятно держать его в руках. Алкоголя в этом сидре, конечно, нет, но он сладким пряным теплом прокатывается внутрь, и за это ему можно все простить. – Люди на меня пялятся. Син фыркает. – Я, конечно, не уверен, – он заговорщицки понижает голос, – но, кажется, это потому что ты, ну, красивый. Юэ замирает, не донеся стаканчик до рта. – Даже в этой ужасной толстовке? Уляпанный в непонятном дерьме? Син со смешком пожимает плечами. – Думаешь, я красивый? – спрашивает Юэ, не смотря на него, и так безразлично, как только может. Ему не интересно, разумеется. Он просто так спросил. – Откуда мне знать? – Син дурашливо качает головой. – Ты же всегда говоришь, что у меня нет вкуса. – Применительно к курткам. – Может, и к людям тоже, – он поглядывает на Юэ с хитрой усмешкой, отпивая свой сидр. – Ты просто не хочешь отвечать, да? Син делает страшные глаза и отворачивается, отвлекшись на вышедших на сцену музыкантов. Короткое приветствие, толпа одобрительно гудит в ответ, и они начинают играть; что-то бодрое для разогрева, Син качает ногой в такт, люди вокруг пританцовывают тоже, кто-то даже подпевает. – Мне сегодня восемнадцать, – говорит Юэ, вдруг вспомнив. – Что, правда? – Син удивленно отрывается от своего стаканчика, смотрит расширившимися глазами, и лицо как будто оскорбленное. Такой забавный. – Чего же ты не сказал? Юэ пожимает плечами. Он никогда не отмечал свой день рождения, временами даже и не помнил о нем. Зато братья помнили; однажды он даже сам был подарком на собственный день рождения – одному из продажных политиков, который был полезен клану; Ван Лун счел это отличной шуткой. Дней рождений, проведенных с мамой, он совсем не помнил. Ему все еще снится то время – наполненное светом и смехом, но утром он, как и всегда, уже почти уверен, что выдумал его. Син залпом допивает свой сидр и прицельно кидает стаканчик в урну. – Жди здесь, – говорит он, вскочив на ноги. – Никуда не уходи, никуда-никуда! Магические пассы руками, очевидно, призванные привязать Юэ Луна к месту, и Син убегает куда-то вниз. Юэ с улыбкой смотрит ему вслед. Его нет несколько минут, и Юэ послушно сидит на ступеньке, смотрит на последние алые всполохи уходящего дня. – Эй, лови! – Син, возникая из ниоткуда, кидает ему что-то блестящее. – С днем рождения! Маленький металлический полумесяц на красном плетеном шнурке. – Там был еще с драконом, но я подумал, что этот тебе больше понравится. – Почему? – Ну, – Син мнется, – дракон – это твой клан. А луна – это ты. Юэ крутит месяц в руках и не может сдержать улыбку. – Ты ее украл, – он поднимает голову как раз вовремя, чтобы заметить, как Син внимательно следит за его лицом, и тот мгновенно отворачивается, возмущенно взмахнув руками. – Разумеется, украл, – ворчит он. – Это просто бессовестно – требовать за эту безделушку целых два бакса! Юэ Лун смотрит на него почти растроганно. – Ты выглядишь слишком мило, когда так смотришь на меня, прекрати, – морщится Син. – Это сбивает с толку. И мне хочется тебя обнять, – выпаливает он и тут же смущенно утыкается взглядом в свои сплетенные руки. Темно, и огоньки вокруг отливают разными цветами, но Юэ готов поклясться, что он покраснел. – Это же был алкогольный сидр, да? – он нервно проводит рукой по волосам. – Кажется, я пьян. Юэ смеется; ну какой глупый милый мальчишка, куда от него деться. Надевает браслетик на запястье, он тут же прячется в длинных рукавах толстовки и пальто, но приятно чувствовать его на себе. Юэ трогает прохладный полумесяц кончиками