Что для тебя — любовь?

       Проследив за старшим Учихой в тот момент, когда он только-только собирался покинуть банкетный зал, я запомнил, куда именно он вышел, и уже через долю минуты очутился за ближайшими дверьми к запасному выходу. Голову до сих пор не покидала будто бы застывшая среди остальных картина — картина тех глаз Дейдары, взгляд которых мне удалось уловить перед своим уходом. Грудь все сильнее охватывало стискивающее ее чувство, совсем отдаленно напоминающее печальную радость. Признаться, в те минуты, когда я только заметил это, мне и вовсе захотелось остановиться на месте и никуда не уходить, поддаться этому странному наплыву теплых и хотя бы немного успокаивающих меня чувств, забыть обо всех своих тревогах и мыслях… Мне хотелось снова убежать от этого всего, сделать вид, будто ничего не произошло и будто этот вечер прошел абсолютно так, как и планировалось. Однако где-то в глубине души я понимал: все это было лишь моими краткосрочными и жалкими попытками закрыть перед собой глаза, заставить себя поверить в то, что все хорошо. Но ни доли от этого я не чувствовал на самом деле. И пока мои ноги, будто неподвластные мне самому, двигались вглубь здания, отводя меня все дальше и дальше от дверей, ведущих в просторный и шумный зал, я все отчетливее это осознавал — «хорошо» ничего уже не будет. По крайней мере, мое подсознание настойчиво наталкивало меня на эту, казалось бы, совершенно абсурдную и необоснованную мысль.        Спешные движения, перебивающие друг друга мысли, среди которых затерялось громкое «Куда же мог пойти Итачи? Мне нужно его отыскать», — я не останавливался ни на секунду, буквально блуждая по безлюдным коридорам и помещениям, и с каждым следующим шагом внутреннее беспокойство все сильнее стягивало мои внутренности. Постепенно света вокруг меня становилось все меньше и меньше, и вскоре мне и вовсе пришлось остановить свой ход.        Оглядевшись по сторонам, я застыл на одном месте: меня окружали не то знакомые, не то впервые видимые мною стены; где-то можно было заметить запертые двери, где-то — углы, за которыми виднелись другие коридоры, но вокруг почему-то не было ни души. И только к тому моменту я заметил, что уже плохо понимал, где я нахожусь и каким путем я вообще сюда попал. В один миг в голове пронеслось понимание того, что я мог видеть все это, когда мы с Саске бежали по зданию сперва по пути на крышу, а затем в номер, однако мысль эта задержалась в моей голове совсем ненадолго, ведь в те минуты я мало что запоминал отчетливо и в любом случае не смог бы сориентироваться здесь без чьей-либо помощи. И это поставило меня в тупик.        «О чем я только думаю?» — тут же мысленно усмехнулся я, с обидой обращаясь к самому себе и действительно не понимая, чего я ожидал и чего вообще хотел, вырвавшись из зала вслед за старшим Учихой. Да, все его слова казались странными, да, во мне с новой силой взбушевалось плохое предчувствие, ощущение которого было знакомо мне уже до боли, да… Но что я мог сделать? Неужели я и вправду надеялся, что смогу что-то предпринять, просто бросившись за ним и так ничего и не поняв?        Накрываясь новой волной обиды, смешанной с немалой долей злости, я резко стиснул зубы. Казалось, само сердце внутри меня болезненно сжалось от внезапного осознания собственной глупости и беспомощности. «Почему? — все твердил про себя я, пытаясь отдышаться. — Почему все это происходит именно здесь и сейчас? — не мог найти ответа я, с еще большей силой напрягая челюсть. — И почему я снова не могу ничего понять», — наконец добавил я про себя то, что вертелось на языке уже давным-давно.        Мне действительно было ничего не понятно. Все стремительнее и стремительнее внутри моей головы смешивалось все, что успело произойти за последнее время, или даже за последние дни и недели. Казалось, от внятных мыслей оставалось все меньше и меньше.        «Черт», — нашел я силы только на одну фразу, и то брошенную про себя. Блуждающий взгляд медленно остановился на ближайших от меня окнах, за которыми виднелся ночной, но все еще ужасно шумный город. Невольно поддавшись желанию приблизиться к нему поближе, я неуверенно ступил навстречу к ним, и вскоре носки моих ног замерли в сантиметре от чистого и кажущегося совсем тонким стекла.        