Падение Дома Белого Лиса

      Он открыл глаза.       Кеннет был удивлен, что смог это сделать. Как оказалось, очнулся он в постели, а не в туманных лесах другой стороны, как ожидал. Тело полыхало в адском пламени, а голова болела так, что казалось ее разламывают молотом. Перед глазами все плыло, но только не понятно, от боли или от слез.       Он потерял все.       Ему казалось, что его место среди жрецов, в их учении и семье, но его изгнали из их рядов, лишив сил и здоровья. Его наказание еще не настигло в полной мере, но чувство полной потери окутало дух.       У него ничего не осталось. — Какое жалкое зрелище, — послышался холодный голос, искрящийся превосходством. Кеннет резко сел, закричав от боли, что показалась сотней ударов ножом живот. — Не стоит так спешить умереть, — усмехнулся Гоито, надменно взирая на раненного юношу, что горел в своей агонии. — Хотя, ты близок к ней как никогда. Но я хочу насладиться моментом. — Моментом? — прохрипел Кеннет, чувствуя на языке вяжущий вкус крови, что заполняла рот. — Триумфом, — вздернул подбородок глава Дома Черного Филина. — Много лет моя семья мечтала о том, чтобы забрать у Лисов все, и я первый, кто достиг этой недостижимой мечты. — Захотел стать королем? — прорычал Кеннет, изо всех сил стараясь удержать уплывающее от боли сознание. — Дело не только в этом, — спокойно ответил Гоито, приближаясь к постели раненного, довольно вольготно усаживаясь на нее. — У каждой семьи есть повод ненавидеть Дом Белого Лиса. История гласит, что твои предки поработили остальные свободные Дома, заставив их служить в угоду себе. Вы лишили нас всего: воли, истории, языка, традиций, привили всем свои порядки, силой заставляя им подчиняться. — Зачем вспоминать о том, что было сотни лет назад? — прохрипел Кеннет, тяжело дыша, чувствуя, как тяжко дается сердцу его медленное сердцебиение. — Никто не забывал, — покачал головой Гоито. — Кроме разве что надменного Белого Дома. Остальные же всегда хранили эту ненависть, мечтая воплотить месть за все годы унижения в жизнь. Мои предки обратили это желание в силу нашего Дома, что окрасило перья филина в черный цвет. Мы хотели освободиться. И разрушить тех, кто лишил нас свободы. — Хочешь убить меня? — спросил Кеннет, подтягивая ноги, собираясь встать. — Тебя? Нет, — усмехнулся Гоито, снисходительно глядя на уже поверженного противника. — Ты не можешь ничего сделать. По сути, уже сейчас ты труп. У тебя нет ни власти, ни сил, сейчас тебя убить слишком глупо и бессмысленно. Тебя я хочу использовать, чтобы полностью насладиться местью. Ты слишком долго путался под ногами, даже выкрал у меня письма императора.       Кеннет недовольно цокнул языком, зажмурившись от боли, что пронзила голову. — Не поверю, что я где-то прокололся, — усмехнулся юноша, сохраняя остатки самодовольства. Тень, упавшая на лицо Гоито, лучше него самого сказала — предатель не знал о письмах до сегодняшнего дня. — Тебе следовало их лучше прятать, а не таскать с собой, — зло оскалился глава темного Дома, доставая те самые письма, испачканные кровью вора. — Не знаешь, когда они случайно выпадут из кармана.       Кеннет знал точно, что выпасть из кармана они никак не могли, потому как он их подшил в одежды, чтобы ценные бумаги могли быть сняты разве что с трупа. Но он не мог знать, что будет на грани этого будущего, и тем более не мог предположить, что к нему притронется предатель. Кеннета передернуло — он представил, что руки Гоито касались его, и от этого видения хотелось содрать с себя кожу. — Не стоит быть такого высокого мнения о себе, — поморщился от отвращения Гоито, заметив дрогнувшие плечи. — Я не настолько низко опустился, чтобы желать мужчину, пусть даже такого как ты. А вот ты, похоже, опустился на самое дно.       От злой усмешки, полной презрения и превосходства, покоробило, а сердце сжалось в болезненном спазме. У Гоито есть теперь все, чтобы уничтожить его. — Что с Лейфом? — вновь ощетинился Кеннет, хоть его голос и дрожал. — Пока ничего, — ответил любезно Гоито. — Ты хорошо поработал, напичкав его противоядиями. Но я тоже не лыком шит. — Точнее люди императора, — не забыл внести лепту Кеннет, с удовольствием глядя, как с лица Гоито слетает спесь. — Ни ты, ни твои люди ничего не смыслят в ядах. Другое дело имперские псы смерти — они знают все об убийствах, в то время как ты боишься выйти один на один против своего врага, пользуясь чужой силой.       