Падение Дома Белого Лиса

      Кеннет носился по комнате, как дикий зверь в клетке — от стены к стене, ударяясь о прутья, разбивая себя в кровь. Их посадили в клетку обстоятельства, созданные чужими руками и чужими желаниями, а теперь на них смотрели в ожидании, когда они погибнут от бессмысленных попыток выбраться, ведь при каждой удаче их будут бить жестоко по морде, загоняя обратно за решетку. Ему вспомнилось некстати, как отец забивал волков — любимое развлечение всех охотников.       За окном был слышен лай собак и топот множества конских копыт. Эти звуки отвлекали от мягкого голоса матери, который рассказывал ему на языке другой страны, Великой Империи, историю одной военной кампании, объясняя политическую выгоду этого действа и ошибки проигравшей страны. Кеннет пытался вслушиваться и понять, что ему объясняет Адалина, но из распахнутого окна зазвучали еще и радостные крики охотников вместе с песнью рогов. — Думаю, на сегодня хватит, — произнесла королева, откладывая в сторону летопись военных событий и распуская огненные волосы, которые до этого собрала в пучок, чтобы они ей не мешали читать. Кеннет зачарованно смотрел, как это пламя волной опустилось на плечи, а затем как ее пальцы ворвались в этот яркий поток, разделяя волосы на пряди, заплетая их в косу. — Я готов продолжать, — заупрямился Кеннет, упираясь глазами в книгу. — Мальчик мой, прекращай, я знаю, что ты уже давно меня не слушал, — улыбнулась она, косо поглядывая на младшего сына, с удовольствием отмечая его стыд. — Твои отец и брат вернулись с охоты, нам надо их встречать.       Кеннет недовольно поморщился, всем видом показывая, как ему это не нравится. — Ну-ну, не надо так, милый, — произнесла строго мать, вставая на ноги и подходя к сыну. Она подцепила длинными красивыми пальцами острый подбородок мальчика, заставляя его подняться на ноги и заглянуть в ее глаза. — Нельзя быть таким открытым. Эмоции должны быть под замком, чтобы никто не мог ими воспользоваться.       Кеннет испуганно смотрел в темные глаза бури, боясь, что эта буря затянет и его, уничтожая своей затаенной яростью. Но вот мама коснулась губами его лба, снимая напряжение с юного тела и разума. — Нельзя быть таким открытым, мой дорогой, — прошептала Адалина, кладя руки на острые плечи. — Или иначе тебя легко уничтожат.       Мальчик открыл рот, желая что-то ответить, но в библиотеку вошел слуга, объявляя, что прибыли Харальд и Лейф. — Идем, — приказала Адалина так, как умеет только она — уверенно, но без давления, однако было понятно, что возражений она не потерпит. Иллюзия свободы выбора с полным подчинением.       Они вышли во внутренний двор, где толпились охотники и слуги, которые пытались увести взмыленных яростных скакунов в стойла и принимали оружие у господ. — Адалина, любовь моя, — проревел, как дикий медведь, Харальд, подходя к любимой супруге, беря ее нежные ладони в свои грубые мозолистые руки и целуя поочередно каждую. — Прости, что так задержались. Сильно волновалась? — Ну что ты. Нет охотника лучше тебя, а потому я знала, что для волнения нет поводов, — улыбнулась она, глядя на мужа. — Лейф хорошо справился? — Клянусь честью, он величайший охотник из всех, кого я знаю! — пророкотал Харальд, с гордостью глядя на подходящего к ним юношу. — Он в одиночку загнал стаю к скалам. Никогда не видел такой прыткости и наглости! — Мне просто повезло, отец, — скромно улыбнулся Лейф, неловко обнимая мать, хлопая мрачного брата по плечу. — Везение это тоже искусство, — произнес важно Харальд. — Только полюбуйся на этих красавцев, которых наш сын заарканил.       Он повел супругу к центру двора, вокруг которого толпились охотники и дико лающие псы, в том числе любимец отца и юный пес Лейфа. Кеннет хотел уйти, но брат его подтолкнул в спину, ведя за родителями к месту событий. — Тебе понравится, — произнес уверенно старший, хотя Кеннет был определенно другого мнения. Ему бы понравилось где угодно, но только как можно дальше от отца, еще возбужденного прошедшей охотой, предвкушающего кровавое шоу.       