Падение Дома Белого Лиса

      Вокруг царствует полумрак. Больше здесь нет света, да и зачем он мертвому человеку? В воздухе витает запах пихтового масла, который уже собой говорит о трагедии и сильной печали, давя на тех, кто его вдыхает. Горький аромат бузины витает рядом с ним, создавая плетение смерти, которое уже невозможно спутать с чем-то еще, особенно со слабой ноткой розмаринового запаха. Под пальцами ощущается холод льда, который оковывает тела тех, кто ушел за порог мира, переходя в другое существование. — Здравствуй, мама, — тихо произносит Иштлильшочитль, крепко сжимая материнскую руку. Лейф распустил всех, позволяя брату наедине проститься с матерью, которая была самым важным человеком в его жизни. Никто не значил столько, сколько она. Адалина дарила за двоих любовь своему младшему сыну, открывая ему двери в мир, но помогая взглянуть на него другими глазами, теми принципами, что были у нее самой.       Иштлильшочитль присаживается на корточки перед ритуальным камнем, кладя голову на его холодную поверхность, внимательно глядя на лицо мамы. Он видел спрятанную от всех улыбку, хранимую в уголках губ, хитрую и всезнающую. Ему казалось, что мать просто задремала, и сейчас ее рука вновь ляжет на его голову и будет ласково гладить, перебирая яркие волосы.       «Мой огненный мальчик», — смеялась она, ероша рыжие пряди. Они оба были детьми огня — яркие всполохи среди черных углей отца и старшего сына. Глупо предполагать, что цвет волос влияет на характер человека, но в детстве Кеннету было забавно думать, что эта их особенность делает его ближе к маме. — Прости, что так давно не был с тобой, — грустно произносит он, продолжая сжимать ладонь матери, чувствуя на поверхности кожи масляный покров от ритуального омовения.       Третий год его не было дома. Мама посылала ему Шарпсинта с новостями из родных земель и просто интересовалась успехами младшего сына. К сожалению, не все он мог сообщить, и с каждым разом послания становились меньше и реже. Несколько месяцев Кеннет не получал от Адалины сообщений, пока за несколько недель до ее кончины не пришло странное письмо.       Адалина любила загадки. Она искала их в истории, решала с легкостью взмаха крыла бабочки и заставляла младшего сына тоже этим заниматься. Часто она сама придумывала головоломки для развития своего ребенка, порой давая то, что тот не мог воспринять. — Что же ты хотела сказать? — продолжал шептать Иштлильшочитль, не поднимая головы с камня. От нее ему пришел конверт с листом ландыша. Он знал это растение, как никто, в конце концов, он жил в гармонии с природой и изучал ее знания. Ландыш таит в себе не только красоту, но и удивительные целительные свойства, о которых не каждый мог знать. Тламатиниме пользовались ими для врачевания и в некоторых ритуалах, используя их сок и цветы. Но вряд ли мама могла знать об этом. Тогда зачем она прислала его?       Иштлильшочитль решил не говорить об этом Лейфу. Брат не смог бы понять. Нет, он не считал старшего глупым. Тот прекрасно ориентировался в оружии и боях, знал, как правильно нанести удар и направить стрелу, чтобы убить наверняка. Они оба учились тактике и стратегии, только с разных точек зрения, и Иштлильшочитль мог сказать, что Лейф может быть умелым полководцем, хотя некоторой гибкости ему и не хватает.       «Вы идеально дополняете друг друга. Как пламя и уголь, — любила говорить Адалина, используя привычное сравнение, когда братья в очередной раз наказывались отцом за проделки. — Ты для него — искра, которая зажигает и подпитывает, заставляя показывать скрытое внутри. Он же становится для тебя опорой, благодаря которой у тебя есть возможность быть собой, не затухая».       Но сейчас не тот случай. Иштлильшочитль прекрасно видел, что брату его не хватает, но не мог отречься от принятого учения тламатиниме, которое требовало отказа от прежней жизни, и возвращение к ней означало потерю возможности когда-либо обратиться к Богу и его силам. Иштлильшочитль стремился стать уейтлатоани — истинным служителем Белого Лиса, которому божество дарует свою мудрость и возможность видеть большее, то, что за пределами обычного понимания.       