Лицо Гоито перекосило от гнева, и он резко поддался вперёд, впиваясь в пальцами в тонкое горло, вжимая слабое тело в постель. Кеннет бездумно схватил дрожащими ладонями широкие запястья нападавшего, стараясь уменьшить давление на шею. Дыхание стало обрывочным, из-за скопившейся крови оно превратилось в булькающие хрипы. Глаза стали закатываться, в груди все заполыхало, спина и живот намокли от вновь открывшихся ран, из которых хлынула кровь. — Сейчас одним движением я могу добить тебя, — в слепой ярости прорычал Гоито, сильнее сдавив чужое горло. — Но я хочу увидеть, как тебя выгонят из столицы, из твоего дома, после того как тебя объявят предателем. Император обещал мне взять тебя в оборот.       Гоито исказил лицо в совершенно отвратительной гримасе, нависая над Кеннетом, сильнее вдавливая его в кровать. — В Империи любят развлекаться не только с девками, но и с мальчишками, — хрипло рассмеялся глава Филина, совершенно безумно глядя в чужие глаза. — Так что ты приятный бонус от меня императору Ксерксу, он найдёт тебе хорошее применение. — Явно лучше, чем тебе, — еле выдавил из себя Кеннет, попробовав усмехнуться обескровленными губами. Он знал, что Ксеркс думает о Гоито. Или примерно представляет, но знает точно — в мире Ксеркса нет никого, кроме него самого. Ему плевать на тщеславие остальных, а тем более на их мнение, если оно стоит у него на пути. Ксеркс видит только свои амбиции и готов следовать им, а такие мелкие сошки, коей являлся Гоито, для него равнозначны пустоте.       Мужчина скривил лицо и отпустил чужое горло, брезгливо вытерев руки о брюки. Кеннет жадно вдохнул воздуха, закашлявшись от крови во рту. — Нечего мне больше иметь с тобой дело, — безразлично произнес Гоито. — Для вас с братом все законченно. Осталось недолго ждать, когда вымрут все Лисы, и Филины возглавят страну.       Он вышел, захлопнув за собой двери.       Тишина наступила слишком неожиданно, и она сдавила оставшегося человека тисками. Кеннет хотел держаться. Из последних сил он старался ровно дышать и держать свое тело под контролем. Кеннет смог сесть. Одежда липла к телу от пота и крови, голова кружилась, и ему хотелось упасть обратно, но надо было держаться.       Он еще жив.       Он еще может что-то сделать.       Только что?       От него отвернулся бог. Он не смог защитить никого из семьи.       У него не осталось ничего: ни будущего, ни настоящего, только печальное прошлое и пустота, смешанная с болью, на оставшееся существование. Глаза защипало. Можно было подумать, что вновь открылись раны у глаз, предвещающие видение Лиса, но все было намного проще.       Слезы застилали взгляд, скатываясь обжигающими дорожками по щекам, падая на колени. Хотелось сжаться в комочек, обняв колени, как в детстве, когда он прятался от родителей и брата и позволял себе быть слабее, намного слабее, а пожалуй, просто собой.       Судорожные всхлипы превратились в крики, Кеннет впился пальцами в волосы, закрываясь от мира, что отверг его. Хочется крикнуть ему в ответ, что тогда Кеннет тоже его отвергает, но он мог только всхлипывать, судорожно хватая воздух, которого отчаянно не хватало. — Не стоит вам себя мучать, — прозвучал отстраненный голос, звучащий всегда как будто из другого мира. — Я с трудом вытащил вас с той стороны, не хотелось бы вновь это повторять. — Лорд Ерианус, — поднял взгляд Кеннет, стыдливо вытирая щеки. — Прошу прощения за неподобающий вид. — Я вас обнаружил в более печальном виде, так что нет смысла сейчас переживать, — произнес бывший жрец, присаживаясь рядом с кроватью. — Вы спасли меня? Благодарю, — произнес Кеннет. — Звучите так, будто вы не хотели быть спасенным, — заметил безэмоционально лорд, глядя в пустоту перед собой. — Какой сейчас в этом смысл? — произнёс хрипло Кеннет. — Что я жив, что я умер — теперь уже без разницы.       