Почти царевич: медный рыцарь

      Место для охоты выбрал мой верный друг — Энкиду. Это была небольшая, гладкая степь в двух днях от Урука, куда вовсе не доходили воды рек Евфрата и Тигра. В этих землях постоянно охотились хищники, поэтому эта вылазка обещала быть насыщенной, но вместе с тем и опасной. В дороге нас сопровождали две служанки и шестеро солдат, мы двигались исключительно днем, ибо я не видел смысла томить себя лишний раз по ночам. Именно по ночам я открывал для себя новую усладу. Цинния сбрасывала со своего тела легкие доспехи и облачалась в белоснежную сорочку, с опаской оборачиваясь в мою сторону. Видимо, девушку до сих пор глодал страх перед мужским желанием, но ей было невдомек, что отныне в ее интересах побуждать меня к дейстивиям. Рано или поздно в ней проснется женская натура, которая возжелает мужского внимания и тепла. Мне оставалось только ждать.       — Энкиду не заглянет перед сном? — Неожиданно спросила брюнетка, топая босыми ножками по шатру. Я разлегся на высоких подушках и подпер голову рукой.       — Должно быть, мой друг давным-давно спит. — в свете огня, который исходил от пары тройки свеч, блистали лишь мои украшения, и темные глаза девушки. В них я заметил едва проскользнувшую печаль. — Ложись спать. Завтрашним днем ты вдоволь насладишься разговорами с Энкиду.       — Хорошо. — чуть ли не прошептала юная леди, и прошла к невысокому ложу. Цинния легла на его краюшек, накрывшись тяжелым одеялом с головой. — Здесь много хищников по ночам?       — Достаточно.       — Вот оно как. — Выдохнула девушка. Прежде чем лечь спать, я изучил свитки, которые взял с собой. Краем уха я слышал, как Цинния без устали ворочается в постели, но не придал этому никакого значения. Вполне вероятно, что именно мое бодрствование мешало царевне спать. Но тогда я даже не догадывался, что причиной тому ее глупая затея. Я закимарил прямо за столом, и проснулся по воле нагрянувшей грозы. Полил дождь, но в шатре бояться было нечего, и я решил ненадолго оставить царские дела, и, наконец, лечь спать. Уготованная постель прогнулась под моим весом слишком сильно, и я заметил пропажу. Циннии небыло на месте. Сонность будто рукой сняло. Сперва на меня снизошло непонимание, а затем я оглянулся и отметил пропажу ее одежд и крепкого лука. В груди разгорелась досада и гнев постепенно овладевал мною. Эта дрянная девица могла пойти к Энкиду, но я в этом очень сомневался, и как оказалось, не зря. Я поднял на уши всех сопровождающих и одного отправил обратно во дворец, за подкреплением. Цинния сбежала под покровом ночи, да еще и в грозу. Теперь напасть на след будет в разы сложнее, не говоря уже о том, что девушку вполне могли поддержать силы из вне. Акки, например. На поиски отправился и я. Мое негодование полностью поразило и Энкиду, и сопровождающее войско. Те твердили, что в такую грозу у нас мало шансов отыскать беглянку, но я настаивал на своем. В конце концов, воины боялись меня больше, чем какого-то дождя и поиски начались сию же минуту. Мы с Энкиду тоже разделились, и взяв повозки, кинулись на поиски в степи. Прятаться царевне все равно было негде, ибо леса здесь были едва ли не голые. Другое дело, если ей предоставили повозку. В таком случае, девушке избежать поимки не составило бы особого труда. Во время поисков, я глубоко задумался. И от чего сейчас бежит моя царица? Что так задевает ее бренную душонку? Я был готов поклясться, что эта женщина сама не знает, чего хочет, и теперь я не понимал, что поможет мне удержать ее в Уруке. Богатства и титул — мечта каждой девицы в моем городе, но Цинния далеко не каждая. Эта женщина не подвергается моему анализу. Меня с детства учили, что юные девы падки на красоту, богатства и власть, но с павшей царевной Киша было что-то не так. Чему учили Таусиль в родных краях? Почему она не знает, как обольщать мужчин, или как пользоваться своей природой? Отчего ее представления так разнятся с представлениями женщин моего народа? Будучи моей законной женой, эта паршивка должна была напрочь забыть о своей гордости, и оставить прошлое позади. Нет и не будет места почтительнее для