Падение Дома Белого Лиса

      Теплая вода приятно омывала уставшее от долгой работы тело. От нее клубами вился пар, пахнущий цветочными маслами, и запах его успокаивал утомленный разум. Дорога из столицы, Штормтор, в пограничную крепость Торре-дель-Буо-Негро, выстроенную из черного камня, заняла слишком много времени по сравнению с обычным переходом из города в город. Снег еще не сошел с земли, но некоторые места уже были залиты талой водой, а через реки приходилось долго искать переправы. Ветер на узком перешейке между владениями ярла Убалду и землями Дома Черного Филина, со всех сторон окруженному буйными водами моря, был такой, что порой сбивал с ног. Над Черным Городом тоже бушевали ветра, нагоняя темные грозовые тучи, которые грозились вот-вот разразиться бурей, с яркими вспышками молний и глухими раскатами грома.       Кеннет вылил на себя ушат горячей воды, расслабленно вздыхая, чувствуя, как отступает холод и наступает сладкая нега расслабленности, которая мягко оплетает, как теплый кокон одеял. Приятный аромат розового масла и листьев жасмина впитывается в кожу, успокаивая раздраженные участки. Несколько дней в седле были утомительными, хотя и не были для Кеннета редкими. Последние годы юный тламатиниме привык к жизни вне уюта и комфорта родного поместья и вечному путешествию от одного поселения к другому. Но он бы соврал, если бы сказал, что даже совсем немного не скучал по этому уюту. Нежиться в горячей воде было райским наслаждением, как и спать на мягких кроватях. Но он твердо решил отказаться от всего в пользу великого знания и силы, которые были выше человеческого понимания.       Юноша выжал мокрые волосы, убирая лишнюю влагу, и встряхнул ими, как лев гривой — как раз и волосы завились от постоянных плетений, и их предстояло долго и тщательно вычесывать, чтобы привести в божеский вид. И снова заплести под молитвенные песни, внося в плетения ритуальные предметы, включающие веревки из льна, с добавлением шалфея, хны и чертополоха, нанизанных на жилы камней и перьев. Такое нагромождение на голове стало уже привычным и обычным, и такая свобода была несколько странным и приятным ощущением. Тонкие пальцы расчесывали отросшие волосы, не находя на своем пути никаких препятствий, локоны ложились на важную спину, неприятно налипнув на кожу. Успокаивало, что из прядей, наконец, вымылся запах пыли и лошадей и появился аромат шиповника и ромашки.       Вновь сковывать себя одеждой было неприятно, но радовало, что это была не тяжелая с шерстяной подкладкой дорожная экипировка, а легкое льняное облачение. Ткань была мягче и легче, а главное — свободнее. На выходе из купален его поджидало несколько тихих служанок, которые проскочили мимо него, даже взгляд не поднимая.       Кеннета боялись. Его внешний вид не сильно изменился, да и некоторые ярлы и воины выглядели страшнее его, но пугало сильнее другое.       Жрец.       Так называли тламатиниме несведущие темные люди, и злиться на это и пытаться переубедить было бессмысленно, да и к чему все это? Вот только жрецы вызывали у большинства неконтролируемый страх и ужас. Кеннет к этому привык и относился нейтрально, иногда даже чувствуя некую власть. Странно было это ощущать. Мама всегда учила, что тщеславие — худшее качество в человеке, а опущенные головы и страх во взгляде внушали трепет и восторг, такие неприличные и неправильные.       Кеннет прошел в отведенную комнату и сел на пол, скрестив ноги, разложив перед собой несколько пузырьков с отварами. Он скинул с себя рубашку, слегка вздрагивая от прошедшего по не высохшей коже холодного сквозняка. Юноша глубоко вздохнул, откупоривая первую бутылочку. В воздух сразу поднялся запах спирта, рябины и чистотела — горькие ароматы, неприятно бьющие по обонянию. На пальцы упали тяжелые капли раствора, и Кеннет растер их, пропитывая подушечки. Он еще немного капнул и завел руку за голову, втирая настойку в зажившие швы, которые вживили в тело, напротив позвонков до крыльев лопаток, камни. Мерцающий весенней зеленью изумруд, сияющий перламутром опал, отталкивающий кровью рубин — разные самоцветы, разный смысл, который приносил страшную боль. Кеннет помнил, как его захватила лихорадка после первого камня, вживленного прямо под линией роста волос. Температура, судороги, которые держались несколько дней. Была шальная мысль, что его настигнет смерть, даже не дождавшись его более серьезного испытания.       