Право сильного

Бросок, свист, удар. Бросок, свист рассекаемого сталью воздуха, удар, нож ударяется рукояткой о стену и падает. И всё заново. Опять и опять. Я попадаю три раза из пяти, но этого мало, надо лучше, точнее. Слепой не даст второго шанса, а значит подойти, поднять нож и опять: бросок, свист, удар и звон качающегося ножа в мишени — попал. — С такой точностью тебе Слепого не одолеть. Можно не оборачиваться, и так знаю кто — Чёрный. Подбираю нож и кидаю. Мимо. — Ладно, Чёрный, что ты будешь делать, когда я займу место Слепого? — Не займёшь, — говорит мне белая ворона в четвёртой стае. — Так что можешь выбирать преемника, дела передавать. — По-твоему, Слепой неуязвим? — Слепого можно достать по-подлому, из-за угла или со спины. Но ты же не такой, Помпей? Поэтому — пиши завещание. — Кто признает моё право, если я сделаю это тайком ото всех? — Никто, — Чёрный катает в зубах измочаленную спичку, — и я буду первый. Уходит своей неспешной походкой. Значит, у меня теперь есть ещё одна мишень. Бросок-свист-удар. Вожак третьей не показывался дня два после рисовальной ночи. А сегодня утром я встречаю его по пути в столовку бледного до синевы, с остриженными когтями (может, они там передрались все в четвертой, психи шизанутые?). Стервятник тащится из тошниловки, ведя рукой по измалёванным бесконечными «Р» стенам. Скалит кривые зубы и что-то бормочет, иногда прислоняясь к стене лбом. Народ уважительно объезжает полубезумного Птицу, не вмешиваясь в его душевное расстройство. Встаю на пути и закрываю спиной очередную россыпь чёрных букв. — Свалил, Помпей, — шипит мне кривоносый. — А то что? — Плохо кончишь, — мерзкая улыбка, которая вгоняет в дрожь слабонервных поселенцев других спален, но я не они. Мне до этих штучек — ровно. Я немного не в себе. После моего приступа каллиграфии старина Сфинкс накачал меня хвойным по самое горлышко. Потом сам же и держал, когда излишки лезли наружу. Ещё день я провел в общей кровати четвёртой под нежное воркование Табаки, а придя в себя, первое, что увидел — испуганные глаза Курильщика. Парнишка сидел, вцепившись в свой блокнот. По-моему, он меня рисовал, пока я спал. — Мы немножко тебе помогли, — сказал Табаки, провожая меня, и я кивнул, не особо вникая, что имел в виду сказитель четвёртой. Только на следующий день я увидел, что стены соседей тоже украшены рыком чёрной буквы. Чумная гвардия! Все за одного — несбывшаяся мечта сероухого, мир праху его. Но приятно, как ни крути. Даже Валет одобрительно присвистнул, проходя мимо, и подмигнул. — Может, и сработает, — вот уж от кого не ожидал одобрения и понимания, так от Чёрного. Чудны дела твои, Господи. Я пьян без вина. Глупая надежда дала свой росток, и я лелею её, как садовник редкую розу. Макс против, он считает это блажью. Прячется в углах, морщится из-за плеча в зазеркалье. Ну да, мой братишка всегда возражал против любого несанкционированного кипиша. Я с ним часто советуюсь, но не в этот раз. Он тоже бросил меня и, в отличие от Ральфа, шансов на его возвращение нет никаких. Не думать. Не вспоминать. Не сейчас. Больше тянуть не имеет смысла, и я вызвал всех вожаков на совет по обсуждению предстоящего свержения Слепого. Ха! Сколько пафоса. Здесь любая мелочь обставлена с такой помпой, что просто диву даёшься, как они все такие манерные и суеверные в сральник ходят без предварительных песнопений и плясок с бубнами и дудками. Стервятник заорал про траур в четвёртой и ещё какую-то хуйню. Такой, бля, сочувствующий сосед, упасть не встать. Все они двуличные твари, а уж вожак птичий всему Дому фору даст. О Лорде он загоревал! Ну-ну, держи карман шире! Лупоглазый носом по стенам водит, абракадабры шепчет и зубы щерит. До звезды ему отъезд юного Боуи. То, что произошло потом в Кофейнике, иначе как цирком обозвать нельзя. Птица и слепец явились первыми и уже дули косяк на двоих. Ещё минут двадцать ждали Рыжего, который, явившись под газом, первым делом облапил хромоногого и смачно чмокнул в прыщавый лоб. А потом вцепился в грязные волосюги Слепого, предложив сплести ему косу-колосок. Шапито! Те отмахнулись и двинули стул под вихляющий зад Крысы. Всё, что я предложил про круг, про то, чтобы каждый стоял между членами чужих стай, держась за руки, вся эта безумная троица выслушала, не моргнув глазом. Не сказав ни за, ни против. На том