пальцев и улыбается. – Спасибо. Син разглядывает его лицо, и хочется надеяться, что там отражается лишь малая часть той душной нежности, которая ворочается внутри. – Знаешь что, – говорит Син, откашлявшись, – раз уж у тебя день рождения, мы просто обязаны танцевать! – Я же говорил, что не танцую, – хмыкает Юэ. – Во всяком случае, трезвым. – Ну, алкоголь здесь не продают. – Вон у тех ребят есть, – Юэ легонько кивает головой в сторону компании из ребят постарше, демонстративно попивающих что-то из бутылок, слишком тщательно замаскированных под ягодную газировку. – И как ты это понял? – подозрительно взглядываясь в них, уточняет Син. – Этикетка. Эта фирма выпускает только цитрусовые напитки, они не могут быть такого прекрасного насыщенного винного цвета, – Юэ делает драматичную паузу и добавляет: – И у них в рюкзаках есть еще. – Все-то ты знаешь, – Син ухмыляется, придвинувшись ближе, чтобы держать всю компанию в поле зрения. – Я уже исчерпал свой лимит воровства на сегодня. А тебе стоило бы научиться расслабляться и без алкоголя. Юэ поворачивается, наталкиваясь на его пристальный взгляд. Так близко; Син выдыхает, и тепло его дыхания, ягодное от сидра, мягко окутывает щеку. Странное ощущение, и приятное и неуютное одновременно; он так давно не был с кем-то так близко, с кем-то, кто... – Спорим, я стащу пару бутылок так, что они не заметят? – шепчет он, не отрывая взгляда. Син ухмыляется. – Ты ничего не сможешь сделать незаметно, ты слишком… – осекается, неловко опустив глаза и чуть отодвинувшись, его скулы розовеют; Юэ позволяет себе насладиться этим. – Слишком что?.. – он плавно поднимается на ноги. – Смотри и учись. Син с улыбкой качает головой, скрестив руки на груди. – Удиви меня. Они на три ступени ниже, их шестеро. Двое (очевидно, парочка) препираются чуть в стороне, остальные стоят кучкой над грудой своих рюкзаков, смотрят на сцену; справа от них наверх поднимаются еще люди, и Юэ, ухмыльнувшись, неторопливо идет им наперерез, заставляя чуть сместиться в сторону, и – боже, какой он неловкий – легонько врезается плечом в одного из них, тут же исчезая в толпе. Парень, ойкнув, пошатывается на ступеньке и валится назад, на своих друзей, а те, в свою очередь, врезаются в первую компанию, и, пока все они рушатся друг на друга, как карточный домик, и осыпают друг друга потоком грязных ругательств, Юэ со смехом утаскивает содержимое их рюкзака. Когда он возвращается, Син смотрит на него с плохо скрываемым восхищением. – Меньше двух минут! – присвистывает он, протягивая руку за бутылкой. – Вынужден признать, это было эффектно. Ты крутой. – Спасибо, – чопорно отвечает Юэ, чокаясь с ним. – Ты бы пригодился нам в банде, – Син делает глоток и недоуменно поворачивается, заметив его взгляд. – Что?.. – Ничего, – помолчав, говорит Юэ и тоже пьет. – Боже, какая гадость! Син смеется и легонько толкает его плечом. Смотрит на огоньки, разгорающиеся все ярче на фоне темнеющего густой синевой неба. Юэ думает – насколько проще была бы его жизнь, если бы он был таким же, как они? Обычной уличной шпаной, заботящейся только о сегодняшнем дне?.. Они допивают по бутылке, когда вечерний холод начинает ощутимо пробираться под одежду. – Пошли вниз, – говорит Син, подхватывая свой плед. – Зачем? – Танцевать. – Я все еще недостаточно пьян. Син закатывает глаза. – Значит, представь, что ты пьян. Давай, расслабься уже! Он хватает Юэ за руку и ведет ею в воздухе в такт музыке; Юэ поддается ему, они спускаются вниз, лавируя среди