Я глубоко, но полностью обессиленно вздохнул — легкие уже не наполнял тот приятный и чуть прохладный воздух, что освежал меня раньше, будь я на крыше вместе с Саске или на внешнем балконе напару с Итачи; легкий ветер не трепал волосы. И, казалось, именно здесь и сейчас меня не касалось абсолютно ничего из внешнего мира, будто, лишь успев ступить за пределы банкетного зала, убегая от него прочь, я все быстрее и быстрее отрывался от него, уже плохо помня, что было даже две-три минуты назад.        И в один миг я вдруг ощутил: все-таки мое место было именно здесь. Не в окружении суетных и восторженных людей, не меж их улыбок и поздравлений, не под яркими люстрами, блистающими своей роскошью стенами, — именно здесь, около одиноких окон, уходящих в пол, в ночной темноте, нависающей над центром города, от которого сейчас исходил яркий свет фонарей и многочисленных окон домов. Все вокруг меня будто бы было погружено в странное оцепенение, и само время здесь словно шло так, как ему было нужно идти, — мерно, тихо, никуда не спеша.        Так и не сумев оторвать завороженный взгляд от широкого окна, я осторожно, словно боясь чего-то, поднял руку на уровень своей груди — подушечки пальцев тихонько прислонились к прохладному стеклу, контрастируя с ним, и касание это почувствовалось мною почему-то слишком ярко, так, как совсем не должно было чувствоваться.        Вокруг меня поселилась практически гробовая тишина; было темно и тихо, однако все, что происходило внутри моей головы, затмевало абсолютно все это кажущееся непоколебимым спокойствие. В сознании бушевало множество мыслей — мелькали совсем смазанные отрывки каких-то воспоминаний, слов, пойманных взглядов, оставшихся в прошлом, — и одновременно с этим царствовала настоящая пустота. И лишь одно только я мог видеть ясно — тот запомнившийся мне взор Итачи, который скользил по городскому пейзажу совсем недавно; тот взор, в котором нельзя было различить ни одной объяснимой или понятной эмоции, как будто и он был наполнен только некими обрывками, смятыми где-то в глубине души Учихи и не разделяемыми им ни с кем.        В очередной, казалось бы, даже сотый раз вспомнив о нем, я мог только усмехнуться, словно вновь напоминая себе о том отчаянии, что овладело мной за последние несколько минут. «Ты умный парень, и мне всегда нравилось это в тебе. С тобой можно не говорить, но ты все равно все поймешь», — будто бы наяву, все так же ясно и отчетливо слышался его голос, перебивающий зов даже моих собственных мыслей. Каждое из этих слов, та интонация — обреченная, но питающая странную живость, — с которой они были сказаны, — все это словно все настойчивее капало на мое сердце, на мою голову, заставляя все глубже и глубже погружаться в уже омерзевшую для меня тревожность.        «Нет, — мгновенно всплыло внутри меня. По телу пробежали противные мурашки. — Нет, ты не прав. Я не способен понять все без слов. Кто я, по-твоему, Итачи?» — обратился к нему я и чуть ли не сорвался на крик, поддаваясь резко сжавшемуся внутри меня чувству горечи и обиды, однако спустя всего секунду заметил: все это время я молчал, и крик этот так и остался где-то внутри меня, в заточении.        А в кармане так и лежала смятая записка, которую старший Учиха оставил мне тогда.        «И как она туда попала? — сам не замечая того, практически засмеялся я, но смех этот не был даже на долю наполнен какой-то радостью или весельем — он будто непроизвольно срывался с моих губ от осознания, что я не смог заметить, уловить даже этого. — Неужели я действительно так глуп?» — тихо прозвучало в моей голове, прежде чем из всех скомканных мыслей выбилось одно тяжелое слово — слово «Прости».        Нет. Я не знал, за что извинялся, не знал, кому это было адресовано: Дейдаре, с которым я не смог разделить ту огромную радость, о какой раньше он мог только мечтать? Саске за то, что я так и не сумел поделиться с ним своими чувствами и переживаниями, из-за чего он сам снова начал за меня беспокоиться? Или Итачи, ведь я так и не смог выполнить его просьбу, написанную на клочке бумаги, не смог удержать себя в руках и бросился вслед, не смог понять того, что он вкладывал в свои слова, говоря со мной и будто питая некую надежду?..        «Прости».        Я извинялся перед всеми, извинялся перед собой.        Я так и не выполнил свою роль: не был ни хорошим другом, ни человеком, достойным любви Саске, ни тем, кто бы оправдал надежды.        «Прости, я снова почувствовал себя никем».        И только я ощутил, как в уголках глаз уже начали скапливаться горькие слезы, до слуха внезапно донесся разрывающий оглушающую тишину звук, чем-то напоминавший мне грохот. Мгновенно вздрогнув, я замер на месте, не понимая, откуда он может исходить.        «Неужели где-то на этом этаже?» — вдруг мелькнуло в моих мыслях, не успел я и одуматься. Корпус тела непроизвольно развернулся в ту же сторону, откуда и послышалось нечто странное. Казалось, всего на миг в голове успела пронестись мысль о том, что это может быть кто-то из персонала, затем мысль, что мне просто показалось, но вскоре все они, словно по щелчку пальца, испарились из моего сознания: где-то далеко вновь раздался грохот. Однако на этот раз он показался мне лишь сильнее, чем предыдущий.        Затаив дыхание, я невольно сделал пару шагов в сторону от окна. Вид большого города за ним мгновенно ускользнул от моих глаз, все внимание, все мысли сконцентрировалось лишь на одном — том, что мне пришлось услышать парой секунд ранее. В голове, стремительно сменяясь друг другом, метались предположения о том, чем же все-таки могли быть вызваны подобные звуки, но даже несмотря на то, что в одно время ни одна догадка не походила на правду, и в то же — с какой-то стороны казалась довольно реальной, в груди почему-то неприятно щемило от странного и неприятного ощущения, как будто что-то… что-то происходит.        Это «что-то» пугало меня. И я совсем не мог понять природу своих чувств.        Но ноги двинулись вперед. Погрязший в загнанном оцепенении, сжатый тисками собственной тревоги, почва которой до сих пор находилась лишь на уровне подсознания, я медленно-медленно отрывался от широких окон. Словно бы и не чувствуя своих ног, я отходил от них все дальше, и, казалось, вскоре потерял последний источник света где-то позади себя, окончательно оставив себя ни с чем. До меня больше не доносилось никакого грохота, однако, казалось, будто бы все еще слыша его у себя в голове, я постепенно приближался к его источнику, даже и не успев заметить тот момент, когда шаг уже сменился на бег, а на краях лба начали выступать маленькие капельки пота. Грудь вздымалась все чаще и чаще, удары сердца слышались в моей голове настолько отчетливо, словно вся кровь приливала только к ней. Ноги начинали уставать, но коридоры — темные, заполненные настоящей пустотой — как будто и вовсе не собирались кончаться, все уходя и уходя куда-то вдаль от меня.        Однако эти ощущения… Казалось, будто бы все они были вызваны далеко не бегом, не усталостью или слабостью, охватившей мое тело, — меня медленно, как будто специально растягивая время и наслаждаясь трапезой, съедал изнутри неодолимый липкий страх. Я бежал и бежал, секунда спешила за секундой, минута догоняла минуту, и с каждым следующим моим шагом, с каждым рваным выдохом я понимал: это чувство сдавливающей тревоги, необъяснимая паника, настигшая меня еще после разговора с Итачи на свежем воздухе, — все это постепенно захватывало мои тело и сознание.        Но, лишь эта мысль успела на секунду задержаться в моей голове, я вдруг остолбенел, резко остановившись: совсем вблизи меня послышались отдаленные нотки чьего-то голоса, однако только-только мне удалось их заметить, что-то снова загромыхало, перебивая любые слова.        Метнув взгляд к ближайшим дверям, я понял, что звуки доносились оттуда. И только сейчас я будто опомнился: я уже бывал в этом месте, именно здесь мы находились с Саске, когда только успели сбежать с банкета около двух-трех часов назад. Но воспоминание это не задержалось надолго среди всех моих мыслей. Буквально круша повисшую на несколько секунд тишину, оттуда внезапно зазвучало громкое, чуть ли не свирепое «Чертов Учиха!», после чего в очередной раз раздался звук удара чего-то тяжелого о пол.        