— Кстати, тебе еще не звонили насчет подозреваемого? Следователи не говорили ничего нового? — негромко обратился я к Саске, жмурясь от закатного солнца и захлопывая за собой дверь внутрь дома Итачи и Дея. Внутри было светло и, несмотря на то, что все было так же, как прежде, пусто — казалось, любая пылинка, пролетающая мимо и сверкающая в уходящих лучах солнца, любое движение или шорох были бы замечены мною настолько быстро, насколько это вообще было возможно.
— Пока нет, расследование немного затянулось после того случая с кражей улики. Пробитые отпечатки и образцы ДНК тоже не дают результатов, его просто нет в базах, — тут же отозвался он на мои слова и прошел следом, оставляя вслед за собой нешумные, будто бы совсем осторожные шаги.
— Странно, — не мог не удивиться я, чувствуя, как мышцы на лице сами по себе напряглись после сказанного младшим Учихой, а возмущение из-за сложившейся ситуации с новой силой встревожилось внутри моей груди. — Неужели им действительно было мало тех показаний, которые дал я, и всей той информации, что вообще была известна о нем до этого момента? — непроизвольно вновь сорвалось с моих губ, однако в ответ слух не мог уловить ничего, кроме безысходной тишины, заполонившей, казалось, будто бы все пространство вокруг нас.
Да, в доме и правда было тихо.
По-настоящему тихо.
Так, как здесь никогда не было прежде.
Просторная комната зала, освещаемая струящимися солнечными лучами, которые почему-то совсем не грели; пустая кухня, на которой все еще можно было разглядеть расставленные совершенно не на своих местах тарелки и продукты, как будто брошенные здесь с твердой надеждой, что скоро к ним еще должны были вернуться; казалось, до сих пор влажные кухонные полотенца, о которые совсем недавно приходилось раз за разом вытирать руки, потому что после ужина всегда оставалось чересчур много грязной посуды… Вся, абсолютно вся одежда, все вещи и безделушки до сих пор, словно охраняемые каким-то негласным правилом неприкосновенности, лежали на своих законных местах: светлый плед, как и всегда, небрежно брошенный на большом и мягком диване, где не так давно Дейдара успокаивал меня после очередного приступа паники, какие-то книжки и бумаги Итачи, которым не хватало места даже в его личном кабинете, его черная ручка, беззаботно валяющаяся на столике неподалеку и словно просящая, чтобы ею поскорее воспользовались для записи уже сотого за неделю напоминания о продуктах, которые нужно купить домой.
Все было на своих местах. Не хватало лишь одного — присутствия хозяев этих вещей, присутствуя в доме души; хотя бы одной.
Я был не в силах сдержать тяжелого, даже судорожного выдоха, оглядывая залитые светом комнаты, в которых, казалось бы, буквально неделей ранее еще кипела, со временем лишь расцветая, настоящая жизнь. Признаться, в этот момент мне даже не хотелось думать, вспоминать те моменты, что все мы провели здесь, в этом доме. Одна только мысль, напоминающая, что еще несколько дней назад никто из нас не мог даже подозревать о том, что может произойти, доставляла мне столько смешанных чувств, столько скрипящей на сердце боли, будто где-то в глубине души я все еще не мог до конца осознать: все эти дни, что остались позади нас, уже невозможно было вернуть. Их нельзя просто обратить вспять, нельзя никак предотвратить все, что случилось. Нельзя. Однако странное понимание того, что если бы что-то предупредило нас заранее, что-то хотя бы намекнуло о том, что исход может быть настолько серьезным, все бы могло быть совсем по-другому… Оно преследовало меня слишком настойчиво, и я никак не мог отделаться от этой мысли.
— Саске, — тихо позвал его по имени я, не в силах подавить даже долю собственных эмоций, лишь с новой силой накрывающих меня в этом месте, — я поднимусь на второй этаж, а ты посмотри здесь, хорошо? — нотки моего голоса, будто растворяясь в тягучей тишине, так и остались витать в воздухе между нами.
— Уверен, что хочешь идти один? Не думаю, что найдем что-то внизу, так что долго не задержимся, — только спустя какое-то время мягко проговорил Учиха в ответ с оттенком просьбы, однако, только его слова успели коснуться моего слуха, я тут же потупил взгляд.
Саске не потребовалось много времени, чтобы меня понять. «Хорошо, я подойду к тебе позже», — лишь бросил он, так же опуская взор к ближайшему столу и оглядывая бумаги, что лежали на нем, и обратил полное внимание на них, тем самым словно закрывая глаза на любые мои попытки сбежать, которых в последнее время было слишком много. И мои губы тотчас же невольно растянулись в усталой, но искренней улыбке — улыбке смятой благодарности, о которой — и Учиха, и я сам это понимали — я, скорее всего, еще успею немного пожалеть, оставшись наедине с собой.