людей. Музыка играет. Мир дробится огоньками в глазах, утреннего пряника в Чанг Дай как будто и не было, может, и стоило съесть ту креветку, и не пить дерьмовое вино на голодный желудок. Все вокруг рассыпается на фрагменты, и Юэ не может уловить их, уложить в одну картинку, так что просто цепляется за сине-белую куртку впереди, и Син крепко сжимает его ладонь. У него холодные пальцы; Юэ греет их в рукавах своего пальто. Син останавливается, прокружив его вокруг себя, и Юэ ойкает, на секунду утратив равновесие. Определенно стоило поесть. – Эй, ты в порядке? – мягко говорит Син, поймав его, когда он не смог остановить свое вращение самостоятельно. – Накорми меня какой-нибудь отвратительной местной едой, пожалуйста, – утомленно просит Юэ, и Син, совершенно бессовестно смеясь над ним, покупает ему чизбургер. Чизбургер одновременно ужасен и прекрасен, Юэ медленно ест его по кусочкам, тщательно жуя и осторожно проглатывая, чтобы не потревожить демона тошноты, пока Сина берут в плен двое поляков средних лет. На сцене кто-то весьма неплохо читает рэп, «качовый», как сказал Син; поляки учат Сина танцевать странные польские танцы прямо под этот рэп, и Юэ давится чизбургером и смехом, глядя на его нелепые попытки, но поляки от него в восторге («добже, добже!*»); да в общем-то и ладно, у него и правда неплохо выходит. Син такой славный, черт подери. И поляки эти тоже славные, черт подери. Кажется, Юэ все же пьян. – Ты как, живой? – спрашивает Син, сердечно распрощавшись со своими новыми друзьями и присев рядом. Юэ кивает; жевать еду ужасно утомительно, он устал. – Они позвали меня в Польшу, представляешь! – восторженно сообщает Син. – В город с каким-то непроизносимым названием, даже оставили мне свой телефон, чтобы я нашел их и приезжал в гости! И сказали мне, что ты красавица! Такие приятные люди. – Красавица, – повторяет Юэ и вдруг как-то рвано, истерично смеется. – Давай будем глупыми вигвамами. Как он умудрился напиться этим ужасным вином? Син смеется тоже. – Вигвамами? Что?.. Тебя ушатало, чувак. – Мы должны быть виг… – Юэ вздыхает, пытаясь справиться со рвущимся изнутри смехом, – …вамами. Вдруг здесь кто-нибудь из твоих людей, будет нехорошо, если они увидят нас вместе. А в вигвамах мы спрячемся. – Почему не хорошо? – спрашивает Син, наклоняясь к нему. Хмурится непонимающе, и хмельное веселье Юэ пронзает противная червоточина. Парни Сина его не любят, он знает. Вечно провожают такими взглядами, что можно порезаться; их можно понять, конечно, он пристрелил парочку их соратников, сбил с пути истинного – ха-ха – парочку других, и вообще, кажется, не слишком приятный человек, и наверняка они уверены, что он плохо влияет на их юного босса – дураки, будто сами не знают, что на этого наглого щенка хрен повлияешь. Но Юэ Лун Ли теперь вроде как хороший парень, он не хочет быть яблоком раздора. Вроде как хороший парень, да, вроде-как-хороший; черт, кажется, демон тошноты все же растревожился. Син долго молчит. Опять его сложное лицо. Какое-то новое, еще не занесенное в каталоги. Может, назвать его «номер шесть, пьян и мрачен»? Юэ с трудом доедает чизбургер и глубоко дышит, пытаясь унять тошнотную холодную дрожь. – Вигвамы! – восклицает он, когда снова может чувствовать свои конечности, и неуверенно поднимается. Может быть, получится быть собой, если спрятаться? Он подхватывает один из пледов и набрасывает на голову, раскидывает руки, превращая себя в клетчатую палатку; на сцене играют бойкий рок, и Юэ двигается в