Наступило напряжённое молчание. Кожу на щеках стянуло от высохшей влаги, а глаза пекло от соли. Кеннет смотрел на свои руки, осознавая вновь свое бессилие. У него была иллюзия могущества, но её жестоко развеяли, вернув к жестокой реальности. — Вы знаете истину, что происходит здесь, — подал голос Кеннет, вновь взглянув на лорда. — Почему не выступите против Гоито? У меня нет и не было слова в Совете, но вы… — А я слепой старик с сомнительным прошлым, неспособный держать оружие, — спокойно ответил Ерианус, не меняя ни тона, ни положения. — Кому как не вам знать, что это значит для нашего общества, тем более в военное время.       Кеннет задумчиво поджал губы, не зная, есть ли у него возможность сейчас выяснить то, что волновало его много лет. До этого он считал, что не имеет право задавать таких вопросов, но в нынешней ситуации… — Спроси, — подтолкнул лорд, будто прочитав мысли собеседника. — Ты давно мог это узнать. — Узнать за что вас изгнали? Это было бы неправильно с моей стороны до… этих пор, — с трудом закончил Кеннет, вновь чувствуя отголосок недавнего пожара в груди. — До этого я мог вас только напугать, — произнёс Ерианус. — Сейчас это вам может помочь. Хотя моя история до банального проста — я просто хотел видеть. Для меня, лишенного этого, не было ничего желаннее, чем увидеть вновь этот мир.       Он склонил голову, сцепив тонкие костлявые пальцы в замок. Пожалуй, впервые Кеннет увидел великого лорда тем, кем он на самом деле являлся — слишком рано постаревшим уставшим мужчиной, измученный долгим учением и отречением от него.       Слишком похоже.       Слишком знакомо. — Я обучался военному делу, как каждый мужчина нашей страны, — произнес спокойной лорд. — Я познавал целительское умение, как каждый член нашего рода. В этом учении я узнал страшное — каждый из мужчин Дома Пурпурного Змея обречен на слепоту. Как бы мы не стремились отстрочить этот миг, зрение все равно покидало нас.       Мужчина устало вздохнул, заламывая в волнении пальцы. Кеннет прекрасно понимал, что это значило для него — глава Дома не может быть беспомощным и слабым на фоне других, а такая кара сразу делала его низшим среди всех других. — Я знал, как можно этого избежать, — продолжил Ерианус. — Став тламатиниме, я мог избавить себя от этого, но также я знал о тех рисках, что последуют за этим. Зрение все слабело, но я продолжал держаться пока не явилась она — Астрид.       Прекрасная в своей красе Астрид являлась супругой Ериануса. Долгие трагедии и печали не забрали у нее красоты, что до сих пор вызывала зависть у юных дев. Никто не понимал, почему такая великолепная женщина оставалась с немощным слепым стариком, который очернил себя делами с жрецами. — Она всегда была прекрасна, — с легкой улыбкой произнес лорд, но слишком много в этой улыбке было печали и тоски. — И она любила меня и принимала неизбежное, хотя я прекрасно понимал, что брак со слепым мужчиной будет тяжелым бременем для нее. Я не хотел делать ей больно. И только это заставило меня принять роковое решение — уйти к Сиуакоатль, высшему из подчиненных Пурпурного Змея. Я был уже достаточно взрослым мужчиной, да и мое происхождение и начальные знания позволили вступить на этот путь. Но я не исцелялся. Никогда не мог этого сделать. Мне лишь снизошла благодать Змея, что дала мне дополнительные силы, чтобы поддерживать здоровье глаз. Но я все равно был слишком человечным. Я не мог отпустить полностью свою жизнь.       Кеннет скорее почувствовал, чем увидел дрожь в плечах и хрупких руках. Взрослый и сильный глава Дома плакал, не сумев сдержать старую боль, страх и отчаяние. — Я всегда любил Астрид, — сиплым голосом произнес Ерианус. — Она была светом даже в полной темноте, той, ради которой я готов был пожертвовать всем. И я сделал это. Я вернулся домой, к своей милой Астрид. Мои мысли все были о том, что я ее обрадую своим излечением. Она всегда была умной женщиной. Астрид радовалась моему излечению, но она знала, что за этим последует кара.       Мужчина повернул голову к Кеннету, как будто взглянув на него, хотя оба знали, что эти белесые глаза уже никогда не увидят. — Нельзя возвращаться к тому, от чего отказались, — произнес печально лорд. — Вы и сами это познали. Отлучение не заставило себя долго ждать. Тлакотан усугубил мою хворь и навсегда поселил меня во тьме, напоминая об ошибке постоянной болью.       