«Я ненадолго отлучусь, мне позвонили с начальства Министерства, хотят обсудить заключительные детали по поводу моего места там. Не пускай за мной никого; со мной будет телохранитель, поэтому можешь не волноваться и, если устанешь, иди сразу в номер и отдыхать. Люблю тебя», — это было последним, что Дейдара успел услышать с губ Итачи в тот вечер. Вокруг него все еще шумели гости, оживленно разговаривая между собой и постоянно подзывая к себе официантов со все новыми и новыми бутылками дорогого шампанского. Отовсюду слышались их восхищенные голоса, а в руках звенели наполненные бокалы, однако все, о чем только мог думать Дей в те заветные секунды, — мягкая улыбка старшего Учихи, что показалась на его лице перед тем, как он отлучится, и тонкое поблескивающее в ярком свете кольцо, которое было надето на его безымянный палец всего пару десятков минут назад. Конечно, они с Итачи уже давно спланировали открыть это событие людям именно здесь, в этом зале и во время этого банкета, однако эмоции, которые принесло подобное заявление перед публикой, оказались гораздо ярче и приятнее, нежели Дейдара мог себе представить до наступления этого долгожданного дня. Теша себя неотрывным взглядом на изящном украшении, он все никак не мог отвести от него взор, хотя бы на минуту отстраниться от чувства безграничной радости и практически бьющейся внутри него эйфории. Взволнованность, трепет и, в конце концов, счастье — все это с каждой следующей секундой наполняло его изнутри лишь быстрее, и казалось, будто предела этим накрывающим с головой чувствам и вовсе не существовало, ведь вся его прежняя жизнь, все горести и падения — все должно было остаться позади. Этот день был чистым олицетворением новой страницы в его и без того тяжелой жизни, и одно только понимание, что этот переломный и такой волнительный момент наконец наступил, у Дейдары практически подкашивались ноги. Мысль спешила за мыслью, в его голове мелькали такие давние, но наконец пришедшие в исполнение мечты — мечты о том, когда они с Учихой наконец смогут быть по-настоящему вместе, когда мир начнет окончательно меняться. Когда все будет совсем по-другому…
— Дейдара-сан! — вдруг послышался чей-то тонкий голосок совсем неподалеку от него, выдергивая его из своих размышлений. — Поздравляем вас от всей семьи! — воскликнула девочка невысокого роста, шумо хлопая в ладоши и подбегая ближе к Дейдаре.
— Да, примите наши поздравления, мы очень рады за вас и тому, что вы осмелилось сделать такой шаг, — чуть тише и сдержаннее добавила уже давно знакомая Дею женщина, подходя к своей дочери и мягко укладывая руки на ее хрупкие плечи. — Итачи-сан, куда-то ушел? — немного растерянно спросила она, улыбаясь и, видно, не успев заметить тот момент, когда Учиха удалился из зала.
— Большое спасибо, — чуть поклонился Дейдара в ответ на ее слова, — да, он отошел по делам, не беспокойтесь, — выдал он после и растянул уголки губ в совсем не скрывающей счастья улыбке.
Признаться, каждое слово со стороны давних знакомых и друзей, с которыми их с Итачи свела работа, каждое поздравление от пришедших на банкет гостей — все это доставляло Дею неимоверное удовольствие, которое сперва оттеняла немалая часть удивления. Если быть честным, еще задолго до начала самого мероприятия его очень волновала одна мысль — мысль о том, как именно могут отреагировать все, кто был приглашен в этот вечер на это уж слишком неожиданно объявление. И ведь действительно, если подумать, до сего момента они с Итачи старательно пытались скрывать свои отношения, более того, у них это прекрасно выходило, ведь это было просто-напросто неприемлемо. Поэтому Дея давно гложил страх о том, что подобный союз могут не принять, что такое заявление даже может повлиять на карьеру Учихи, оттолкнув от него собственных последователей… Однако именно они — эти отношения, эта любовь, так торжественно открытая перед всеми гостями, — стали живым олицетворением движения вперед, к будущему, к изменениям в обществе, которые были так для него необходимы; они стали примером для тех, кто скрывал свои связи с людьми, для которых законно присужденные супруги не были их истинной любовью, для тех, кто боялся жить в настоящее время так, как велело им сердце. И руками Итачи, руками всех тех, кто поддерживал его взгляды и разделял его боль, устоявшееся в обществе положение должно было сдвинуться с того места, где оно находилось сейчас. По крайней мере, весь этот вечер был празднованием этого события.
