Переломный момент

      Герберт не чувствовал, как его ноги отнимаются из-за непрерывного продолжительного бега по вязкому рыхлому снегу, а дыхание давно представляет собой резкие короткие вдохи без малейшего намека на продолжительные выдохи.       Конечно же он сообразил, что Лиззель что-то не договаривает, так же, как и то, что ее мямлянье — наверняка часть возмездного плана отца. Сердце подсказало ему, что матушка уже вернулась, однако подсказало это слишком поздно! Как долго он соображал, что ему делать: выжидать подходящего случая или войди в кабинет сейчас же; сразу начать выкручиваться перед отцом или просто стоять особняком за графиню, какие бы обвинения ей не выдвигались? Выбрав первое, он сам определил ее судьбу. Непростительно долго шел ей на помощь.       Заморочившись, виконт решил покинул дом не через дверь, (ему не хотелось, чтобы его маршрут был хоть кем-то замечен), а через окно. Такая махинация позволяла ему добраться со стороны улицы до низкого неприметного оконца, ведущего в отцовский кабинет, откуда можно будет спокойно оценить обстановку. В последний момент перед прыжком, благо было не очень высоко, его напугала сильная метель. Уходить в одной рубашке не имея понятия, сколько ему придется шпионить, прежде чем появится необходимость вмешаться, Герберту казалось не лучшей затеей. Не сразу, но он вспомнил об единственной теплой вещи, находящейся в его комнате — графском плаще. Юноша и понятия не имел, как дорого ему будет стоить каждая потерянная секунда!       Когда же, наконец, он добрался до своей цели, помогать было уже не кому… Лужа крови, бездыханное тело и скрюченный силуэт убийцы, нависший над своей жертвой. Герберт не кричит, не вламывается через окно в кабинет, чтобы прикончить на месте отца. Оборванные узы обдирают его сердце колючей проволокой, но никак не включают в его юном теле инстинкт преступника, который должен, — нет обязан! — отомстить за единственное существо во всем мире, которому он обязан заботой и любовью.       Юный Эдер как загипнотизированный постигает высшую степень ужаса, расширенными зрачками скользя до умопомрачения внимательным взглядом по застывшей восковой маски лица его бедной матушки. Что шептали ее губы минуту назад, что видели эти испуганные глаза, какими словами ее проводили на тот свет? Впитывая последние воспоминания о ней, Герберт не плачет — он будто пробуждается от чего-то. Вот он уже бежит, не заботясь о том, видел ли его фигуру у окна отец, куда ему теперь идти, и вообще стоит ли его жизнь с этой минуты хоть один грош?       Он останавливается только тогда, когда упирается в тесно сомкнутый ряд сосен-великанов, венчающих глухой огромный лес на окраине Кесега. То ли они и впрямь росли так близко к друг другу, то ли разбушевавшийся ветер сплел их хищно изогнутые толстые ветки, напоминающие чьи-то пальцы, однако идти дальше не разбирая дороги, напролом, как было до этого, виконт не может. Своей вынужденной остановкой юноша добивается того, что не может заставить себя двигаться дальше. Тело сковывает холод, и даже длинный черный плащ не спасает от этого. Убаюкиваемый мыслями о смерти в этой полуночной тиши, Герберт не сразу различает протяжный вой на фоне резвящихся порывов ветра. Но вот когда он видит нескольких приближающихся к нему волков, мысль о кончине не предстает теперь перед ним в столь заманчивом виде. Только не быть сожранным зверьем!       Это были бесконечные секунды или все же минуты? Откуда Герберту было знать?.. Он будто окаменел и лишь на подсознательном уровне понимал — вот он конец. Снегом его не занесет, бездна меж ним и волками не разверзнется, а то, что в такой час и в таком месте к нему придут на подмогу, было чем-то из разряда сказок. Лунный свет пал на серебристо-серую шкуру идущего впереди стаи волка, очевидно вожака, а затем добрался до его узкой вытянутой морды. Виконт лишь мельком встретился с ним взглядом, тут же переключив внимание на обнажившийся оскал. Пребывая на пике отчаяния, несчастный иронично подумал, что сложись все иначе, и оскал был бы у него самого и даже повнушительнее. И ночное светило такой ответ устроил, ибо ее сиротливый лик тут же скрылся за пушистой массой облака, погружая все вокруг во мрак, и ветер как-то подозрительно затих. Падальщик замер в нескольких шагах от неживого немертвого юноши, который, того и гляди, был готов лишиться чувств, и вдруг заскулил, будто его кто-то больно щелкнул по носу! Не прошло и мига, как волк со своей стаей припустил обратно в чащу, оставляя Эдера в недоумении, граничащем с каким-то до боли похожим на безумие счастьем.       — Теперь я спрошу тебя в последний раз, мой драгоценный виконт, готов ли ты вверить свою судьбу вечной ночи? Но, предупреждаю, дав мне руку, ты полностью подтверждаешь мои права на тебя и сетовать потом уже будет поздно.       Герберту не надо гадать, кто стоит за его спиной — тот, кто всерьез был настроен забрать себе его и жизнь, и смерть, и конечно же этого добился.       — Вы победили, ваше сиятельство, — хрипло бормочет себе под нос Эдер, поворачиваясь к своему собеседнику лицом, и сразу же цепляясь взглядом за вытянутую ладонью вверх когтистую руку.       Граф стоит всего в нескольких шагах от него и спокойно ждет, пока юноша на негнущихся ногах преодолеет это расстояние. Едва дрожащая кисть Герберта касается его кожи, мужчина ощутимо сдавливает ее, будто закрепляя этим жестом сказанные только что слова, и криво усмехается.       — Клыки тебе пойдут, вот увидишь.