Но ему надо потерять все, чтобы обрести новое. — Я потерян, мама, — произнес Иштлильшочитль, чувствуя, как глаза застилает пелена, размазывая лицо матери. — Я обязан уйти. Мне нет здесь места. Но мне до сих пор больно.       Он горько заплакал, утыкаясь носом в белую юбку, выискивая на ткани запахи, с которыми у него ассоциировалась мать. Сквозь слой пихты и бузины еле-еле пробивался запах ромашки и клевера, чьи засушенные цветки Адалина носила с собой как оберег. Он всегда их чувствовал, когда обнимал ее или долго находился рядом, пока мама объясняла сыну новые понятия или учила языкам. — Я тебя никогда не забуду, — прошептал, всхлипывая, Иштлильшочитль, целуя Адалину в лоб, который частично прикрывал венок из прутьев ивы, словно то был королевский венец. На пару мгновений он, по детской привычке, уткнулся ей в плечо и на очередном всхлипе уловил легкий запах ландыша. Неестественный, такой неправильный, лежащий пятном на светлой коже матери. — Кеннет, — тихо позвал Лейф из приоткрытой двери. — Тебе пора, если не хочешь, чтобы тебя увидели. — Иду, — отозвался глухо Иштлильшочитль, уже не пытаясь поправить брата. В его голове набатом била мысль, что что-то не так. Но пока она не хотела формироваться во что-то определенное, заглушаясь туманом из духа пихтового масла.       Он вышел из комнаты, не оборачиваясь, чтобы не было соблазна остаться и оставить у сердца Адалину.       В каменистой низине уже готовили костер. Огромные пихтовые и еловые брусья были сложены в виде некоего ложа, на котором вскоре будет возлежать прекрасная королева. Деревья обливали различными травяными настоями и винами, чтобы путь Адалины в другой мир был легок и непрерываем злыми духами, которые могли бы ее захватить в плен. Перед кладкой в десятке шагов выстроились те, кто пришел проводить ее в последний путь. В первом ряду стояли целитель и песнопевец, которые должны были указать почившей путь по ту сторону и призвать ей на встречу Белого Лиса, который забрал бы ее с собой. Прямо за ними стояли Харальд и Лейф. Король выглядел совсем плохо, но стоял сам, отказавшись от поддержки сына, во взгляде его появилась тень прежней уверенности и силы, чернявые волосы теперь сливались со снежным покровом на деревьях, а кожа походила на ее кору. Лейф был тверд и силен, но не мог отойти от отца, боясь, что тот не сможет до конца отстоять скорбное действие. За их спинами стояли Главы Домов — весь Совет прибыл вовремя, чтобы почтить своим вниманием похороны светлейшей королевы. В самом конце собрались слуги и другие приближенные, военачальники и служивые — все, кто был связан напрямую с Домом, но не был повязан с ним кровными узами.       Иштлильшочитль отказался быть среди них. Он наблюдал за всем из-под покрова леса, который окаймлял скорбную низину. Тень уберегала его от чужих взоров, хотя мало кто хотел бы искать посторонних поблизости — это не тот миг, когда может произойти какая-либо диверсия. Иштлильшочитль собирался уйти сразу после того, как пламя охватит тело матери, а песня перейдет к новой главе. Он скажет свое слово, обращаясь к Белому Лису, чтобы он услышал своего слугу и внял его просьбе взять мать к себе. Насколько это подействует — остается только гадать, но тламатиниме проще обратиться к Богу, чем к простому целителю, который только лишь слегка прикоснулся к великому таинству.       Вот из двора пошла скорбная процессия — на еловых носилках несли тело королевы, которое в белых одеждах слишком ярко сияло на темной древесине. Песнопевец затянул первые слова обращения. Иштлильшочитль поежился, сильнее закутываясь в плащ, окаймленный белым мехом. Ему еще рано начинать говорить — его речи будут услышаны, когда взметнется к небу огонь, и дым потянется к другому миру, вмешивая запахи боярышника и бузины, за которые цепляется уходящий дух. Пока ему оставалось наблюдать, как Адалину приносят к кладке и укладывают наверх, дополняя деревянное ложе брусьями по бокам от тела и неким подобием полога.       Иштлильшочитль не мог точно сказать, но чувствовал, что отец в этот момент совсем потерял себя, отправляя последний взор на свою любимую.       