Однако, какими бы яркими ни были улыбки, окружающие Дея в этот момент, какими бы приятными ни представали перед ним слова поздравляющих его гостей, самый ощутимый отпечаток на его сердце оставило кое-что другое — слова младшего Учихи, которые до сих пор не хотели покидать голову Дейдары. «Надеюсь, вы будете счастливы в союзе друг с другом…» — все так же отчетливо звучали они где-то среди мыслей Дея, которые были наполнены лишь одним — оттенками собственного удивления и нежелания верить в такую светлую и, как казалось раньше, недосягаемую действительность.
— Это и вправду произошло, — только и мог, взволнованно глядя себе под ноги, шептать себе под нос Дей. — Действительно произошло. Итачи был прав…
И тогда в его голове мгновенно ожили так бережно хранимые им воспоминания о минутах, проведенных наедине со старшим Учихой совсем недавно, — воспоминания о той ночи, когда он попытался донести до Дейдары, что Саске способен к изменениям, что единственное, чем они могли ему помочь, — просто набраться немного терпения и дать возможность смириться с тем, что произошло в прошлом, со своими собственными мыслями. Казалось, будто Дей до сих пор ярко ощущал тот ставший уже родным аромат их общего дома, который они с Итачи вдыхали той ночью вместе, ощущал его мягкие, иногда кажущиеся даже чересчур аккуратными прикосновения к своим волосам, его дыхание на чувствительной коже шеи… Подобные моменты словно оставались с ним навсегда, хранимые в каком-то особенном месте под сердцем, и именно легкие касания и такие, как и всегда, успокаивающие слова старшего Учихи — все это стало последним, что ярким и теплым пятном запечатлелось в памяти Дейдары…
— Тогда никто из нас еще и не подозревал, что совсем неподалеку, даже не несколькими этажами выше, происходило то, о чем сейчас говорят во всех новостях, — с тяжелым, слишком подавленным вздохом проговорил Саске, сидя напротив меня и нежно поглаживая мои ладони. — Ни я, ни Дейдара не начали паниковать даже тогда, когда Итачи начал задерживаться, ведь такие серьезные разговоры всегда затягиваются на длительное время. Единственный повод, из-за которого мы начали беспокоиться, это то, почему
ты вдруг куда-то пропал. В тот момент в мою голову сразу ударила мысль: «Вдруг тебе стало плохо, вдруг ты решил прогуляться по зданию и потерял дорогу назад». Но как только мы начали спрашивать охрану и работающий здесь персонал, все, как один, сказали, что им не поступало никаких сообщений и что они в принципе не знают, где Итачи, а тем более ты, — добавил Учиха и, ненадолго задержав взгляд на моих глазах, опустил голову вниз.
Казалось, его слова были единственным, что только наполняло пространство вокруг нас. Уже знакомая больничная палата, прохладный воздух, время от времени проникающий в светлую комнату с порывами уже не совсем летнего воздуха, отдаленный, будто бы практически неуловимый аромат уличной свежести — все это постепенно отходило на второй план, в то время как Учиха, сидя напротив меня, рассказывал обо всем произошедшем в тот вечер, пока меня не было в банкетном зале. Как оказалось, многие охранники тогда действительно ничего не знали и не были осведомлены о чем-то подозрительном, однако причина этого заключалась в том, что сам Итачи дал приказ их начальникам, чтобы никто за ним не следовал и ничего не проверял. По всей видимости, встреча старшего Учихи с бывшим супругом Дейдары была запланированной. И осознание того, что в тот момент, пока в просторном зале бушевал восторг гостей, пока их бокалы один за другим наполнялись шампанским и вином, где-то в этом же здании происходило нечто неладное, пришло к Дею только в тот момент, когда я не появлялся уже больше получаса. Однако даже к тому времени, к тем минутам, каждая из которых была буквально на счету, было уже практически поздно. И одно только понимание, что если бы эта мысль нагрянула на голову Дея хотя бы чуть-чуть пораньше, если бы хоть кто-то из зала знал, куда мог отправиться Итачи, то все бы могло обернуться совсем иначе… Оно доставляло самую страшную и ноющую боль. Боль, смириться с которой было настолько тяжело, что все нутро сводило в сжигающих изнутри спазмах, которые вмиг сковывали каждую клеточку тела.
Даже не зная, сколько времени прошло с начала нашего разговора, Саске так и не поднял голову ко мне. Его понурые плечи казались настолько тяжелыми, будто все его тело было залито горячим свинцом, а подрагивающие руки не согревались даже от моих прикосновений.
Пустота.
