Аромат с мятными нотами

Единственное, что Чимин делает правильно в этой жизни, — это отключает звук на телефоне. Утром он правда слегка офигивает от пропущенных звонков и сообщений, но главное, что он не видел этого ночью. Потому что, хоть Чимин переживал, волновался и думал, что вообще спать не будет, но в какой-то момент, уставший и наревевшийся за день, отрубился. На выходных он ходит грустный-печальный по квартире, а потом по улице. Потому что мама начала спрашивать, что случилось, а Чимина этот вопрос достал. И вообще, Чимин впервые жалеет о выходных и хочет в школу. Зачем он все продумывал? Почему решил свой первый раз устроить так, чтобы вместе и вечер, и ночь, и утро? Совместный завтрак — и так желательно всю жизнь? Он же родителям наплел, что к Тэхену с ночевкой — играть в приставку и фильмы смотреть. Потом еще пришлось объяснять, хрен ли он под вечер обратно вернулся. Поссорились? Нет. А что тогда? А ничего! Чимин пинает камушки, которые попадаются под ноги. К тем, что не попадаются, он сам подходит и пинает. У Чимина печаль, у Чимина обида, у Чимина вся жизнь зря прожита и будущего нет. На самом деле абсолютная ложь и провокация. Он просто слушает грустные песенки и думает, не пойти ли сигануть с какой-нибудь крыши. Мысль эта яркая и притягательная, но тут просыпается мозг и ее отторгает. Не суждено Чимину умереть из-за любви, из-за любви он будет только мучиться. Всегда. До скончания своих нелегких дней. В какой-то момент становится весело. Чимин вроде и королева драмы, а вроде и оптимист по жизни. В данный момент это смешивается в ядерный коктейль, и Чимин, заняв одну из лавочек в парке, широко улыбается, утирает градом катящиеся слезы и пытается втянуть сопли обратно в нос, потому что салфеток с собой нет. Чимин включает фронталку и смотрит на себя. Королева драмы и оптимист уступают место красноглазому психу. Так проходят выходные. Выходные, в которые мама не отстает и выходит почти на верную тропу, когда спрашивает: «Чимини, ты, может, влюбился? Тебе девочка отказала?» Вот так появляются комплексы. Потому что с чего бы девочке отказывать Чимину? Чимин, между прочим, ничего такой, миленький. А еще он, помимо танцев, борьбой занимается. Может так с разворота ногой прописать, что мало не покажется. А потом в стоечку встать, губки бантиком и, типа, это не я, я просто мимо танцевал. Так что да, у девочек он спросом пользуется, еще бы геем не был — и красота. Но увы. Девочки для Чимина как экспонаты в музее: любуйся, но руками не трогай. Чимин, в общем спсиху маме так и говорит, ну почти так: — Никогда у меня девочки не будет, ясно? — Ох, влюбился все-таки... Чимин страдальчески стонет и запирается в комнате. Материнское сердце, как говорится, не обманешь. Чимин по уши, Чимин накрепко, а еще Чимин по кускам. На такой ноте он и доживает до понедельника, а в понедельник вылавливает Чонгука, просит забрать рюкзак у Юнги. Чонгук мудачит. Приходится просить через Тэ. У Тэ выходит лучше, но он и старается дольше, аж до пятницы. В пятницу после школы у Тэхена дополнительные по английскому, а вот Чимин с Чонгуком катятся к Юнги. Если бы у Чимина были отросшие ногти, он бы их сожрал, но ногти под корень, поэтому на нервах он жует шнурок от кофты. Гук закатывает глаза и шнурок отбирает. Вытаскивает один наушник: — Скоро приедем, там будешь в рот брать... Чимин краснеет от злости и неловкости, хватает шнурок и слюнявым концом трескает Чонгука по лицу. Чонгук морщится, отирает щеку. — Ты не в том положении, чтобы меня злить. Чимин молча скрипит зубами. Получает щелбан и обиженно отворачивается к окну. Ничего страшного, ситуация скоро закончится — и пиздец тогда Гуку. Ну или Чимину пиздец... Кто же знал, что эта сволочь только до двери проведет, а потом так оп! — и красиво свалит. Чимин немного в шоке, немного в ужасе. Ему неловко, неудобно и вообще... Чимин входит по приглашению и жмется в коридоре. Поняв, что тащить ему рюкзак не будут даже сюда, он разувается и семенит в зал. Чимину-то и бояться нечего. С Гуком все обсудили, что Юнги не маньяк-извращенец, выяснили. Чимин даже почти успел переварить, что это все шутка была. Убогая, несмешная, болючая, но шутка. То есть можно расслабиться, поржать и... Чимин плотно смыкает губы, сжимает кулаки и хватает свой рюкзак. — Это тоже можешь забрать. Чимин вздрагивает, оборачивается, потом смотрит, куда указывают. Презервативы и смазка, серьезно?! Юнги снова шутит? Похоже на издевательство. Секс — это, конечно, для тела, а не для души. Но изначально Чимин шел на все с любовью и искренностью. А его мало того, что опрокинули, так теперь еще