и порешили. Как бы. Потому что Рыжий затух спать прямо на стуле и что-то бормотал про желтобрюхих рыбёшек в дырявых желудках облаков, а Слепой со Стервятником свалили, воркуя, под ручку друг с дружкой. Главный Пёс провыл общий сбор, и как бы мы не бухтели, но Закон Дома обязывает, и мы явились. Ребятки не подвели. В Слепом я и не сомневался. Он без Сфинкса вообще лишний раз рта не раскрывает. Рыжий тоже в салат лицом не ударил. Был весел, назойлив, пьян и чудовищно грязен. Помойная серая крыса. Кладбищенский ряженый. Ясноокий ангел смерти. Но большего удовольствия, чем брезгливая морда Помпея, мне доставить ничего не могло. Как же он пыжится, бедняга, чтобы казаться кем-то там, где всё решается без нашего участия и воли. Пожалуй, у него нет шансов выжить здесь, даже если бы он и не затеял эту заварушку с переворотом. На улице моросит мелкий дождик, и мои кости начинают тихонечко поскуливать, предвещая вечер в компании анальгетиков и Её величества Боли. Мои ребятишки сверкают иглами, вышивая маки и васильки на своих пяльцах. Ангел и Бабочка смогли бы этим зарабатывать на хлеб. Красиво получается. Конь, запустив палец в ноздрю, бурит там скважину не иначе. — Конь! У тебя там что? Нефть?! Лупит на меня свои водянистые зенки и заливается гогочущим с подвсхлипом смехом. Боже, дай мне сил! Ухожу в пустой актовый зал посидеть у рояля. Слова Чёрного растревожили меня. Уделать Слепого со спины, по сути, хорошая идея, но что дальше? Драться с Чёрным, которого наверняка поддержит Сфинкс, чтобы они вдвоём ушатали меня, а потом разбирались между собой. Только мне уже будет всё равно. Стаи не впишутся в разборки за своих вожаков, что мне подтвердил лысый после совета. Чёрт! Гадство. Сворачиваю в актовый зал — надо подумать в тишине. Хожу змейкой между рядов и думаю, думаю, думаю. — Твою мать, твою мать, — сиплю сквозь зубы и пинаю в лаковый бок пианино, стоящее у сцены. — Нервишки шалят? — из-за спинки piano поднимается знакомая костистая лапа, увешанная перстнями и тяжёлыми кольцами. — Зачем ты это затеял, Помпей? — обладатель окольцованных рук высунул свой горбатый клюв. Запрыгиваю на сцену и валюсь рядом в пыль с Папашей. Он не возражает, даже протягивает мне пузырёк какой-то приторно-сладкой настойки. — Аукцион невиданной щедрости, — говорю Стервятнику, глядя в его жуткие глазищи. — Чего вдруг? — Нужно быть вежливым с человеком, доживающим свои последние дни, — Птица пялится в потолок и покачивает ногой в остроносом ботинке. — Ну, бля, и ты туда же! Слепой что, заговорённый? — Нет, — опять ткёт своими пальцами, путая затхлый воздух зала, — но шансов у тебя нет. — А у тебя? — У меня есть, реши я свергнуть Бледного. Но, — вздёргивает кривой мизинец вверх, — устраивать гладиаторские бои я бы точно не стал. — Конечно, ты бы его траванул вечерком и всё. — Возможно, — соглашается со мной Птица, качая увечной ногой. — А Сфинкс и Чёрный? Крысы? — Когда идешь к власти, головы не считаешь, Помпей. Ты историю-то учишь или как? Я бы убрал всех разом, а крысятник никогда на домовский трон не замахивался. — Ну ты блин, маньячелло! Вы же с четвёртой из одной стаи, вроде друзья? — Ты спросил — я ответил, — пархатый угостился моим Бондом и пускает дым носом. — Это умозрительные заключения. Чёрт! Валяемся с ним в пыли так рядом, что я касаюсь своим плечом его, а ему хоть бы хны. Глотает свою настойку и пялится с загадочной улыбкой в потолок. — Слышь, Стервятник, — пихаю локтем его в бочину, — раз я всё равно смертник, то мне полагается последнее желание.       Хромоногий вопросительно мычит, занятый своими мыслями. Я тоже пытаюсь рассмотреть нечто в вышине, а потом думаю: была не была, и я сильнее по-любому. Перекатываюсь, втаскивая под себя Птицу, и сминаю его ломаную улыбку в поцелуе. Он даже не сопротивляется сперва — не ожидал. Потом начинает крутить башкой и вихляться подо мной, словно девка, от чего мне уже сносит крышняк и темнеет в глазах. СУКА! Прокусил, тварина, губу и врезал коленом в пах. Блядь, как же больно! Пока я катаюсь по сцене, завывая и матерясь, глотая собственную кровь, эта птичья гнида смотрит на меня, отойдя на безопасное расстояние. — Последнее желание полагается приговорённым к смерти, а не самоубийцам. О, этот пренебрежительно-вежливый фирменный тон! Шарканье ноги и стук палки. Достану. Всё равно достану.