«И все же теперь он тот, кто порой понимает меня лучше, чем я сам», — совсем расплывчато поселилось в моей голове, когда я уже ступал на лестницу и неторопливо поднимался к еще не осмотренным комнатам, в то время как снизу послышались негромкие звуки от включенного, по всей видимости, Саске телевизора, где сейчас в очередной раз крутили какой-то выпуск новостей. На самом деле причиной нашего сюда приезда было далеко не желание вспомнить прошедшие времена — этот дом был единственным местом, где мог остаться хоть какой-то след от Дея. После объявленных новостей и всего, что ожидало Дейдару вслед за ними, он действительно просто пропал, и та мысль, что моим последним воспоминанием о нем у меня осталось лишь то, как его колени с тяжестью рухнули на покрытый следами крови пол… Она причиняла мне только больше боли. И, если честно, я даже не знал, сколько боли все это причинило самому Дею.
Перед глазами показалась последняя ступенька, и я медленно поднял взор кверху от своих ног: передо мной открылся вид на небольшой и уже знакомый коридор, в котором виднелось несколько дверей в различные комнаты. Мельком оглядев каждый из закрытых проходов, я неуверенно ступил навстречу одному из них: спальне Итачи и Дея. Все еще тлеющее где-то меж моих смешанных чувств воспоминание о том, как не так давно именно в ней мы с Деем сидели на его кровати и болтали, только лишь предвкушая назначенный для банкета день, вновь забилось там, где было больнее всего, — прямо под сердцем. Не успев заступить в пределы комнаты даже на сантиметр, я, сам того не осознавая, замер прямо около нее, словно внезапно связанный странным и тяжелым оцепенением, одно только ощущение которого уже вызывало во мне желание вновь зарыться в свои ладони и тихо заплакать от безысходности.
Признаться, еще выходя из дома и падая на переднее сидение машины, мы с Саске уже отчетливо понимали: Дейдары не будет в доме. Точно не в нем. И, быть откровенным, я прекрасно разделял его чувства, ведь буквально каждая вещь, каждая мелочь здесь была пропитана не кем иным, как старшим Учихой. И, всего на секунду успев заступить за порог, это можно было тут же понять.
«Сколько боли все это причинило самому Дею», — вновь ожили слишком горькие слова где-то в моем сознании, медленно пробираясь в его глубь своими тонкими пальцами и неспешно, словно издеваясь, отравляя его. Именно они тревожили меня более всех остальных, именно в них тлела самая мерзкая и чересчур холодная обида за себя самого. Нет… Не просто обида.
Чувство вины.
Непроглядное и душащее чувство вины. Оно гложило меня день за днем, напоминая о себе буквально каждой секундой моей собственной жизни. В голове, подобно эху, будоражащему каждый сосуд внутри нее, каждый, даже самый мелкий капилляр, раздавались одни и те же слова, которые принадлежали мне самому: «Лучше бы я умер в тогда. Он заслуживал жизни, а не я». И это было чистой правдой, ведь единственным, кто совершил в ту ночь по-настоящему непростительный поступок, являлся именно я. Этим поступком было мое бездействие.
Время от времени погружаясь в свои размышления, раз за разом проживая тот роковой день заново, будто не в силах остановиться прокручивать и без того уже измученную пленку, я медленно, но верно приблизился к мысли о том, что все это действительно так; самая главная вина лежала даже не на преступнике — бывшем Дея, а на мне, ведь, если отбросить лишнее и подумать, его действия и вправду были отчасти оправданы. Казалось, в моей памяти до сих пор ярко горели все слова незнакомца, что были произнесены в те болезненные и наполненные противным запахом крови минуты, — слова отчаяния, гласящие, что именно руками старшего Учихи была разрушена чужая жизнь, в какой-то момент просто переломившись на «до» и «после»; слова, в которых была заключена обида и боль, что накопились за те, вынужденно проведенные за границей года; слова, кричащие, что
чужое счастье не должно стоить чьей-то жизни, данной хоть и без желания, но по закону.
Да, его можно было понять, можно было разделить и его боль, и боль самого Итачи. Нельзя было понять только меня одного.
«…ведь я уверен: ты человек не глупый. Я знаю, ты всегда замечаешь такие детали, на какие другие люди вообще не стали бы обращать внимание; и более того, ты чувствуешь все острее, будто бы пропуская через себя».