Но он смог это пережить, смог справиться, и даже следующие вживления прошли немного легче, хотя примерно с такими же симптомами после. Чтобы история не повторялась каждый день Кеннет обрабатывал швы, чтобы успокоить ноющее ощущение на стянутой коже.       Следующий пузырек хранил настойку пустырника с одуванчиком. Кеннет опустил пальцы в него, затем провел ими по удлинившимся шрамам у глаз, чьи острые концы дошли до ушей. Он повторил манипуляции с раствором и принялся втирать настой в швы вдоль мочек и хрящей. Бледная кожа приобрела грязно-желтый оттенок и впитала запах спирта, который вытеснял те, которые она впитала при умывании. Но приятно было, что кровь перестала появляться от любого прикосновения к швам. У Кеннета оказалась плохая свертываемость, а потому заживали все ритуальные увечья очень долго и проблематично; усугублялось это тем, что всегда использовались отвары, которые замедляли заживление, чтобы жертва богу была больше и лучше.       Платить богу — это нормально. Все приносят своим покровителям плату за защиту и помощь, а за то, что получают от великих тламатиниме, приходится платить в несколько раз дороже. Сам приход в веру, к высшим силам, оплачивается уничтожением прошлого посредством отказа от имени и семьи и уходом на месяц в одиночестве в горы. Если желающий выживает и его дух остается сильным, ему позволяют продолжить обучение. Сложность в том, что ему не оставляют ничего. он все добывает сам, своими силами и умениями, а также удачей. Кеннет смог справиться благодаря семейным традициям и собственному упрямству. Отец часто их с братом отправлял в лес на несколько дней, давая лишь лук и десяток стрел. Это, конечно, не месяц без средств к существованию, но все равно закаляет характер и дает начальные знания по выживанию в природных условиях. Но он помнил несчастных мальчишек, примерно его же возраста, только пересекших порог совершеннолетия, которые погибали от клыков зверей, срывались с обрывов или умирали от воспаления легких.       Третий пузырек хранил ядовитую настойку бузины и волчьей ягоды. Ее запах, в отличие от остальных хранил сладковатый вкус, который обманчиво привлекал, обещая приятные ощущения, но даруя смерть. У тламатиниме понятие смерти другое. Их хранят боги, с которыми и можно связаться лишь на пограничье миров, где их власть сильнее. Потому для Кеннета было удивительно, что Белый Лис явился ему без ухода, на земле людей. Это было мучительно, даже мучительнее, чем переход в Пограничье, однако… Наверно, это того стоило.       Черная настойка испачкала пальцы, давая ощущение липкости. Кеннет провел ими по груди от солнечного сплетения почти доходя до ямочки между острыми ключицами, обмазывая крепкие нити грубого шва. Так его посвящали в учение Белого Лиса — от сердца к сердцу в прямом смысле этого слова. Хотя, к счастью, до самого органа не дошло, только лишь до ребер. Но тогда от боли спасал лишь легкий туман мака и дурмана, которые превращали агонию в какой-то странный коктейль боли и удовольствия. Кеннет не хотел бы повторять это снова. Ни за что и никогда, но без этой жертвы никогда бы не было той возможности видеть, что есть у него сейчас, благодаря которой ему открывается истина.       Сейчас он знает, что их предали. Их семью решили уничтожить и начали с того, кто держал ее в своих руках.       Кеннет только пытался понять, правда ли можно убить ландышем? Да и кто мог бы зимой вырастить этот весенний теплолюбивый цветок? Кеннет мог бы подумать на Мокшу — у того были теплицы, немного, но достаточно, однако несколько фактов убивали эту мысль. Во-первых, этот ярл в принципе не умел плести интриги. Кеннет считал его толстопузым неповоротливым фермером, который мозгами не особо шевелит, как и ногами. А во-вторых, Мокша боялся тламатиниме и всего, что было с ними связанно. Он молился Багровому Кабану, приносил ему дань и поклонялся ему, но никогда не переходил грань этого. Жрецов ярл готов был на костре жечь, единственное, что его останавливало, так это страх, что потом его настигнет кара. А потому вряд ли он начал бы заниматься травничеством или чем-то подобным.       Тяжелый вздох прокатился по комнате. Здесь было неуютно, прежде всего потому, что это место во многом было во владении Гоито. Кеннет опасался его и ненавидел во многом. Возможно, это вина матери, которая говорила, что не существует искренних и сочувствующих людей, особенно у власти. Все ищут выгоды. Все ищут возможности пробраться ближе. Маска доброжелательности во многом может помочь, особенно если очень хорошо ею пользоваться. Кеннет не верил Гоито, не доверял его улыбке и отзывчивости чужим людям. Сам юноша все готов был отдать только своей семье, от которой у него остался брат и умирающий отец. Просто для него это было важнее всего, то, за что не страшно умереть. Но Гоито же, по сути, не имеет к этому никакого отношения. К чему доброта, к чему сочувствие?       