такт, взмахивая полами пледа как крыльями. Син фыркает и разражается смехом; хватает свой плед, завертываясь в него так же, и песня какая-то известная, люди подпевают, можно затеряться в толпе и ее нестройном вое, они неуклюже топчутся рядышком, как пингвины, Син предлагает баттл на самый идиотский на свете танец – и выигрывает его; и они прыгают, размахивая руками, сталкиваясь, смеясь и крича вместе со всеми; Юэ никогда не чувствовал ничего такого же изумительного – ровно до следующей минуты, когда кончается одна песня и начинается другая. Толпа взрывается с первых же аккордов, и Син восторженно вопит вместе со всеми. – Это же Бон Джови, долбанный Бон Джови, настоящий, смотри! – кричит он и тащит Юэ ближе к сцене. – Черт, это самая любимая песня Шортера! Барабаны бьют будто по оголенным нервам, громыхают в груди вместо сердца; Юэ сносит волной людей, которые поют громче музыкантов, и прыгают в ритм, вскидывая руки к небу, как единое существо, и это пугающе и великолепно одновременно; ко второму припеву Юэ уже запоминает слова и поет вместе со всеми, сначала почти про себя, а потом и в голос; к черту связки, если это ощущается как изгнание из себя бесов, он просто одна из крохотных точек в пульсирующей толпе, и хочется плакать от того, как это потрясающе. – And it's now or never, – поет он вместе со всеми, – I ain't gonna live forever, I just wanna live while I'm alive…* Как она подходила Шортеру, черт подери, эта чертова песня, не то, чтобы Юэ так уж хорошо его знал, но, кажется, таким он и был – сердце, как открытая дорога; и Сина воспитал таким же. Сильные, свободные, безбашенные, никогда не сдающиеся, все они такими были, даже птенчик Эйджи в какой-то мере, и Юэ Лун тоже хотел бы быть таким. Господи, как бы он хотел быть таким, глупо было это отрицать. Одним из них – вместе с ними. Песня заканчивается слишком внезапно, и еще несколько секунд он тонет в оглушительной волне восторженных криков, закрыв глаза, отдавшись океану чужих тел, волнующих его из стороны в сторону. На секунду его пронзает мысль, что он потерял Сина в толпе, но Син здесь, рядом с ним. Застывший, тяжело дышащий, будто у него приступ астмы или он сейчас зарыдает. – Эй, – шепчет Юэ, цепляясь за его плечи, притягивая его к себе, укутывая в свои клетчатые крылья. – Что?.. Син издает полузадушенный всхлип, вжимается ему в плечо. Долго молчит, пока толпа вокруг не успокаивается, и шепчет Юэ на ухо, голос как трескающееся стекло: – Я до смерти по нему скучаю. По ним прокатывается вспышка света от прожекторов, Юэ глотает воздух, обнимая крепче. – Без него так… одиноко, – выдыхает Син с бессильной ненавистью и сжимает пальцы на его спине почти до боли. – Так тошнотворно одиноко. Я не готов, я не хочу, я не… Судорожный вдох – и музыка начинается снова; теплый мягкий бит захлестывает их, отдаваясь в груди, нестройные голоса снова подпевают песне, которую Юэ слышит впервые в жизни. Син замолкает, но не отпускает его; они движутся вместе со всеми, медленно, даже не сходя с места, как переплетеные травинки, движимые волной. Син расслабляется в его руках, теплый, мягкий и податливый, хочется обнимать его так долго, чтобы в них обоих больше не осталось боли. Они танцуют еще немного, и еще, а потом уходят; Юэ точно не помнит, как и когда. Идут по свежему ночному городу; без теплой толпы и пледов, которые остались где-то там, становится холодно. Идут рядом, сталкиваясь плечами иногда; молчат, но и это хорошо. Син успокоился, задумчиво смотрит в