Всякий раз вспоминая эти слова Итачи, оживляя в сознании воспоминания о том, с какими чувствами, с каким теплом в глазах они были произнесены, я не мог сдержать рваного выдоха. Казалось, я как сейчас помнил то понимающее и доброе выражение лица старшего Учихи, когда он тихо, слышимо лишь для меня одного говорил то, что сейчас не могло покинуть мою голову дольше, чем на пару секунд.
«Ты умный парень, и мне всегда нравилось это в тебе. С тобой можно не говорить, но ты все равно все поймешь».
Я все пойму. Разве это так, если теперь все обернулось именно подобным образом? Разве я заслужил все те слова, сказанные им с честностью и от чистого сердца, если теперь мы имеем такой исход? Разве заслужил жить вместо него?..
Преследующие мысли, казалось, все настойчивее пробирались вглубь моей души. Казалось, каждый ее миллиметр был настолько сильно охвачен вновь нагрянувшими эмоциями, что в какой-то момент я просто перестал ощущать пол под своими собственными ногами, словно всего за какой-то жалкий миг они потеряли любую свою силу, любую возможность сдвинуться с места хотя бы на шаг. «Если бы мы только могли знать заранее… — все металась скомканная мысль между множеством обрывков воспоминаний, не оставляющих мне и шанса на мгновение покоя. — Если бы я только мог сделать хоть что-то, если бы я был умнее, если бы я понял свое предчувствие еще тогда…»
«Все бы могло быть совсем по-другому».
«Простите. Я виноват».
Эти слова я мысленно лелеял, казалось, уже в тысячный раз в своей голове, которая с каждым следующим днем все больше напоминала мне собственную камеру для заключения. Мне не хватало ни сил, ни духа вымолвить даже половину этой фразы вслух, не хватало сил даже заплакать, чтобы избавиться от навязчивых мыслей хотя бы на короткий отрезок времени.
«Прости, Саске, — чувствуя, как горло вновь сжимается изнутри из-за подступающего комка, а на коже руки до сих пор ощущается воздушное тепло ладони Учихи, тихо процедил я, когда тяжелые веки стали непроизвольно смыкаться. — Прости».
«Как будто маленький лучик солнца, ты пробивался через мои переживания и всегда находил повод подарить мне чуточку света».
Это были слова Саске, которые он произнес еще тогда, когда никто из нас не был готов к такому исходу, однако теперь в ответ на них я мог лишь разбито улыбаться, думая только об одном: «Теперь ты для меня становишься солнцем, Саске. Мне правда очень жаль». Окончательно закрыв глаза, я в очередной раз провалился в такой темный, но уже ставший неотъемлемой частью меня омут. Одни и те же слова, фразы, тупые осколки былых дней, что оставили в моей памяти слишком яркий и запоминающийся отпечаток, — все это медленно, но до жгучей боли по всему телу едко разливалось, казалось, внутри каждой его клеточки, каждой вены, обжигаемой чересчур горячей, словно бы и вовсе кипящей кровью. Не находя себе места, я вдруг потерял равновесие, в один миг вспоминая тот момент, когда я точно так же, неловко споткнувшись, рухнул на холодный кафельный пол в одном из неосвещенных коридоров огромного здания, где проходил банкет; в руке — той же самой, на которую я приземлился и в прошлый раз, — тут же разбилось резкое болезненное чувство, будто сама жизнь иронизировала это падение, тихо посмеиваясь надо мной откуда-то сверху.
— Черт!.. — только и сумел быстро выпалить я, не ощущая пола под своими ступнями и даже не успев открыть глаза. Доля секунды — и спина, в один миг встретившись мимолетным прикосновением с какой-то твердой поверхностью, вновь провалилась за так спешно сбежавшую от меня опору; и мне хватило одного лишь мгновения, чтобы осознать, что я упал за какую-то дверь, закрытую на удивление совершенно посредственно и некрепко. — Да что ж это такое… — снова пробормотал я, неохотно раскрывая веки и болезненно шипя себе под нос. И только тогда на меня нагрянуло внезапное осознание: той дверью, с которой мне пришлось соприкоснуться всего долю минуты назад, было не что иное, как вход в личный кабинет старшего Учихи, в который мне не удалось попасть еще тогда, когда мы с Саске проводили здесь несколько ночей.
