Make your choice

Pov Элизабет Барнс Я останавливаюсь и настороженно прислушиваюсь. Только два человека знали меня в Лондоне: первой была милая паспортистка в аэропорту, а второй добродушная продавщица глинтвейна. И этот голос не принадлежал ни одной из них. Я поворачиваюсь к незнакомке, окликнувшей меня и вижу перед собой красивую стройную женщину, с иссиня-черными волосами, убранными в прическу на манер сороковых и светлыми глазами, отдающими той неповторимой лазурной голубизной. Смутные сомнения начинают бередить мою душу. — Я Вас не знаю, — бесстрастно отвечаю я незнакомке. Ее губы дрожат, а в уголках глаз блестят слезы. Она прикладывает трясущуюся руку ко рту и судорожно выдыхает. — Это ты… — Бессвязно шепчет женщина. — Боже праведный, это действительно ты… — Кто вы? — Я в свою очередь изучаю незнакомку, но никаких догадок не приходит на ум. Мы однозначно не могли видеться раньше. — Кейт Медоуз, — женщина вмиг берет себя в руки, вскидывает подбородок и расправляет плечи, демонстрируя гордую осанку. — Кейт Беккет, в девичестве. — Дочь Мэри и Гарри Беккет, родившаяся в 1936 году? — Недоверчиво переспрашиваю я. Совпадение, просто чертово совпадение. Кейт Беккет… Моей сестре сейчас должно быть не меньше 45 лет. А этой женщине больше сорока лет точно не дашь. — Да, — женщина переходит улицу и подходит ближе. И в свете уличного фонаря я, наконец, могу разглядеть ее черты лица. На меня смотрело мое слегка постаревшее отражение: те же мягкие черты лица, узкий нос, немного раскосые глаза. Та же плавность движений. Та же лазурь, плещущаяся в глазах. Только волосы были не медными, а черными. У меня больше почему-то не оставалось ни единого сомнения, что передо мной стоит моя родная сестра Кейт. Какая ирония судьбы, однако. Мы молчим. Обе не в силах, что-либо сказать. Она смотрит на меня с неверием. Конечно, не каждый день встречаешь свою пропавшую без вести старшую сестру, которая даже по прошествии стольких лет выглядит едва ли на 25 лет. Кейт делает шаг и мне невольно приходится вскинуть голову. Она стоит на каблуках и от того кажется выше меня. Я убираю руки в карман и зябко передергиваю плечами. На улице декабрь, чай, не май месяц. — Пойдем домой. — Утверждение, застающее меня врасплох. Хочется истерично рассмеяться ей в лицо, тем самым окончательно и бесповоротно подтверждая, что кукушка моя уже давно слетела. «А есть-ли, Кейт, у меня этот дом?»— вопрос застревает где-то в горле, так и не будучи озвученным. Я сама-то себе не принадлежу, о каком доме может идти речь?  — Дом — это не старый домик в Бристоле, и не лондонская маленькая квартирка под самой крышей. Дом — это близкие люди, окружающие тебя. Дом — это там где уютно и спокойно. — Кейт говорит, а ее лазурные глаза такие мудрые, такие понимающие, такие сострадающие. «Хочешь ли ты видеть такую сестру, как я? Скажи мне, Кейт, скажи.» Я чувствую себя опустошенной, бездушной. Мои руки по локоть в крови, жестокость и насилие — верные спутники моей никчемной жизни, убийства — мое кредо. — Не думаю, что мне есть место в твоем доме. — Озвучиваю свои мысли. Кейт — она такая возвышенная, миролюбивая. Кейт — не я. — Я не знаю, что с тобой случилось в прошлом, что тебе пришлось пережить. Я могу лишь догадываться, и верить, надеяться, что та Бетти, которую я знала, никуда не делась. — Ты меня совсем не знаешь, — ехидная, преисполненная злобного сарказма надломленная ухмылка кривит мои губы. Корчу из себя великомученицу. У меня не было никакого желания впутывать родную сестру во все это… Мы знакомы всего несколько минут, а я не хочу подвергать своего единственного кровного родственника опасности, пускай, на данный момент и призрачной. Она — все, что у меня осталось. Да, что-то я совсем раскисла. Развела тут индийскую мелодраму, раньше жила себе в свое удовольствие без родственников и друзей — и сейчас спокойно проживу. Чем меньше она будет знать — тем крепче спать. Убеждаю себя, что делаю это во благо Кейт, ради ее безопасности, ради спокойной жизни ее семьи. На самом же деле все куда прозаичнее. Большую часть жизни прослужив «Гидре» я привыкла быть одна. Чтобы не страдать, не чувствовать боли. Потому что все, к кому я привяжусь — рано или поздно умрут. От старости ли, от болезни — неважно. Я вновь останусь одна, с чувством глубокой утраты.