В центре площади в тяжелой клетке сидели два волка. У их серых пастей скопилась кровавая пена, глаза были наполнены дикой яростью, и они, не помня себя, бросались на стальные прутья, еще больше травмируя себя, а охотники только раззадоривали зверей, ударяя тяжелыми дубинами по клетке, попадая по несчастным. — С голыми руками на них пошел, — продолжал хвастаться успехами сына Харальд, подводя супругу ближе к клети, за которой рычали загнанные волки. — Вот что значит мой сын. Будущий король!       Кеннет чувствовал себя пустым местом. Что он есть здесь, что его нет — отец, увлеченный только наследником, на него никогда не посмотрит. Брат всегда не любил это, стараясь сгладить неучтивость родителя, проявляя к братишке заботу и внимание. Кеннет мог бы скакать от радости и кричать о том, как любит такого хорошего брата, но нет. Было неприятное гнетущее чувство, что тот делает это только из-за чувства вины, которое всегда читалось в его темных глазах. — Прекращай, отец, — произнес Лейф, прижимая к себе за плечи брата, который только поморщился, но поймал строгий взгляд матери и изменил выражение лица на нейтральное. Никаких лишних эмоций. Никаких поводов чтобы задеть или ранить. Хотя такое пренебрежение похоже на удар хлыстом. — Ну что? Время развлечений! — проревел Харальд, и ему вторили крики многих мужчин, что собрались ради того, чтобы пустить наконец кровь. Лейф вторил родителю, оглушая брата, которого еще сжимал в руках. У Кеннета кровь застыла в жилах от предчувствия предстоящего кровопролития. Он знал, что их ждет.       В отчаянии Кеннет взглянул на мать, которая тоже не любила эту традицию охотников, но ее лицо было освещено мягкой улыбкой, а в глазах застыла твердость и уверенность, за которыми нельзя было пробиться вглубь. — Давайте копья! — прокричал Харальд, и слуги засуетились, неся всем участникам охоты стальные орудия. Лейф отпустил брата, чтобы крепко сжать копье с посеребренным наконечником. — Пойдешь с нами? — спросил он, обращаясь к Кеннету, протягивая ему свое оружие. — Нет, — твердо произнес младший, впервые за все время обращая внимание своего отца. Тот пронзил его холодным пренебрежительным взглядом, который так и говорил, что младший сын никчемен. — Идем, — произнес Харальд, обращаясь к любимчику, и они двинулись к клетке, где волки, почуявшие беду, сбились в угол, с ненавистью глядя на окруживших их людей. — Зря ты это сказал, — произнесла Адалина, оставшись с сыном наедине. — Надо всегда держать себя и не показывать, что ты на самом деле думаешь. — Я ведь сказал только одно слово, — произнес уже равнодушно Кеннет, глядя, как острия копий бьются о прутья, заглушая глухое рычание обреченных хищников. — Иногда даже молчание говорит больше, чем слова, — заметила Адалина, едва касаясь щеки сына. — А одно слово… это кладезь эмоций.       Охотники все ближе продвигались к клетке, и один из волков, не выдержав давления, прыгнул на прутья, и его тут же ударили в грудь острием копья. Зверь взвыл, отпрянув назад, но боль затуманила его разум, и он снова с рыком бросился на обидчиков. Мужчины ликовали, с удовольствием протыкая обезумевшего зверя. Глаза его застилала пелена крови, из груди начали вырываться обрывки хрипов, но он продолжал свои бессмысленные попытки вырваться на свободу.       Для людей это развлечение.       Для зверей в клетке это бессмысленная и жалкая смерть на радость другим.       Дверь комнаты открылась, и Кеннет поднял дикий взгляд на вошедшего. — Это ты, — выдохнул он, стараясь хоть немного расслабиться. — Выглядишь ужасно, — нахмурился Лейф. — Что случилось? — Что случилось? — переспросил Кеннет, безумно улыбаясь. — Ты меня спрашиваешь, что случилось? Ты совсем ничего не слышал? Или просто не понимаешь? — Все выходит хорошо, — произнес недоуменно Лейф. — Мы можем договориться, уйти от войны, что тут плохого?       