Удивленно, буквально ошарашенно оглядываясь по сторонам, я тут же непроизвольно отбросил все лишние мысли, грызущие мой рассудок. Теперь в нем поселилось лишь одно — легкий шок оттого, что я в принципе попал сюда так просто, как это только можно было себе вообразить. Если честно, еще давно, в прошедшие дни проходя мимо этой двери, я не думал, что она может быть так легко доступна для любого из нас: под ее аккуратной ручкой явно виднелось отверстие для ключа (и я всегда был точно уверен, что без него внутрь просто нельзя было попасть), однако сейчас, как ни странно, это не остановило меня от падения именно сюда. Видно, проход был закрыт настолько неплотно, что одного только легкого толчка было уже достаточно, чтобы оказаться по обратную его сторону.
Мысленно вернувшись от анализа ситуации, я снова пробежался взглядом вокруг себя: меня окружала небольшая, но выглядевшая достаточно просторной комната в стиле, который словно сам за себя говорил о том, что она принадлежала именно Итачи. Большая стенка-стеллаж, наполненная различными книгами, папками и бумагами, широкое окно, расположившееся на самой дальней стене и пропускающее внутрь помещения яркие, но кажущиеся здесь робкими гостями лучики солнца, большой письменный стол, стул около которого до сих пор был отодвинут так, словно всего пять минут назад с него кто-то устало поднимался на ноги, с сонливостью в каждом движении потирая переносицу и думая о том, что на сегодня было уже, пожалуй, достаточно работы… Казалось, все здесь — каждая деталь, каждое маленькое напоминание о старшем Учихе, оставившем после себя не одну рамку с фотографиями на полке, не одну незаконченную для оформления бумагу, — жило совершенно иной жизнью, дышало иным от остального места в доме воздухом; воздухом, что все еще сохранил в себе аромат знакомого одеколона, сохранил в себе хотя бы иллюзию, малый остаток бурлящей здесь совсем недавно жизни.
Рот невольно раскрылся в немом изумлении, насколько же тонко и чутко здесь ощущалось присутствие Итачи. Взор еще долго не мог оторваться от наполненных его повседневными вещами полок, которые окружали его практически каждый день, а сердце, в какой-то миг вдруг замедлив свой обыкновенный ритм, грозило и вовсе замереть на месте от странного чувства ностальгии, как будто я был здесь далеко не впервые и только сейчас смог наконец вернуться в то место, где мне действительно нужно было находиться. Это необъяснимое ощущение важности и смешанного с ним непонимания преследовало меня еще несколько минут, когда мне уже удалось подняться с места и, невзирая на легкую боль в еще недавно освободившейся от гипса руке, стоя выпрямиться. Будучи так и не в силах выбраться из заключения собственного удивленного интереса, я, водя взглядом вокруг себя, прошел немного глубже в освещенную и одновременно с этим по-уютному темную комнату. Прохладные подушечки пальцев, как только шаг приблизился к рабочему столу, тут же неторопливо скользнули по его стеклянной поверхности, под которой можно было разглядеть различные заметки и записи, что Итачи, по всей видимости, взял за привычку оставлять не только в главном офисе компании, но и у себя дома. Однако, каким бы сильным ни было чувство моей завороженности моментом, в мыслях вдруг промелькнул смутный вопрос, появившийся в них слишком внезапно для так неспешно текущего здесь времени.
«Что это?» — быстро всплыло в моей голове в тот миг, когда взор вдруг наткнулся на какую-то смятую и явно выбивающуюся на фоне остальных бумагу. Вскоре, не успело пройти даже доли минуты, перед глазами показалось еще пару таких же, и лишь спустя несколько секунд меня неожиданно, слишком неожиданно затронуло внушающее не очень приятные чувства понимание: они были повсюду. Скомканные, измятые, но не разорванные бумажки усыпали всю поверхность пола позади широкого стола Итачи. Мне и самому было неясно почему, но как только взор остановился на этой картине, что-то внутри меня резко раскололось напополам. Что-то мне подсказывало. Что-то напоминало это чувство.
Чувство, словно я заранее понимал: это были не просто бумажки, не мусор — в них заключалось нечто важное, и это ощущение — предчувствие — вновь уже со знакомым скрипом двинулось где-то внутри меня.
В глаза бросился самый видный документ, который сразу же привлекал внимание. Уже не отдавая себе отчета в своих же действиях, я мгновенно бросился на колени, судорожно и торопливо потянувшись за бумагой и на скорую руку разворачивая ее так, чтобы можно было прочитать напечатанный на ней текст.
Отправитель: неизвестно.
Надеюсь, мы поняли друг друга. Охрана должна быть полностью устранена, я тоже подошлю одного своего в роли телохранителя для одной из дам в зале. Встретимся, как и запланировали, в помещении №19.
Быстро пробегая взглядом по буквам, я не совсем понимал, что в конце концов происходит. Одна за другой — документы, письма сменяли друг друга так стремительно, что, казалось, в какой-то момент я и вовсе потерял счет, сколько из них уже успели побывать в моих руках и снова оказаться на залитом оранжевым светом полу.