Кеннет понимал, о чем он. Его болезнь, вечное малокровие, стало только хуже, а раны, которые могли быть терпимыми благодаря силе Лиса, теперь будут долго кровоточить, если хоть когда-нибудь смогут зажить. Плохая свертываемость крови всегда была его проблемой, а теперь она сильнее обострилась, что теперь смерть стала намного ближе, а пожар, вызванный агонией отречения, навсегда остается внутри, лишь ненадолго теря силы. — Но не это было главным наказанием, — сурово произнес Ерианус, заставляя замереть сердце юноши. — Самая главная кара следует не от людей, а от божеств. И Змей наказал меня за предательство, приводя меня к самому болезненному и страшному для меня.       Теперь рыдание стало громче и явственнее, из бесцветных глаз по морщинистым щекам потекли горячие слезы. — Я всегда хотел свою семью, — произнес он с болезненной улыбкой. — Ради своей дорогой жены я пошел на риск и преступление, ради благополучия семейства я готов был на все. И я… я всегда мечтал о сыне, о своем наследнике. И Змей знал об этом. Знал и забрал у меня это… Он сделал меня бесплодным. — Но, — неловко и тихо произнес Кеннет, — у вас же есть сын. — Мой дорогой Беленус, — произнес с гордостью и тоской Ерианус. — Астрид, любимая Астрид, не могла видеть моей боли, но не могла сама оставаться рядом с калекой. Она хотел быть женщиной, любимой и полноценной. Я не виню ее в том, что она сошлась с другим. Я не противился этой связи, прекрасно зная, с кем и когда она проводит свое время. Я готов был к тому, что она оставит меня. Но Астрид вернулась. Вернулась, обманув мир и саму себя, что она забеременела от меня. Змей наказал меня вечной болью страданий жены и сыном, что никогда не будет мне родным по крови. — Почему вы так уверены, что Беленус не ваш сын? — робко спросил Кеннет. — Наказание Бога всемогуще, — покачал головой Ерианус. — Я никогда не обманывался надеждой, что он пощадит меня. К тому же, есть более явственное доказательство. Беленус видит. В его возрасте я мог бы уже ослепнуть окончательно, а он видит, как никогда не видели поколения наших предков. Так что я знаю точно — в нем нет моей крови.       Ерианус замолчал, выравнивая дыхание. Дорожки слез на его щеках медленно высыхали, а лицо вновь вернуло себе беспристрастное вечно спокойное выражение. Впервые за всю жизнь лорд вылил свою боль и переживания долгих лет, зная, что теперь его смогут понять в полной мере. — Меня тоже ждет наказание Бога, — произнес спокойно Кеннет, принимая для себя этот факт. — Чего мне ждать? — Того, что для тебя не приемлемо или слишком болезненно для принятия, — ответил Ерианус, глядя в пустоту перед собой. — То, что заставит тебя страдать от одной мысли, что тебе приходится это переживать вновь и вновь.       Кеннет передернул плечами, понимая, о чем идет речь. Перед ним вновь предстал расклад рунических камней и руна Соулу в вершине, как предсказание неминуемого. — Но если вы отречены, как и я, — хрипло произнес юноша, — то почему вы до сих пор связаны? Ваша сила… сила тламатиниме Пурпурного Змея она вернула меня, она все еще с вами. — Не Тлакотан решает, кто достоин, а только Боги, — улыбнулся почти лукаво Ерианус. — А Боги не предсказуемы в своих решениях. Принятие наказания, просветление через боль… Это тяжелое испытание, но оно приведет к истинной силе вашего божества.       Лорд поднялся на ноги с прежней силой и изяществом, будто не было той слабости, что он показал перед Кеннетом, будто не было того раскаяния за долгие годы вины. — Вы сильнее, чем остальные главы, — произнес задумчиво Кеннет в спину Ериануса. — Прощайте, — ответил тихо глава Дома Пурпурного Змея на пороге комнаты. — Я прослежу за похоронами вашего брата. — Я не смогу… — Вы не сможете ни предотвратить этого, ни остаться, — покачал головой Ерианус. — Покидайте город, покидайте страну. Для вас это лучше.       Он захлопнул дверь. А у Кеннета закрылась жизнь в собственном доме.       У него больше не было ничего, кроме одного…       «…все равно все будет так, как я захочу. И ты станешь моим трофеем в этой войне»