Кеннет сдержал порыв взвыть подобно раненному зверю, лишь вздохнул через силу, запустив пальцы в волосы, сжимая их, чтобы прийти в себя. Меньше эмоций, меньше чувств. — Мы в невыгодном положении в любом случае, — медленно произнес он, стараясь держать самообладание. — Мы прогибаемся под чужой страной, отдавая им территории, которые разделяем, или же соглашаемся на войну и наверняка проигрываем, потому что у нас нет короля. — У нас есть король, — строго произнес Лейф. — И он сможет вести нас в бой при необходимости. — Наивный, — усмехнулся жестко Кеннет. — Отец не сможет ничего уже. Он уже никто. Просто прими этот факт, что он уже никто. — Замолчи! — взревел Лейф, резко приближаясь к брату, замахиваясь рукой и еле сдерживаясь, чтобы не ударить. Его ноздри раздувались, как у быка, который готов вонзить рога в плоть, зубы обнажились в хищном оскале, как у пса, готового вцепиться в глотку. Он был в ярости. Он готов был убить. — Тебе придется с этим смириться, — произнес сурово Кеннет, без страха глядя в глаза, полные дикого хаотичного блеска. — Да что ты знаешь о смирении?! — закричал на брата Лейф. — Все! — заорал в ответ Кеннет, уже не сдерживаясь. — Я всю жизнь смиряюсь с тем, что я никто для родного отца, что я просто ошибка, которую он не хочет замечать! Смиряюсь с его жестокостью и равнодушием. Сейчас я остался без того, кто меня поддерживал все это время, кто верил в меня, кто не оставил меня, просто потому что я младший и бедственный. — Считаешь себя жертвой? — опасно сузил глаза Лейф. — Пока ты развлекался где-то там, далеко от дома, я смотрел, как за два дня сгорает мама. Не ты один ее любил, знаешь ли. Я держал ее руку и слушал, как она в бреду зовет родителей, как умоляет сжечь принесенные ей цветы, как отказывалась есть, и ее приходилось заставлять. Ты когда-нибудь насильно кормил взрослого человека, глядя, как он рыдает? При мне угасал отец, превращаясь из моего идеала в дряхлого старика в одно мгновение. Я потерял все! Я все это видел и чувствовал, когда ты эгоистично ушел, думая только о себе!       Кеннет всматривался в искаженное яростью и печалью лицо брата, неожиданно осознавая, что тот слишком похож на отца. В нем горела та же жестокость и принципиальность, что и в короле, которая не мешала ему убивать безоружных и беззащитных. Лейф копьем его протыкал, стремясь подмять под себя, не видя, как тот загнан. — Хорошо. Я эгоист, — произнес холодно Кеннет, ощущая, как на него ложится спокойствие и равнодушие, которое отрезвило и Лейфа. — Но сбегать сейчас, когда нас хотят уничтожить, я не собираюсь. Можешь считать себя жертвой, можешь думать, что я строю из себя страдальца и великомученика. Но ради мамы, следуя ее учению, я не буду сбегать. Смирись теперь, что любой шаг, предпринимаемый нашей стороной, будет решаться мной. Или иди ко дну, глядя, как горит наш дом.       Он решительно вышел из комнаты, оставляя брата в одиночестве. Глаза жгло, и впервые Кеннет не мог понять от чего. Ощущения были как при том странном видении в лесу, неподалеку от погребального костра, но создавалось предательское чувство приближающихся слез. Он отгонял их прочь, но боль не проходила. Кожа в уголках глаз медленно начинала расходиться, вновь открывая рану и покрывая кровавой пеленой голубую радужку. Прохладные ладони легли на лицо, в нелепой попытке остановить это, а быть может просто спрятаться от всего, что навалилось. — Лорд Кеннет? — прозвучал незнакомый голос, что тому пришлось отнять руки, чтобы взглянуть на чужака. — Что вам нужно? — сурово произнес он, выпрямляясь, строго глядя на человека в одеждах Империи. Кеннет представлял, как выглядит со стороны — с обезумевшим взглядом, с кровавыми разводами на бледной коже лица и ладоней. Он ожидал увидеть на чужом лице испуг, ненависть или непонимание. Но человек Империи опустил голову, не поднимая взгляд на стоящего выше по чину господина. — Император Ксеркс желает встретиться с вами в зале Совета, — произнес он. Кеннет нахмурился, ощущая, как подступает недоумение. Вопросы обрушились на усталый, воспаленный после ссоры с родным братом разум, не давая тому восстановиться. Главный вопрос застрял прочно, не давая другим пробиться: почему он не может отказаться?       На языке так и вертелось вежливое отклонение предложения, но резь в глазах становилась все сильнее, а голову будто сжимали в тисках. Его волю в очередной раз подавляли, запрещая делать то, что он считает нужным. Это было похоже на приказ матери — ненавязчивый, но без права на отказ. — Я сейчас подойду, — смог ровно произнести Кеннет, хотя каждое слово отзывалось болью в теле, которая могла превратить любой звук в стон.       