Именно она тихо, медленно, словно издеваясь надо мной, проникала все глубже и глубже в мое сознание, в котором до сих пор не укладывалось все то, что мне пришлось услышать от младшего Учихи, все то, что произошло со мной будто во сне. Казалось, в какой-то момент его рассказа я просто-напросто потерял возможность что-либо чувствовать. Все мои ощущения — съедающая изнутри боль, колкие, словно разбивающие грудь удары сердца, осколки воспоминаний, режущие всю мою голову — все это скрылось под странной, нагнетающей туманной пеленой, которая заполонила абсолютно весь мой рассудок. Единственное, что я мог чувствовать в эти секунды — глухое, словно оттененное чем-то отрицание, непринятие, с тошнотой вставшее прямо посреди моей глотки. Грудная клетка, горло, даже голова — все мое тело до самых кончиков пальцев погрузилось в полное, непроницаемое оцепенение, которое с каждой следующей секундой парализовывало меня со все большей силой. И лишь одна мысль, что пронзала мое сознание изнутри, выбивалась среди остальных — мысль о последних словах Итачи, мысль о его коротком, но до причиняющем до безумия горькую боль слове «Прости», которое он попросил передать меня Дейдаре и Саске. Только оно, проникая сквозь любые защитные механизмы, сквозь ту пустоту, что царила в моем сердце, медленно, мучительно впивалось в него самым острым и холодным лезвием. Только оно напоминало мне о том, что все случившееся — не мой сон и не моя выдумка. Оно — единственное, что касалось меня тогда и что будет касаться всю мою оставшуюся жизнь.
Оно. Истощенное, погрязшее в тихом отчаянии слово, которое я никогда не найду в себе сил произнести перед Деем и Саске, потому что вся вина лежала именно на мне.
«Прости», которое останется навсегда лишь со мной.
***
Спустя месяц
День окончания моего лечения наконец настал. Выписавшись из больницы уже на девятый день, за ним последовали еще несколько недель наблюдения на дому, однако и они растянулись для меня настолько, словно за этот недлительный временной срок успело пройти уже больше пары месяцев. Однако, признаться, сотрясение мозга, ушибы и перелом, который все еще напоминал о себе гипсом на моей руке, — самое наименьшее и безобидное, что я только мог получить после того происшествия во время банкета, одно лишь упоминание о котором вызывало во мне приступ неконтролируемой тревоги. Пока врачи наблюдали за моим постепенным выздоровлением, Саске успел позаботиться и том, чтобы мне назначили нового врача, который бы следил за моим состоянием в связи с неустойчивостью моего цикла течек, но и он, взяв свежие анализы, не мог сказать чего-то определенного: пока что с моим организмом все было в порядке, как и говорил мой наш прошлый терапевт, ведь теперь я не нуждался в сильных и губящих мое здоровье подавителях, как раньше, наблюдение все еще требовалось, тем более и мне, и Саске еще предстояло перейти к курсу для восстановления после ужасно тяжелых лекарств, которые успели искалечить нас обоих за то время, пока мы плохо ладили между собой.
Наконец, после всего, что мне пришлось пережить, мы стали гораздо чаще видеться с Шикамару. Рассказав ему обо всем, что успело случиться, пока я не выходил с ним на связь, мне удалось полностью открыться для него, несмотря на то, что после этого на меня свалилась целая гора ругательств с его стороны. «Наруто, я же не совсем идиот! — все еще слышался возмущенный, но такой родной голос Нары в тот день, когда я-таки осмелился поделиться с ним всеми своими мыслями насчет наших с ним отношений. — Ты никогда не тяготил меня этим, ты же должен понимать, что для того и нужны друзья», — все вторил я про себя его слова, невольно растягивая уголки губ в усталой, но греющей сердце улыбке, когда перед глазами вставало недовольное лицо друга. Тогда, быть честным, мне и вправду стало даже стыдно за самого себя, однако единственное, что я мог выдать в ответ на его слова, — непринужденный, искренний смех. Такой смех, словно ничего и не случилось за время нашей разлуки. Такой смех, словно вокруг нас царил повседневный и уже привычный мир, словно наш разговор был не чем иным, как обычной болтовней посреди совершенно обычного дня…
«Обычный день…» — тихо, будто с упоенным трепетом промелькнуло где-то в моей голове. Сонное, совсем не различающее грез и реальности сознание медленно прояснялось под натиском наплывающих в рассудок мыслей. Казалось, сколько бы времени ни успело пройти, сколько бы слов ни было сказано, он все еще невыносимо четко помнил все картины, что так ярко, так болезненно запечатлелись в моей голове в тот роковой вечер. Даже воспоминания о Шикамару, о Саске, о нашем семейном враче, который был упомянут тогда, — все они наталкивали меня лишь на одно — на размышления об Итачи, образ которого совсем не выходил из моей головы, будто преследуя меня повсюду, будто напоминая о себе любой, даже кажущейся абсолютно обыденной мелочью в моей жизни.