Зажглись факелы. Песнь перешла на новый лад, становясь выше и протяжнее. Юноша достал из-за пазухи настой полыни и бузины. Он сделал несколько глотков, опаляя рот невыносимой горечью. Иштлильшочитль послушно все проглотил — ему доводилось принимать и более неприятные и даже убийственные вещи. Кожу на груди запекло — там была одна из отметин обучения, которую он не стремился пока никому показывать. — Я помогу тебе уйти, — обратился к матери Иштлильшочитль, чувствуя, как в голове набирается муть тумана, заглушая мысли реального, уводя за грань, где он может обратиться к Высшим. Песня стала громче, и огонь поднесли к пихтовым бревнам, которые тут же обуяло пламя, охватывая до самого полога, под которым спала Адалина.       Иштлильшочитль готов был начать свой ритуал, но не смог. Лицо обожгло болью, как от тонких острых лезвий, разом пронзивших кожу, а глаза застелила алая пелена — зажившие шрамы у век раскрылись, отчего кровь хлынула слезами по щекам, попадая в глаза, мешая видеть.       А если быть точнее — позволяя увидеть большее.       Горло сдавило изнутри, будто ему вставили терновую ветвь, впивающуюся шипами изнутри, превращая гортань в кровавое месиво. Вдох опалял открытые раны, увеличивая боль, как поток ветра алое пламя. Из носа и изо рта с булькающими хрипами потекла горячая кровь.       Ему запретили говорить. Только внимать.       До слуха донеслось тихое лающее фырканье. Из-за одного ствола высунулась любопытная мордочка детеныша песца. Он, подпрыгивая, оставляя ямки на снегу, приближался к замершему человеку. Иштлильшочитль упал на колени, не отрываясь глядя на зверя, окропляя белую землю под собой собственной кровью. Маленький лисенок с довольным урчанием потерся головой о ноги, облаченные в легкие тканевые брюки, и зарылся носом в алый снег, пачкая шерсть.       Красные отблески от погребального костра танцевали вокруг них, никак не задевая. Очередной порыв ветра задул в их сторону, принося запах дыма, который окутал их коконом. Но неожиданно лисенок поднял голову и втянул воздух, распушивая с тихим рычанием шерстку. Несмотря на то, что в носу стоял только запах крови, Иштлильшочитль тоже смог услышать его — аромат ландыша. Крадучись, зверек принялся идти к одному из деревьев, у корней которого рос цветок. Цветки были не привычного белого цвета, а багряно-черные, как угли под телом Адалины. Лис подошел вплотную к растению и с тихим скулежом сорвал его и сжевал.       Песня возросла в коде, достигая пика, и в этот момент детеныш взвыл от боли и упал на снег, корчась в агонии. Он извивался, кусая себя за лапы и хвост, когтями терзая морду. Каждое багряное пятно на шерсти превратилось в искры, и через несколько секунд маленьким телом овладел огонь, превращая его в пепел буквально за мгновение. Стоило только пламени погаснуть, как Иштлильшочитль согнулся пополам, упираясь локтями в землю, и отчаянно закашлялся, выплевывая окровавленные куски, прочищая горло. Глаза горели, будто их проткнули каленым кинжалом, и он часто моргал, пытаясь смыть попавшую кровь и облегчить жжение.       На периферии сознания звучала песня, призывающая Белого Лиса явиться к умершему. И Бог правда пришел, только не к ритуальному костру, а к стороннему наблюдателю, передавая последние слова Адалины, забирая ее с собой.       Иштлильшочитль смог привести дыхание в порядок только к концу ритуала, когда постепенно все гости уходили в поместье, чтобы почтить память усопшей за поминальным столом. Последними шли Харальд и Лейф, который почти нес под локоть отца, который потерял последние силы, видя уход супруги. Король стал дряхлым старцем, что-то бессвязное бормочущим себе под нос. Совет шел впереди, но наверняка они заметили такую слабость своего лидера, и вряд ли все могли это упустить.       Лиса начнут травить.       Иштлильшочитль поднялся на трясущихся ногах, вытирая ладонями с лица уже подсыхающую кровь. Белый воротник покрылся уродливыми пятнами, как и рукава темной куртки. Шрамы растянулись почти до висков, постепенно затягиваясь, становясь красными полосами.       Его заставили увидеть.       И это должно изменить его решение. — Вы благословили меня? — спросил хрипло Иштлильшочитль, еще царапая поврежденное горло. Порыв ветра донес запах горелой шерсти и ландыша.       Ему не оставили выбора.