Посланник только сильнее склонился перед ним и покинул его, видимо, отправляясь докладывать своему господину. Когда темная фигура скрылась за поворотом, боль начала отпускать, вернулась способность ясно мыслить, Кеннет смог наконец спокойно дышать, хотя от попавшей крови еще пекло глаза. Он отыскал на ощупь платок и бутылек с настойкой пустырника и одуванчика. Сколько вылилось на чистую ткань, было непонятно, потому что век было не разомкнуть, поэтому оставалось надеяться на собственные ощущения, которые в последнее время все чаще оказывались во власти других сил. Кеннет приложил ткань к лицу, поочередно промывая глаза, стирая с кожи кровь и остатки сомнений.       Его шаг стал тверже. Взгляд увереннее. Его вызвали на бой, в котором у него есть неплохие шансы на победу. В конце концов, говорить и молчать у него всегда получалось лучше, чем махать оружием.       Темный зал встретил мраком и прохладой, которые в своем сочетании напоминали склеп или могилу. Без людей в этом помещении, честно признаться, Кеннету было откровенно жутко. Он жалел, что отставил плащ в комнате, но возвращаться за ним было уже поздно. Легкий тюль серого цвета, скрывающий проход на широкий балкон, неожиданно взметнулся в воздух от сильного порыва ветра. Кеннет прошел к нему, скользнув под серую вуаль, выходя на улицу. Под ним, укрытый кровавым закатом, лежал Торре-дель-Буо-Негро. Он казался совсем черным, как пепелище погребального костра. Узкие улочки освещались багряными лучами, напоминая потоки крови, хлынувшие из раны, которой являлась Черная Крепость.       Облокотившись о тяжелую чугунную решетку балкона, его ожидал Ксеркс. Он выглядел удивительно подходяще этой жестокой атмосфере: в черных с серебром одеждах, с пренебрежением и жестокостью во взгляде, возвышающийся над землей, как некое божество. — Не слишком ли поздний час для бесед? — произнес Кеннет, отвлекая императора от созерцания темного города. — Не бывает позднего времени, — отозвался он, поворачиваясь лицом к своему собеседнику. — Однако, признаюсь, рад, что вы все же согласились встретиться. Надеюсь, вы не против, если мы останемся здесь? — Любите Торре-дель-Буо-Негро? — спросил Кеннет. — Не люблю стены, за которыми могут быть посторонние уши, — ответил Ксеркс, как-то странно усмехаясь. Однако Кеннет был рад возможности не находиться под взором Черного Филина, который, казалось, готов его забрать с собой по ту сторону и подвергнуть самым жутким и изощренным пыткам. — И о чем же вы хотели поговорить со мной, что вам так могут помешать посторонние? — решил уточнить Кеннет, подходя ближе к решетке, бросая взгляд на все темнеющий город. — Я в принципе не люблю, когда в дела влезают те, кто не понимают, о чем идет речь, — пожал плечами император. — Потому мне не особо нравятся такие собрания. Редко встретишь того, кто действительно понимает суть происходящего. — Разве вам от этого не лучше? — заметил с усмешкой Кеннет. — Если нет тех, кто понимает, то легче повернуть все себе во благо. — Но от этого и скучно, — рассмеялся жестко Ксеркс, заставляя собеседника содрогнуться. — Без достойного соперника и игра скучна. — А причем тут я? — решил все-таки задать волнующий вопрос жрец, полностью повернувшись к собеседнику. Тот тоже решил встретиться лицом к лицу, полностью обращая внимание на Кеннета, нависая над ним хищной тенью. — Вы любите шахматы? — спросил полушепотом Ксеркс, задумчиво сощурившись. — Признаться честно, я уже давно не играл, — произнес Кеннет, пронзая взглядом глаза цвета бури, в которых мелькали озорные молнии. — Но причем тут это? — Я давно не сталкивался с тем, кто действительно мог видеть всю партию целиком и достойно отвечать на мои ходы, — произнес Ксеркс, довольно улыбаясь. — В последний раз это была ваша матушка. Вы с ней похожи не только внешне. В отличие от вашего брата, вы смогли перенять у нее это великолепие ума, которого, к сожалению, не достает большинству тех, кто стоит у власти.       