В одно мгновение мое сердце упало в пятки.        «Что? — повисло притупленное слово в моей голове, опустевшей так неожиданно, что я сразу же растерялся. — Что я услышал?» — только и тянулось внутри меня тише обычного. Каждая клеточка тела замерла в ледяном оцепенении, я будто бы не был способен сдвинуться с места ни на сантиметр. Полностью опустошенный, связанный тяжелыми и давящими веревками доводящего до дрожи упоения, я так и не смог ступить даже на шаг по направлению к двери.        Казалось, с каждой следующей секундой она словно сама приближалась ко мне, пол медленно пропадал из-под ног, и только спустя долю минуты мне удалось заметить, что, неподвластные моей собственной воле, мои ноги рывками пятились назад.        «Мне показалось, — тихо раздалось внутри меня, подобно эху, ударяясь о стенки головы и ушей. — Точно, показалось, — вдруг усмехнулся я, незаметно для себя самого растягивая губы в нервной, практически безумной улыбке. — Что бы Итачи нужно было делать здесь, правда? Просто послышалось, я в этом уверен».        Сознание постепенно наполнялось мельтешащими между друг другом мыслями. Нервно сглатывая, погружаясь в них все глубже, буквально задыхаясь внутри собственной головы, я отчаянно пытался убедить себя в том, что последняя прошедшая минута была не чем иным, как больной иллюзией моего мозга, что посетила меня из-за излишних переживаний; пытался доказать, что все это — неправда, и я просто слишком переутомился за вечер. Я пытался, рьяно, вкладывая все последние силы, пытался, но…        Все мои доводы, все рассуждения и надежды — все за считанные секунды рушилось прямо на моих глазах, потому что я помнил. Помнил тот взгляд, который бросил на меня старший Учиха перед тем, как покинуть зал. Помнил его записку, мои руки помнили прикосновения к той мятой бумаге, которая странным образом оказалась в моем кармане. Я помнил, как он уходил, помнил, какое предчувствие преследовало меня в последнее время. И это меня добило.        Все продолжая пятиться назад, я шатко ступал все дальше и дальше от двери. За ней все еще смутно слышались чьи-то голоса. Казалось, в некоторые моменты я даже снова мог слышать произнесенное неизвестным для меня голосом имя Учихи, однако все это доходило до меня уже совсем отдаленно. Паника, бьющаяся внутри моего тела, страх, непринятие будто бы затуманивали мой взгляд. И я даже не успел заметить, как мое тело вдруг выбилось из-под контроля — споткнувшись обо что-то позади себя, я начал падать. И всего через секунду подо мной послышался звонкий удар; в поясницу вонзилась глухая боль.        «Что-то разбилось? — метнулась в моей голове мысль, не успел я и одуматься. — Как здесь вообще оказалась какая-то ваза?» — крикнул я про себя, только к этой секунде осознавая, что ладони опирались на большие осколки.        Только на миг задержав взгляд на руках, я не мог не заметить, как на коже уже выступили густые капли крови, однако в данный момент это волновало меня меньше всего. Тело пробило мерзкой дрожью. «Меня услышали?..» — чуть ли не шептал я про себя, не в силах восстановить собственное дыхание и взять себя в руки.        За дверью было тихо. Или, точнее, стало. Настолько, что я сразу все понял.        Послышались шаги — спешные, тяжелые, напоминающие мне отсчет. И двери распахнулись.        Передо мной стояло двое мужчин, одного из которых я узнал в тот же миг — это был тот самый телохранитель, чье отсутствие я заметил, еще будучи в банкетном зале. Однако, каким бы сильным ни был мой шок из-за него, мой взор и внимание приковывал второй человек — мужчина, которому на вид нельзя было дать больше тридцати пяти лет. Одного только взгляда на него хватало, что понять, что сейчас был не лучший момент оценивать ситуацию: в его глазах буквально искрилась холодная, но доставляющая ему самому явное удовольствие ярость. Высокий, темноволосый и будто бы источающий броский запах феромонов альфы, он медленно оглядел меня с ног до головы. Спустя несколько секунд приподняв подбородок и словно еще больше смотря на меня свысока, он тихо выдал:        — Кажется, у нас гости.        И его губы растянулись в злорадной, практически утопающей в наслаждении моментом улыбке.