небо, останавливается послушать шелестящую от легкого ветерка листву, когда они идут через парк. Юэ чувствует себя восхитительно опустошенным – слишком, чтобы говорить, да и не нужно это. Он останавливается только когда чувствует, что еще секунда, и упадет замертво от усталости. – Надо поймать такси, наверное, – говорит он хрипло, присев прямо на бордюр. – Не, – хмыкает Син. – Я тебя отвезу. Подожди здесь, только не шуми, а то еще вляпаешься во что-нибудь. Он убегает куда-то; они снова в Чайнатауне, это точно, но Юэ слишком изможден, чтобы понять, где именно. У него нет сил. Но черт бы его побрал, если это не лучший день рождения в его поганой жизни. Немного мрачный, немного веселый, но болезненно честный, и оттого лучший. Рокочущий шум из-за соседних домов вырывает его из задумчивости – Син выезжает оттуда на байке, крутой, как гребаный Терминатор или кто там крутой в этой их поп-культуре, черт бы их знал. Юэ, пошатываясь, встает на ноги, окидывает его впечатленным взглядом. – Тьфу, дерьмо, – говорит Син, остановившись рядом, и хихикает. – Я забыл долбанные шлемы. Но, судя по тому, как гоняют твои водители, ты любишь опасную езду, а? – А ты вообще достаточно трезв для этого? – ухмыляется Юэ, садясь сзади и прижимаясь к его спине. – Ну вот и проверим, – фыркает Син. – Держись крепче! И газует так, что Юэ едва не слетает с сидения. Страшно открывать глаза, он мчится так быстро и заворачивает так внезапно, что приходится вцепляться в него и руками и ногами; Юэ чувствует, как сокращаются его мышцы, когда он жмет педали или поворачивает руль; это и волнует и успокаивает одновременно, и не хочется разбираться в собственных чувствах. Ветер треплет его волосы, пробирается под пальто, город проносится мимо разноцветными огнями, и впервые за долгое время жизнь, кажется, почти хороша. Они останавливаются возле ставшей уже родной высотки. Госпиталь напротив сияет неспящими окнами, Юэ не двигается с места и не разжимает рук, ладонями слушая, как бьется сердце Сина. – Эй, – мягко говорит Син. – М-м? – Мы приехали. – Знаю. Я просто устал и не хочу шевелиться. Син фыркает и осторожно расцепляет его руки, чуть задержав его пальцы в своих. Юэ неловко отрывается от его спины и сползает с байка. Волосы ужасно растрепались от ветра, и Син, едва касаясь, заправляет прядки ему за уши. – Хороший был день, – говорит он. – Да, – Юэ улыбается. – Спасибо тебе за это все. Син кивает, и потом Юэ, кажется, только успевает шатнуться в его сторону, и что-то происходит – они вдруг обнимаются; он не знает, кто начал, но это снова так ужасно приятно. Он едва стоит на ногах, и хочется заснуть прямо здесь, в этих теплых объятиях. – Увидимся, – хмыкает Син, осторожно отпуская его. – Наверх-то сможешь подняться? – Постараюсь справиться, – серьезно кивает Юэ. Син, усмехнувшись, перекидывает ногу через сидение, устраиваясь поудобнее, и Юэ делает еще один маленький шаг. – Эй. – Что?.. – его лицо так близко, и Юэ так много хочется ему сказать. – Я, конечно, совсем не Шортер, – выдыхает он, неловко погладив Сина по плечу, – но если тебе нужно будет поговорить или… что угодно, то… приходи ко мне. В глазах Сина мелькает что-то незнакомое, и Юэ на секунду страшно, что он перегнул. Но Син кивает и расслабляется снова. – Спасибо. Он дожидается, пока Юэ зайдет внутрь, и только после этого уезжает, напоследок погазовав так, что сердитая старушка со второго этажа высовывается в окно, чтобы метнуть ему вслед парочку неприличных слов и фарфоровую