Отправитель: Итачи Учиха
Я буду без хвоста.
Еще. И еще.
Отправитель: неизвестно.
Зачем тебе вдруг понадобилась личная встреча? И откуда ты узнал, что я уже въехал в страну?
Снова и снова.
Взор мельтешил из стороны в сторону, быстро скользя по черному тексту; а я все никак не мог поверить в то, что это было действительно тем, что видели мои собственные глаза.
Мне и не удалось заметить тот миг, когда кончики пальцев стали неровно подрагивать, а края множества бумаг — оставлять на себе влажные отпечатки от моих нетерпеливых прикосновений. На губах застыло совсем неразборчивое «Боже…», и лишь в то мгновение, когда передо мной появился последний, кажущийся самым длинным и наполненным текстом документ, с языка вдруг сорвалось тихое, совсем отчаянное имя Саске.
Завещание
Как глава и уходящий с должности руководитель компании Учиха я, Итачи Учиха, даю распоряжение:
1. Передать свои полномочия по управлению ею своему младшему брату, Учиха Саске.
2. Все мое имущество, какое окажется мне принадлежащим, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось, я завещаю Тсукури Дейдаре.
3. Все мои права на становление на новую должность, зарегистрированные ранее на то же имя, я завещаю Тсукури Дейдаре.
Завещатель: Итачи Учиха.
Завещание записано со слов Итачи Учиха. Завещание полностью прочитано до подписания завещателем и собственноручно подписано им.
Личность завещателя установлена, дееспособность его проверена.
Казалось, в ту секунду все замерло вокруг меня: время, любые движения, шорохи и даже те пылинки, что витали в воздухе еще тогда, когда мы с Саске только успели ступить за порог этого дома, — абсолютно все.
«Он действительно… знал».
«Он шел туда преднамеренно».
И именно в этот момент та самая, расплывчатая и так старательно отторгаемая мною еще в те страшные минуты мысль наконец с треском обрушилась прямо на мои и без того обессиленные плечи. В голове, практически ежесекундно сменяя друг друга, пронеслись все воспоминания о том дне: то, с каким выражением лица Итачи посмотрел на меня в первый раз после своего ухода из зала, то, как он говорил с незнакомцем, имя которого до сих пор было мне неизвестно, то, как слабо он отзывался на его действия, как не проявлял абсолютно никакого сопротивления… Как он попрощался, попросив меня передать короткое «Прости» своему брату и Дею.
«Он знал, что умрет в ту ночь».
Секунда, следующая — я не чувствовал своего же дыхания, не чувствовал, как бьется мое сердце, словно в один миг остановленное жестокой и холодной рукой, хозяйкой которой была сама жизнь. Единственное, что тогда четко отложилось в памяти моих ощущений, — громкие шаги, раздающиеся откуда-то снаружи комнаты, а затем — сбитое дыхание Саске, его испуганные, поверженные в шок глаза.
— Наруто! — вдруг крикнул он, вмиг устремив скорый шаг в мою сторону. — Дейдара!.. — словно задыхаясь в собственных словах, едва вымолвил он и снова потерял дар речи.
И как только между нами вновь поселилась странная, будто бы поставленная на паузу тишина, в голове раздался почти неразличимый, но все же слышимый с первого этажа голос ведущей новостей:
«В данный момент мы наблюдаем за речью Тсукури Дейдары — бывшего секретаря ушедшего со своей должности главы компании и уже известного по недавним трагическим событиям Итачи Учиха, который выступает с неожиданным для всех нас заявлением: с этого дня стало известно, что именно он займет место своего бывшего начальника и официально встанет на его законную должность в роли одного из министров в Министерстве брака нашей страны. Прямо сейчас он заявляет, что все права на эту должность перешли в его руки по желанию самого Итачи Учиха после его смерти. Помимо прочего, Тсукури прямо заявил, что он знает имя преступника, который организовал нападение на бывшего главу компании, и вскоре планирует, цитата: «Возздать ему по заслугам». Однако больший резонанс в обществе вызовут наверняка немного другие его слова. Самым шокирующим его заявлением стало то, что в тот самый вечер, когда было назначено время для громкого на сегодняшний день банкета, он и сам Итачи Учиха вместе объявили о том, что теперь их связывают узы брака, несмотря на то, что все это время, по нашим данным, никто из них не был по закону присужден друг другу супругом. Больше подробностей станет известно немного позже, если Тсукури согласится ответить на вопросы корреспондентов, а сейчас вернемся к другим новостям…»