Кеннет замер, удивленно глядя на императора, неосознанно зачарованный глубоким голосом и теми словами, которые звучали. Его не удивляло, что Ксеркс знает Адалину, его больше поразило, что мужчина признал ее. Признал, как равную себе, но еще и признал Кеннета, как ее наследника, превосходящего в чем-то Лейфа. — Только у вас есть один недостаток, который меня огорчает, — продолжил Ксеркс, гипнотизируя взором, как удав кролика. — Вам не достает опыта. Вероятно это в силу возраста, но возможны и другие причины. Я на своем личном примере смог доказать, что годы не помеха опыту и силе. — Что вам нужно? — решился прервать оцепенение Кеннет, обращаясь с вызовом к императору. — Хочу помочь вам, чтобы партия не закончилась слишком рано, — произнес император, чуть ближе подходя к сопернику, и, понизив тон голоса, мрачно и с затаенной яростью добавил. — К тому же, больше слабости в людях я ненавижу вызванное этой слабостью предательство.       Маска почти раскрошилась от новой информации, которая сразила Кеннета, как копье, пронзившее грудную клетку. Он вскинул яростный взор, сталкиваясь с заинтересованным, почти безумным взглядом напротив. — И как давно вы уже заняты в наших делах? — холодно произнес Кеннет, сдерживая желание вцепиться в мужчину. — Дольше, чем вы можете себе представить, — оскалился Ксеркс. — Но я не ожидал, что кто-то, вроде вас, выйдет на арену событий. Это определенно приятный сюрприз. — Вы сейчас сами предаете тех, кто решил вступить с вами в сговор, — сощурился Кеннет, хищно глядя на императора. — Как двулично выходит — ненавидеть предателей и самому им являться.       Лицо Ксеркса исказилось яростью, и Кеннета пробил страх, который выбил из него воздух, заставляя задыхаться. Эта ярость не была вспышкой, как у Лейфа, это был яд, который точно ввели в сердце, заставляя мучительно страдать от приближающейся смерти. — Ваша смелость граничит с безумством, — медленно произнес император, растягивая слова, позволяя яду проникнуть все глубже. — На ваше счастье, пока что меня это развлекает. Но советую в следующий раз думать, кому вы решили нанести удар. — А вам советую лучше прятать эмоции, — решился на ответ Кеннет. — Или у других появится возможность ими манипулировать.       Ксеркс неожиданно рассмеялся, запрокидывая голову, закрыв глаз. Остывающие багровые лучи легли на его лицо, отбрасывая на нем темно-алые тени, искажаясь в маске властителя смерти. — Никогда не видел, чтобы загнанный зверь так уверенно вел себя перед охотником, — произнес он, едва касаясь кончиками пальцев чужого подбородка. — Интересно будет, когда скопившиеся ярость и обида вырвутся наружу, уничтожая всех, как клыки обезумевшего волка. — Вы не боитесь, что в вас они вонзятся в первую очередь? — слегка осипшим голосом произнес Кеннет, утратив страх и волнение. — О нет, что вы, — усмехнулся Ксеркс, проводя тыльной стороной ладони по чужой щеке. — Не я причина этих чувств, а потому не мне принимать удар. — Вы враг нашей страны, — произнес хмуро Кеннет. — Ваш враг внутри, — произнес император, отступая резко назад, довольно наблюдая, как невольно потянулся за ним юноша. — У вас удивительные глаза. Они наверняка способны увидеть большее, чем все мы. Приглядитесь к тем, кто рядом, пока это не зашло слишком далеко.       Кеннет перевел дыхание, вновь внимательно осматривая правителя чужой страны. В нем больше не чувствовалось ни злости, ни ярости — только расслабленность и уверенность. Алые лучи заходящего солнца скрылись, оставив кровавый отпечаток на чужом лице, как напоминание о его скрытой сущности. Но жрец не чувствовал подвоха, не слышал лжи. У ног императора, как в знак подтверждения, сидел песец, который внимательно смотрел на жреца. «Вы на его стороне?» — мысленно обратился Кеннет к своему Богу, который взмахнув хвостом, потерся головой о чужие сапоги. — Через неделю мы с вами свяжемся и дадим ответ, — произнес жрец, поднимая взгляд вновь на чужое лицо. — Буду ждать вашего хода, — ответил учтиво Ксеркс, первый направляясь к залу Собрания, скрываясь за серым тюлем.       У Кеннета снова зажгло в глазах и сжало легкие, и он сполз по прутьям вниз на каменный пол балкона. Только в этот раз это было не от послания лиса, а от слов Черного Императора.