статуэтку. Юэ смеется всю дорогу до лифта. У него нет сил искать ключи, так что он просто стучит. Тихие, осторожные шаги за дверью, мелькнувший свет в глазке; глупый Эйджи, неужели не знает, что нельзя смотреть в глазок со включенным светом? – Привет, – осторожно открывает дверь, нейтрально-дружелюбная улыбка кажется чуть теплее, чем обычно. Или Юэ просто все еще чуточку пьян. Он вваливается внутрь, с трудом удерживаясь в вертикальном положении, снимает один ботинок. Эйджи убегает куда-то на кухню, и Юэ почти справляется со вторым ботинком, когда он возвращается. У него носки с птичками, он неловко переминается с ноги на ногу. – Син сказал, что у тебя день рождения, так что… с днем рождения! Когда успел? Шустрый сукин сын. Юэ поднимает голову – Эйджи держит на ладошке маленький кексик с зажженой свечкой. – Загадай желание! – восклицает он, поднося кексик поближе. Господи, блять, боже, – обессиленно думает Юэ Лун, все внутри полыхает от дурацких нахлынувших чувств, – если ты там где-нибудь есть, пожалуйста, пусть все наконец станет нормально. И послушно задувает огонек. Эйджи радостно подпрыгивает, вынимая свечку. – Молодец! А теперь ешь. – Это очень мило, – говорит Юэ, взяв кексик. – Спасибо. Но ты вовсе не обязан развлекать меня просто потому что у меня день рождения. – Ха, – говорит Эйджи. Это одно из его постоянных восклицаний; он вообще издает целую кучу разнообразных звуков, иллюстрирующих его отношение к различным ситуациям, но Юэ пока еще не идентифицировал и половины их них. Это вот обычно означало что-то вроде «вот как». – И я бы лучше съел какой-нибудь нормальной еды, – устало признается Юэ. – И посмотрел какую-нибудь ерунду по телеку. – Я приготовил онигири, хочешь? – оживляется Эйджи. – Давай. Эйджи тут же притаскивает с кухни целую тарелку симпатичных кругленьких рисовых биточков, и овощи к ним, и соус, и любовно расставляет все это на столике у дивана. – А Эшу останется? – с ухмылкой спрашивает Юэ. – О, да, конечно, – Эйджи смущенно почесывает плечо. – Я нервничал и, кажется, приготовил слишком много. Типичный птенец. Юэ фыркает и вытаскивает из чемодана пижаму, чтобы переодеться. – Выбери фильм? Какую-нибудь тупую комедию, пожалуйста. – Тупая комедия, – сосредоточенно повторяет Эйджи, щелкая кнопками на пульте. – Ой, «Окно во двор», какое красивое название, давай посмотрим! Это комедия? Юэ разбирает смех, и он почти готов обнять этого идиота. – Эйджи, – говорит он ласково. – Ты такой хлебушек, Эйджи. – Хлебушек?.. – повторяет Эйджи недоуменно. – Именно, – Юэ валится рядом с ним на диван, с удовольствием вытянув гудящие от усталости ноги. – И ничерта не понимаешь в западном кинематографе. – Ха, – обиженно говорит Эйджи, насупившись. – Так мы не будем смотреть «Окно во двор»? – Лучше посмотри его с Эшем, – улыбается Юэ. – Наша с тобой вечеринка – это дурацкие комедии, и чем глупее, тем лучше. Эйджи оскорбленно ахает, чуть не уронив на пол огуречный ломтик. – Ты думаешь, я глупый? Юэ Лун закатывает глаза так, что почти больно. После долгих препирательств, они останавливаются на «Дневнике Бриджит Джонс», потому что Эйджи решил, что главная героиня очень забавная, и вообще, ему нравятся истории, в которых одинокий и грустный человек находит свою любовь несмотря ни на что. Иногда Эйджи милый просто до тошноты. Но Юэ в общем-то наплевать – он все равно засыпает через три с половиной минуты после начала, с недоеденным онигири в руке, неловко завалившись Эйджи на плечо, и не может ничего возразить.