женщины, чем сидеть по левую руку от великого Царя. Нет большего счастья для женщин, чем понести от меня законного наследника. Она моя женщина, и недовольная этим. Что с этой скудоумной не так? Проходя мимо лужи, я заметил небольшую ямку в мягкой земле. Это было похоже на неглубокий след, и я с новой силой обозлился. Что-то подсказывало мне, что Цинния где-то рядом, но честно говоря, ей лучше бы не найтись, ибо мой гнев не знает границ и нет у него предела. Я еще долго плутал, разглядывая лужи в оба. Эта чертовка до безобразия сообразительна, раз решила передвигаться исключительно по лужам. Так она избегала нежелательных следов. Весь мой путь привел меня к небольшой возвышенности, у подножия которой и сидела моя суженная. Девушка насквозь промокла, и резко поднялась на ноги, при виде меня. Ливень немного успокоился, но это не умоляло того факта, что Цинния продрогла от мозга до костей. END POV Gilgamesh.       — Думала, что сможешь сбежать? — Гильгамеш приблизился к девушке. Пускай вывести Царя было проще простого, но Цинния сделала это по мастерски. — Чаю я, что широт моей доброты тебе принять не дано. Доселе я силился тебя понять, моя Царица, но терпению пришел конец.       — Это Вы называете пониманием? — Цинния подняла испуганный взгляд на супруга, и попыталась встать. — Я птица в золотой клетке, Гильгамеш! Мне противна сама мысль о таком существовании. Отпустите меня, оставьте свою игру и смилуйтесь над моей жизнью.       — Прикуси язык, дурная женщина, — Грозно выдал красноглазый. — Все еще хватаешься за остатки своей гордости? Чем тебя не устраивает сие положение и о чем твоя безобразная мука?       — Я не Ваша царица! — Брюнетка повысила тон. Как оказалось, терпение лопнуло отнюдь не только у золотого короля. Оба были накалены до предела. — Я по праву Царь! Царь Киша, Гильгамеш! Если бы не Ваша эгоистичная выходка, о моей природе никто бы не узнал! Надеюсь, Вы вдоволь потешили свое самолюбие, ибо я не вижу в Вашем поступке ни смысла, ни чести.       — По всему вероятию, у тебя действительно голова соломой набита, раз ты смеешь судить решение Царя Царей. Знай свое место, чертовка! — Карие глаза налились толикой злой обиды. Гильгамеш бесцеремонно отпихнул девушку на сырую поверхность, и теперь брюнетка погрязла в мокрой земле. Цинния опустила свой взгляд, стыдясь наворачивающихся слез. И снова унижение. Снова напоминание о том, что мужчина намного сильнее женщины. Снова эти стереотипы… Иногда девушке казалось, что сама природа решила над ней поглумиться; иначе как объяснить наличие в ней мужского духа при женской оболочке? — Ты ошибаешься, если думаешь, что тебе все дозволено. За каждым проступком следует наказание, моя Царица.       — Вы и есть мое наказание, — тихо прорычала барышня. Ее пальцы продрогли от холода, а одежда прилипла к теплому телу противным, банным листом. Грязь смешалась с водой, и теперь особа чувствовала себя еще ущербнее, чем обычно. Приподнявшись, юная леди набрала побольше воздуха в легкие, и сглотнула новый поток слез. — Моя жизнь не принадлежит вам только потому, что ваши желания могут лишь исполняться. Вы избалованный мальчик, у которого руки тянутся к тому, что под строгим запретом! Я вас ненавижу! Настолько, что даже словами описать попросту нельзя!       — Мне все равно, — грубо выдал красноглазый. Сильная пощечина обожгла лицо брюнетки, и ее ноги тут же подкосились. Цинния приложила мокрую ладонь к своей покрасневшей щеке и подняла вызывающий взгляд на Царя. Исходя из того, что ей ничего не оставалось, кроме как выводить юношу из себя, кареглазая намеревалась изрядно потрепать парню нервы. Выходило более, чем неплохо. — Тебе следует принимать мой гнев на свой страх, о глупая женщина. Моли о моем снисхождении, пока твоя гордыня с концами не расплескалась в этих лужах.       — Катись к черту! — Цинния почувствовала, как ее длинные, мокрые волосы грубо схватили. Послышался тихий вскрик, и Царь медленно поднял вмиг потяжелевшую голову барышни.       — Судя по всему, вина проступка тебя не гложет. — тихо прошептал блондин. Теперь Гильгамеш выглядел по настоящему зловеще. Точенное лицо больше не красила ухмылка. Маска безразличия парня пугала куда больше, чем порывы его разрушающей ярости. — Коль язык твой лишь на глупости горазд, вымолишь прощение телом. Цинния даже не успела одуматься, как послышался треск ткани. Ткани ее походного наряда, поверх которого вовсе не было легкого доспеха. Так как брюнетка намеревалась сбежать по тихому, лишние звуки ей были ни к чему, поэтому гора металла осталась в шатре, о чем царевна уже успела пожалеть. Кареглазая очнулась, когда пробирающая прохлада коснулась ее оголенных ног. Девушка быстро спохватилась и попыталась отползти назад, но сильные мужские руки грубо уложили ее на живот. По спине Циннии пробежался табун мурашек, когда она почувствовала, как ее руки завели назад и связали лоскутками разорванной одежды. Сердце пропустило мощный удар, прежде чем Гильгамеш притянул новобрачную за круглые бедра к себе. Теперь падшая царевна прислонилась щекой к грязной земле и зарыдала, стыдясь и своей позы, и самого деяния. Гильгамеш пустыми угрозами никогда не раскидывался, и Цинния это поняла только сейчас, стоя на четвереньках. Попытки вырваться из натиска супруга заканчивались одинаково — насилием. Красноглазый быстро избавил жену от последнего лоскутка одежды и громко цокнул, когда девушка стала выпрямлять согнутые колени.       — Очнись. Ты больше не воин, Таусиль, — напомнил лугаль, скинув с себя плащ с золотыми пластинами. Гильгамеш впервые назвал жену по имени. По ее настоящему имени. — Даже здесь, в степи, ты моя. Злая, униженная, грязная, заплаканная, но целиком и полностью — моя. Девушка лишь тихо всхлипнула, чувствуя, с какой бешеной силой были сдавлены ее щиколотки. В горле застрял вязкий ком, который было не проглотить. Цинния чувствовала себя тряпкой. Еще полгода тому назад, она распивала финиковое вино на торжествах за одним столом с доблестными мужами, а теперь… извивается под своим супругом — десподом. Шлепок наотмашь по ягодице стал последней каплей в море, и Цинния всецело предалась отчаянию.       — Мыслимое ли дело, твое несносное рыдание? — В коротком промежутке между яростью и гневом, Гильгамеш искренне удивился, хмуро наблюдая за поведением своей царицы. Действительно ли она так убивалась от унижения? Неужто для кого-то соитие и впрямь наказание? — Что ты испытываешь, когда чувствуешь прикосновения ненавистного тебе человека? Цинния молчала, уповая на счастливый случай или внезапное спасение. Девушка вздрогнула, чувствуя на себе тяжесть мужского тела. Гильгамеш вовсе не обращал внимания на напряженные, дрожащие плечи брюнетки и принялся покрывать их жаркими, рванными поцелуями. Они начинались от шеи и заканчивались мокрой дорожкой вплоть до поясницы. Знакомая боль отозвалась дрожью по всему телу униженной барышни, когда парень варварски вторгся в ее лоно. Войдя в жену до основания, Царь создал свой собственный ритм, не обращая внимания на страдания кареглазой. Щека девушки уперлась о шершавую землю, при трении с которой, создавалось крайне неприятное ощущение. Цинния в который раз возненавидела свою сущность. Кто бы стал над ней так измываться, будь она мужчиной? Разве ей не хватило бы сил сразить вражеского Царя, будь она иного рода? А что ей дало женское начало? Ровным счетом — ничего! Руки затекли, а дыхание давным-давно сбилось. Таусиль была готова жрать землю, лишь бы не издавать тех звуков, которыми бы мог потешиться золотой Король, но тот оказался куда настырнее, чем себе представляла кареглазая. Юноша намотал длинные волосы непослушницы на кулак, и оттянул их к верху, тем самым поднимая туловище супруги. Юная леди чуть было не взвизгнула, но вовремя прикусила язык. Шершавая ладонь Царя легла на округлые бедра девицы, и теперь сдерживать полные мучений стоны стало невозможно. Цинния чуть подалась вперед, и вздрогнула всем телом, когда Гильгамеш излился. Девушка чувствовала тепло, что буквально растекалось по всему телу, но оно было противно ей, ровно так же, как и был противен зачинщик сего бесстыдства.       — Сомневаюсь, что это было твоим наказанием, — Отдышавшись, выдал лугаль. Брюнетка прибегла к попытке встать, но ноги тут же подкосились, и девушка снова ударила лицом в грязь. Размякшее тело вовсе не слушалось, а мысли все никак не унимались. Таусиль — храбрый воин, погиб. Теперь на ее место снизошла слабая, несчастная женщина — Цинния. — Скорее уж, удовлетворение моих мужских потребностей. От слов юноши, у девушки в груди разгорелся новый пожар обиды. Так как руки царевны были связаны, она не могла ни поправить прилипшие к лицу волосы, ни накинуть на себя хотя бы что-нибудь. Блондин потешался видом нагой, беспомощной женщины, в чьих глазах он читал бескрайнее желание отомстить. Самодовольно ухмыльнувшись, парень снял с себя конус и накинул его на хрупкое тело кареглазой. Та опустила покрасневшие глаза и притихла. Сейчас Цинния напоминала красноглазому до жути обиженного ребенка.       — В сию пору ты больше походишь на комок хляби, нежели на Царицу. — С ноткой язвы выдал Гильгамеш. Цинния медленно подняла взгляд на появившуюся издали повозку, и замерла на месте, словно увидела призрака. Перемену в настроении супруги блондин заметил мгновенно.       Энкиду оставил повозку поодаль от повозки Царя, а сам двинулся в сторону супругов. Зеленоволосый тоже промок насквозь, но даже так, друг Гильгамеша выглядел более, чем сосредоточенным. Не прошло и минуты, как юноша добрался до лугаля. Ясные глаза парня сперва пробежались по самодовольному лицу Царя, а затем и по виду стыдливой царицы. Прежде, чем что-либо сказать, Энкиду глубоко вздохнул. Он знал, что упрекать Гильгамеша за такую расправу над девушкой было глупо. Настолько глупо, что у зеленоволосого даже язык не поворачивался сказать другу о том, что таким путем Гильгамеш наврядли заполучит желаемого.       — Я полагал, что у моей жены достаточно сил, чтобы добраться до столицы пешком, — выпалил блондин, кинув вопрошающий взгляд на друга. — Коль есть могота на побег, должна быть и на возвращение.       — Друг мой, ты абсолютно прав, — Энкиду не пытался льстить Царю. Напротив, побег Циннии показался ему несусветной дерзостью, однако, советник пропитался к чужачке жалостью. — Царицу стоит наказать, но не сегодня. Какой с наказания будет прок, если она и без того до смерти напугана.       — В твоих устах я слышу верную мысль, Эн, — согласился блондин, и, развернувшись, двинулся в сторону своей повозки. POV Gilgamesh.       С ночи последнего побега, Цинния более не попадалась на мои глаза. Я заточил девушку в темнице, где ей и было место. Всякий супостат давно бы лишился головы, но я не мог переступить через свое «не хочу» и снова опустил жене грех. Время летело весьма быстро. Я полностью погрузился в дела Урука и даже не заметил, как в столицу пробралась пора, когда осадки забили с новой силой. Рабочие расширяли каналовую сеть и днем и ночью, а потому жизнь в городе стала куда проще. Теперь воды рек не грозились вымиранием посевов, да и засуха перестала быть проблемой. В ночь, когда я решился простить Циннию, ко мне вбежал один из стражников и донес до моего уха плохую весть. Моя супруга пару дней назад перестала нормально есть (хотя ее пища ничем не отличалась от пищи на моем столе), а сегодня, под вечер, упала без чувств.       — Мы позвали лекаря, — тихо проскулил юноша. — Сейчас он проводит осмотр.       — Надеюсь, вам, пологоловым, хватило ума ее вызволить? — С ноткой раздражения спросил я. По лицу смерда было видно, что ничего подобного они не сделали. — Не стой столбом, немедленно верните Царицу в ее покои! К ночи я оставил царские дела и наведался к своей законной жене. В покоях Царицы стоял легкий запах душистых благовоний, и по всей комнате из угла в угол бегала челядь, во главе с придворным лекарем. Все разом обернулись в мою сторону, и склонили свои головы. Я уверенно прошел к ложу, на котором лежала моя царица, и коснулся ее горячей щеки тыльной стороной ладони.       — В чем дело? Какой недуг поразил мою Царицу? — Спросил я. Улыбка на устах прислуги вывела меня из собственных раздумий, и ко мне подошел лекарь.       — Поздравляю, мой Царь, Царица вскоре подарит Уруку наследника. — Морщинистое лицо исказила легкая улыбка. Я смотрел на старика, и прокручивал его фразу раз за разом. Мое семя пустило корни именно там, в грязной степи? — Ей следует побольше отдыхать, если это возможно. Я распустил прислугу, и присел на край постели. Глядя на мирно кемарившую девушку, я раздумывал над всем положением в целом. Конечно, я был рад такой новости, но само зачатие царевича возбуждало во мне противоречие. В ту ночь, когда погода разбушевалась не на шутку, Цинния была грязнее земли, на которой возлегла со мной. Между тем, я тогда погряз в похоти, и у меня небыло даже тени мысли зачать дитя. Может ли мой наследник взять начало при таких унизительных обстоятельствах? Разве это достойно будущего правителя Урука? Я почувствовал, как девушка заворочалась, и медленно приблизился к ее лицу. За прошедшее время я не раз вспоминал супругу, хотя я пообещал себе, что более не посмею обратить на нее взор. Теперь же брюнетка несла под сердцем мое чадо, и мне ничего не оставалось, кроме как безоговорочно простить ее.       — Я умерла и попала в ад? — Тихо прошептала бледнокожая, приоткрыв заспанные глаза. Брюнетка отвернулась от меня, и слегка одернула свое одеяло.       — Едва ли, — нахмурившись, ответил я. Моя рука коснулась острого плеча девушки. Цинния вздрогнула, и снова обернулась в мою сторону. Я положил свою ладонь на все еще плоский живот кареглазой, и та напряглась всем телом. — Тебе ведь известно, что в твоей утробе возник плод?       — Да, — девушка слегка качнула головой. Отчего-то печали в ее глазах не убавилось. Она словно размышляла о чем-то своем. Я встал с ложа, и кинув на царицу многозначительный взгляд, покинул ее опочивальню. Теперь пищи для раздумий у меня было много. Даже слишком. Pov Tausil'.       От новости, которую я услышала, мне хотелось рвать и метать. Мало того, что мое тело осквернено, точно так же, как разум и мораль, так еще эта скверна оставила за собой след. Иштар буквально испытывала меня. К чему мне этот плод? Почему мне подарили дитя, если я в нем вовсе не нуждаюсь? Я проводила Гильгамеша полным разочарования взглядом. Первый мужчина в моей жизни оказался куда хуже, чем любой другой, которых мне доводилось повстречать. Будучи униженной и изнасилованной, мне меньше всего хотелось вспоминать ту ночь, но теперь я ношу память о ней под сердцем. Нет, так дело не пойдет. Я поднялась с постели и прошла к высокому зеркалу. В отражении я видела точную копию своей матери. Размытую фигуру, которая едва всплывала в памяти. Она была такой же несчастной, как и я. Не было ни одного дня, чтобы она не рыдала у меня на коленях. Мать родила меня в пятнадцать лет, и страдала вплоть до моего взросления. Как же было обидно, что я всеми силами пыталась избежать ее судьбы, а в итоге попалась в те же сети. Кто бы мог подумать, что отвергнув свое женское начало, я все равно окажусь в лапах превосходящего меня во всем мужчины. «Нужно избавиться от него. — Пронеслось в моей голове. — Это дитя может изменить судьбу двух великих городов». Я как была царевной Киша, так ею и осталась. Во мне кипела преданность своему народу, а потому я не могла себе позволить такую роскошь, как покой и рождение ребенка. Мое чадо имело право воссесть на престол Киша и Урука, а если его будет воспитывать мой муж — деспот, то судьба этих городов полностью перевернется с ног на голову. Гильгамеш любим и уважаем своим народом, однако, эта слепая любовь исходит от тех людей, которым не мыслима свобода. Тирании Гильгамеша не замечал никто. Неужели те же наложницы были довольны своим положением? Танцевать и потешать мужчин среди ночи… что это за жизнь? Разве женщины — не люди вовсе?       — Мне так жаль, — тихо прошептала я, коснувшись ладонью живота. Ровным счетом, я ничего не чувствовала, но осознавая, что этот ребенок ни в чем не виновен, я не могла сдержать горьких слез. — Так жаль… Ночью я тайком пробралась на нижний ярус дворца, где меня поджидала ниппурская надзирательша — Нора. Так как эта женщина знала меня здесь дольше всех, просить совета я осмелилась только у нее. К тому же, теперь я носила титул Царицы, поэтому рыжеволосая попросту не могла отказать мне в помощи.       — Моя подруга обзавелась нежеланным плодом, — начала я. Серые глаза хитро блеснули в свете настольной лампы. — Я не знаю, куда обращаться за помощью, но мне известно, что в городе есть повитуха, у которой можно приобрести снадобье.       — Да, вы правы, Царица. — Женщина призадумалась. — Оно стоит немалых денег, госпожа.       — Возьми мои серьги, — я кинулась снимать с ушей увесистые украшения. Так как они являлись свадебным подарком от Гильгамеша, мне их вовсе было не жаль. — Расплатишься ими. Завтра приходи сюда со снадобьем.       — Как пожелаете. Всю ночь и утро я ворочалась в постели, раздумывая над тем, что я намеревалась совершить. Срок был еще совсем мал, но даже так, я считала свою затею — покушением на жизнь. Другими словами, я сочла себя детоубийцей. И все же, я не могла себе позволить оставить этого ребенка. Ему все равно не посчастливится вздохнуть свежий воздух полной грудью, ибо в этом замке нет даже отголоска свободы. Нет в Уруке ничего, что приносило бы счастье. Приняв ванну, я собралась с духом и снова вернулась в постель, ибо к обеду мне назначили осмотр. У меня наблюдались проблемы с давлением, поэтому я чувствовала себя довольно вялой. После осмотра, меня снова оставили одну со своими мыслями, ближе к вечеру, ко мне наведался Энкиду, и честно говоря, я была рада его визиту. Юноша тихо вошел в мою комнату, озираясь по сторонам. Его белоснежный костюм дополнял образ лесного эльфа, коим он мне казался. Энкиду выглядел, как глоток свежего воздуха, и я всецело понимала, почему Король построил с ним дружбу. Энкиду был не похож на других. Ни внешне, ни внутренне.       — Как поживает Царица Царя? — Слегка улыбнувшись, спросил юноша. Я приподнялась на локти, и улыбнулась в ответ. Знал бы он, как меня терзают сомнения, не стал бы задавать таких глупых вопросов.       — Спасибо, все хорошо. — Я солгала, и Эн сделал тоже самое, сделав вид, что поверил мне. Мы проговорили с парнем вплоть до ночи. Порой мне казалось, что Энкиду единственный человек в Уруке, которого не волнует ни мое происхождение, ни моя принадлежность роду. Юноша всегда внимал моим словам с улыбкой на лице, и моя душа находила временное пристанище и успокоение. Мне было очень жаль, что после обсуждения радостной новости с зеленоволосым, я поспешила на встречу к своей старой знакомой. Надзирательша без лишних разговоров протянула мне синюю склянку с травяным отваром и скрылась в едва освещенных тоннелях нижнего яруса дворца. По возвращению в свои покои, я присела на край кровати и уставилась в пол, разглядывая узоры на пестром ковре. Без сомнений, я была не готова к такому шагу, но мне ничего не оставалось, кроме как покончить со всем этим. Почему-то я была уверена, что если я продолжу думать о ребенке, то моя затея быстро сойдет на нет, а я этого допустить никак не могла. Достав из широкого рукава белоснежной накидки склянку, я покрутила ее в дрожащих руках и вынула деревянную затычку. К горлу подступила истерика и самоотрицание. Я поднесла снадобье к губам, и зажмурившись, осушила пузырек. Из глаз градом полились слезы, и у меня попросту небыло сил их сдерживать. Меня не волновал тот факт, что Гильгамеш скорее всего убьет меня, когда узнает, что случилось с его ребенком, однако, страх все равно пробрал до костей. Страх перед неизведанным, или перед тем, что меня ожидает в дальнейшем. В одно мгновение, живот поразила тупая, сжимающая боль. Я прикусила губу, подозревая, что лекарство начало действовать, и попыталась вздохнуть полной грудью. Не получилось. Когда боль стала просто невыносимой, я скрутилась, и схватилась обеими руками за режущий живот. Так как прислуга стояла прямо за дверьми, уже через несколько минут в мою спальню ворвался лекарь и пару служанок. Страшная боль оттеняла и предрассудки и терзающие меня мысли, и я полностью забылась. Врач ничем не смог мне помочь, точно так же, как и его успокаивающие. Старик нашел разбитую склянку на полу и разочарованно замотал головой. Видимо, догадался, что именно произошло… Последнее, что я увидела, прежде чем потерять сознание, был Энкиду. Пожалуй, я навсегда запомню ониксовый огонек в его глазах, который норовился меня осудить.