вот. Чимин хочет ударить. Сильно хочет. Но, во-первых, это все еще Юнги, а во-вторых, старших бить нельзя. Чимин хорошо воспитан, поэтому он закусывает щеку, прижимает к себе рюкзак и снова стартует к двери. Реветь при Юнги он не собирается, это уже прям совсем, это как пробить не только пол, но и фундамент. У Чимина где-то должны быть мужество и гордость, вот за них цепляемся и терпим. А потом за Юнги цепляемся и не терпим. Чимин вот очень быстрый, правда. Но обувь в коридоре тормозит. Да и кто знал, что Юнги следом сорвется и поймает. Теперь вот рюкзак где-то под ногами валяется, а Чимин бесхребетной тряпкой на Юнги висит и сквозь свои же хлюпанья слушает извинения и просьбы успокоиться. У Юнги голос тихий такой и мягкий, руки сильные, объятия крепкие. Чимин головой думать перестает. Ему уже минут пять как не плачется, но он все равно носом шмыгает и не отлипает. То ли Юнги назло, то ли себе на радость. Тут просто такое дело... Чимин вдруг голову обратно включает и думает, что двенадцать лет — это пустяки. Не прям чтобы сущие, но пустяки. Юнги же в отцы не годится, только в старшие братья. А старшие братья — это же клево? С ними и повеселиться можно, и общий язык найти, и пиздюлей получить, но и кто обидит — тоже получит. Так что чего было в прошлый раз так пугаться — непонятно. Ну оказался Юнги старше, ну и чего? А ничего такого. Для Чимина, а вот для Юнги... — Ну, к-как ты, наверное, заметил... — Чимин наконец отстраняется, слегка заикается и трет ладошками глаза. — Мы с Гуки знакомы... Юнги молча кивает и, сделав неопределенный пас руками, складывает их на груди. — И вот... Мы там говорили, ну и выяснилось... что вы братья и вообще... — Чимин перестает размазывать сырость по лицу и смотрит Юнги в глаза, хочется, чтобы уверенно и с претензией, на деле просительно и несчастно. — И он сказал, что вот это все по приколу, ну занятия музыкой. И я хотел спросить... я... А я? Я тоже по приколу? — Ты не по приколу. Ты по ошибке и из жалости. Самое неправильное, что Чимин делал в этой жизни, — это задавал вопрос. Потому что лучше было бы по приколу. Намного лучше. Чимин только-только разнежился в любимых руках, только-только начал свои кусочки подбирать и склеивать — и тут херакс по рукам, и все снова на пол, все снова вдребезги. Чимин кивает, Чимин наклоняется, поднимает свой рюкзак. Чимин хочет разрыдаться и удрать, но вместо этого замахивается и шмякает Юнги рюкзаком по голове. Хорошо так шмякает. Тот от неожиданности закрыться не успевает и даже в сторону слегка отшатывается. А Чимин немного в бешенстве. Чимин бы и с ноги зарядил, да коридор узкий, а кулаки он бережет. На тхэквондо тренер строгий, Чимин выговор получит за сбитые костяшки и за то, что руки распускал. Тхэквондо — это, конечно, борьба, но там своя философия, своя мудрость. Так что самообладание и еще раз самообладание. И фиг знает, почему Чимин в такой момент об этом помнит. Помнит и динамично хреначит Юнги рюкзаком. Жаль, это не школьный, без учебников. Тот, что с учебниками, Тэ забрал, чтобы Чимин потом к нему точно зашел и точно рассказал, как все прошло. После пятого удара Юнги дезориентирован, но не побежден. Чимин только замахнуться успевает, а потом хоп — и уже с заломленной рукой, стоит мордой в стену. Не уследил немного, бывает. Рюкзак после недолгого сопротивления все-таки снова на пол падает, а Чимин скулит, потому что запястье и предплечье тянет больно, а еще он, когда в стену врезался, зубами клацнул, и прямо по языку. Сильно — до крови, Чимин ее вкус ощущает и с трудом сглатывает. — Успокоился? Юнги спрашивает, а Чимин размышляет. Вообще, скорее да, чем нет, но это не точно. Поэтому Чимин молчит. Юнги все равно хватку ослабляет, так что можно пальцами слегка пошевелить. — Ну? — Я с тобой не разговариваю. — Ох, ну конечно. Чимин чувствует свободу, шмыгает забитым носом и оборачивается. Смотрит обиженно. У Юнги на башке шухер вместо аккуратно причесанных волос и ссадина на скуле. А ничего так Чимин приложил, даже радостно вдруг стало. — Ты губой ударился? — Юнги раздражение на беспокойство меняет и руку тянет. Чимин почему-то не отшатывается, глаза только скашивает на пальцы, которые его касаются. Сначала не понимает, а когда кровь на подушечках замечает, отрицательно головой качает. — Язык прикусил. Юнги вздыхает и кивает себе за спину. — Пойдем, рот прополоскаешь, горе мое. И вот если бы просто «горе», Чимин бы не пошел, но так как «мое»... Заебаться так, конечно, можно, то разбивать себя, то клеить заново, но что поделаешь? У Чимина первая любовь, и он за нее всеми лапками цепляется, так что не оторвешь.