Все.
Мне напоминало о нем все.
До сих пор восстанавливающаяся рука, синяки, которых я будто с опаской касался на своем теле, красные веки, с которых опухлость не спадала еще долгое время, слова Саске, его вскоре так старательно приведенный в порядок вид, созданный для поддержания иллюзии того, что «все нормально», и в конце концов полное отсутствие звонков от Дейдары — все. И эта погоня, этот ужас, казалось бы, уже прошедших дней, которые все еще представлялись нам каким-то страшным сном, шли за мной словно попятам. И каждую ночь не позволяли сознанию спокойно окунуться хотя бы в недолгий сон, а тот, если и настигал меня, то происходило это непостоянно и в совершенно случайные моменты.
Как и сейчас.
— Наруто, — вдруг послышалось совсем близко от меня.
Рассеянные мысли постепенно стали сгущаться в моей голове, а перед глазами, хоть веки, как и прежде, были опущены, стало немного яснее. Теплое, совсем невесомое прикосновение солнечных лучей — уже вечерних, будто бы отдающих золотом — нетерпеливо пробиралось сквозь опустившееся на меня облако сна, развеивая застывшие среди него воспоминания и так бережно хранимые в глубине сердца минуты. В какой-то миг мне даже показалось, словно я вдруг оказался где-то в прошлом, где-то далеко от этого места и времени… Мягко окутывая мою грудь, это ощущение стремительно поглотило меня с головой, так неожиданно напоминая о том дне, который уже давно остался позади меня — дне, когда я точно так же сидел с Саске в одной машине, точно так же спал в салоне, уютно укутавшись на удобном сидении, которое освещалось лучами закатного солнца… В то время так много тяготящих душу мыслей преследовало меня ежедневно, много нерешенных проблем, много вопросов и не пониманий. Тогда, только садясь в машину и видя на за рулем самого младшего Учиху, я задавался вопросом, почему его руки дрожат всякий раз, когда он решает вести, почему в его взгляде столько холода и что же творилось в его голове все то время, пока мы жили вместе… Казалось, вместе с солнечным светом эти воспоминания, оживающие среди моих мыслей, становились все ярче и ярче, а заполоняющее душу чувство оцепления лишь глубже погружало меня в странное ощущение так внезапно нахлынувшего на меня умиротворения. Будто… будто все это время я жил не по-настоящему. Будто моя жить только-только обещала начаться. Будто время внезапно остановилось, убаюкивая меня и позволяя груди наконец сделать ровный, абсолютно спокойный вдох, который не давался мне на протяжении столь долгого времени.
— Наруто, — снова донесся рядом со мной родной, слишком привычный голос Саске, который я не мог не узнать.
В глаза бросился очередной слепящий луч, заставляющий невольно зажмурить глаза, но все же приоткрыть их. И я увидел перед собой Учиху. Нежно улыбаясь, он с осторожностью рассматривал мое лицо, свободной рукой поправляя мне спадающие на лицо волосы.
«Саске… — вдруг подумалось мне слишком внезапно и резко для этой кажущейся слишком долгой и томно тянущейся минуты. — Ты так изменился», — неожиданно для самого себя выдал я и улыбнулся, глядя прямо на него.
Всего несколько месяцев назад я и подумать не мог, что он действительно станет тем, кого я видел сейчас. Равнодушный, даже черствый, Учиха, некогда бывший мне самым близким другом детства, выглядел так, словно ничто не заставит сменить его безразличие на ту светлую сторону, которую я видел, еще будучи ребенком. Вспоминая те годы, тайно лелея хранящиеся в памяти дни, что мы провели вместе давно-давно, признаться, я уже стал терять надежду на то, что когда-нибудь мне удастся хотя бы раз увидеть его искреннюю, никак не скрываемую улыбку… Но этот момент настал, и, казалось, я все еще не мог поверить, что она была обращена именно ко мне, что я видел ее наяву, а не в очередном теплом сне, после которых, вдруг пробудившись, на душе образовывалась глубокая дыра, что так долго изнывала изнутри.
Я не верил, но настоящее было именно таким. Не верил, но улыбался — с тяжелой печалью на сердце, с гложущим комом в горле, с подрагивающими губами. Я улыбался, слыша со стороны Саске тихое: «Мы приехали. Тебе снился хороший сон, правда? Прости, что пришлось тебя разбудить».