Наверно просто он сам стал слишком циничным и жестоким по отношению к людям.       Кеннет скинул с себя приятную легкую одежду и принялся облачаться в торжественные одежды Дома — белые, расшитые серебряными и золотыми нитями. В последний раз, не считая встречи на поминках матери, он надевал их на собственный день рождения, после которого покинул семью, думая, что навсегда. Но нет. Снова они, торжественно сжимающие тело и душу одежды, которые заставляют помнить о происхождении и потерянных возможностях.       В дверь тихо постучали, когда Кеннет закончил возиться с завязками на рукавах. — Войдите, — строго отозвался он, поправляя манжеты, раздумывая над тем, чтобы надеть еще и плащ с меховым песцовым воротником. — Какие мы важные, — усмехнулся Лейф, входя в комнату. — Ты готов? — Почти, — кивнул Кеннет, проводя гребнем по волосам, морщась от легкой боли. — Заплетусь и выйду. Это достаточно длительный процесс, но не так чтобы уж очень. Или имперцы уже прибыли? — Пока нет, но, думаю, это ненадолго, — усмехнулся Лейф, с улыбкой глядя на брата. — Ты решил отрастить волосы, как у матери? — К счастью, нет, — прыснул со смеха жрец, раскладывая на расписном покрывале все украшения. — Тогда я бы совсем замучился. Сам-то не думаешь? Это же символ свободного мужчины и сильного воина. — Я пока не заслужил, — покачал головой Лейф. — Мне сейчас уйти? — Можешь остаться, — задумчиво протянул Кеннет, обдумывая предстоящий процесс. — Только это будет неинтересно и скучно, да и разговаривать не смогу.       Ответом на это был тихий скрип постели, на которую бесцеремонно, но аккуратно, чтобы не задеть и не уронить лежащие предметы, залез брат. Тламатиниме усмехнулся на это, покачав головой. Он не понимал чужих мыслей, но решил оставить это без внимания. В конце концов, сейчас не это важно.       Кеннет встал на колени и запустил пальцы в огненные волосы, затягивая песню. Длинный затяжной напев, как глухое эхо в пещере от порыва ветра. Сложные слова с протяжными гласными, которые походили на завывание. Кеннет заплетал с закрытыми глазами, ориентируясь только на тактильные ощущения. Важно не отвлекаться, чтобы не сбиться в последовательности от центра к правому виску, затем от левого к затылку, а после снова к центру. Сначала вплетаются нити, затем делается жгут косы, после уже вереница камней, снова плетение косы, уже другое, затем вплетаются перья и снова нити. Кожу головы начинало стягивать, неприятно было делать путанные жгуты, но выхода не оставалось. Песня продолжалась до тех пор, пока все пряди, каждый волосок не стал задействован в ритуале и не вплетен в какое-нибудь сооружение.       На последнем слове пальцы сплелись в замок и уперлись в лоб. Кеннет минуту просидел в такой позе, завершая все действо. Теперь все его мысли, желания и действия направлены лишь на служение богам. Каждое плетение — знак того, что все связалось в вере, отрицая прошлую жизнь. Иронично, что Кеннет проводил ритуал, чтобы как раз таки окунуться в эту самую жизнь до вступления в ряды тламатиниме. — Знаешь, — задумчиво протянул Лейф, с прищуром глядя на брата, — все-таки с распущенными волосами ты красивее.       Кеннет закатил глаза, раздраженно кидая в него подушку. — Прости-прости, — смеясь, проговорил пострадавший. — Просто говорю, что есть. Или я не могу сделать комплимент брату? — От тебя это звучит как комплимент женщине, — фыркнул раздраженно Кеннет, складывая в поясную сумку отвары и настойки. — Извини, — виновато вздохнул Лейф. — Я не хотел сказать, что ты… подобен женщине. — Все в порядке, — отмахнулся Кеннет, накидывая на плечи плащ, завязывая его под подбородком и на груди. — Я знаю, что мой внешний вид далек от того, что должен быть у настоящего мужчины и воина. Но я не солдат, я тламатиниме. И мне не так важна гора мышц. — Я понял тебя, — приобнял брата за плечи Лейф. — Больше я об этом не заговорю. — Не стоит тебе загружать этим голову, — улыбнулся он, слегка сжимая смуглую ладонь своей бледной и тонкой. За окном зазвучали трубы, означающие опускание ворот. — Похоже прибыли имперцы, — нахмурился Лейф. — Пора встречать гостей.