***

      Едва огненный шар исчез за могучими силуэтами гор, завершая тем самым свой ежедневный маршрут и утверждая господство ночи, хозяин старого, даже еще больше, чем он сам, замка, пробудился, распахнув глаза после дневного небытия.       Вампирское зрение — способность безупречная; любая деталь, мелочь мгновенно фиксировалась зорким оком, не имея малейшего шанса остаться незамеченными. Ох как грешил сейчас на этот дар посмертия фон Кролок, встречая взглядом вместо привычного вида крышки своего гроба изъеденное оспой, во всех отношениях неприятное лицо своего старого слуги, склонившегося над ним так низко, точно для проверки, дышит ли перед ним уже как пару столетий немертвый покойник.       — Мой повелитель, — услужливым хриплым голосом запричитал крестьянин, по своей доброй воле попавший в вампирское услужение.       — Да, я внимательно слушаю причину твоего вторжения в мое личное пространство. И, что меня занимает даже больше, почему ты до сих продолжаешь в нем находиться?       Слуга шарахнулся в сторону, тут же извиняюще приседая в эдаком поклоне, и исподлобья наблюдая, как носферату плавным, но в тоже время молниеносным движением выбрался из гроба, расправил свой никогда немнущийся плащ и сложил длинные пальцы перевернутым треугольником. Холодные глаза жгли не хуже раскаленной головешки.       — Итак, мне все еще интересно знать, что такого интересного ты хотел увидеть в моем гробу?       На физиономии старика отразился нервный смешок, впрочем тянуть с ответом было не в его интересах. Имеющий в запасе вечность вампир от чего-то ценил каждую ее секунду на вес золота.       — Ваше благородие накануне велело мне всячески услужить нашему гостю, — издалека начал этот плут и тут же осекся, заметя как хищно затуманились глаза графа…       Прошлой ночью крестьянин уже совершил непростительный для себя промах, позволив себе неслыханную вольность. Когда фон Кролок привел в замок какого-то измученного светловолосого юношу, слуга, не отличаясь особым умом, тут же брякнул, куда де ваш обед поместить, в отдельной комнате или в подвальных камерах? Сей дерзкий ответ смертным никак воспринят не был, он все так же стоял с бледным не реагирующем ни на что лицом, точно вот-вот рассыплется на части, но граф, в отличие от него, мимо ушей это замечание не пропустил.       «Этот обед — твой будущий хозяин. Второй, после меня, конечно, но это сути дела не меняет. Советую не усложнять себе жизнь, портя отношения с моим преемником.»       Однако же, несмотря на то, что за него вступились, будущий вампир продолжал оставаться безучастным к происходящему, что вселяло надежду крестьянину на то, что, пройдя инициацию, тот уже не вспомнит всех этих неприятных мелочей.       Возвращаясь в настоящее, слуга, прокашлявшись, окончил свой тревожный доклад.       — Его светлость ничего не хочет есть.       — Всего-то, — фон Кролок раздраженно закатил глаза, поворачиваясь к своему собеседнику спиной с явным намерением покинуть склеп. Мальчик потерял при чудовищных обстоятельствах мать, так что было бы крайне странно, если бы у него обнаружился аппетит.       — Коли дальше так продолжаться будет, сдохнет бедолага, — семеня за вампиром вслед, рассуждал без грамма сочувствия старик. — Весь день на одной воде. По вашему приказу глаз с него не спускал, так он все в одну точку в своей спальне пялился! Говорю ему: «пойдемте, ваша светлость, воздухом на фамильном кладбище подышите, оно у нас просторное — полдня гулять можно». Молчит. Вечереть начало, вот изволил пойти по замку пройтись, хоть я настерегал, чтобы он уж вас дождался.       — Помнится, касаемо его свободного перемещения в этих стенах я приказывал тебе быть его сопровождающим? — вампир бросил на слугу убийственный взгляд, и перед тем, как исчезнуть, напоследок бросил. — Иди нагрей воду для его светлости и приготовь чистую одежду.       Необходимость держать под боком это второсортное человеческое отродье было для графа настоящим мучением. Если бы крестьянин не обладал знанием ближайших окрестностей, принося пользу тем, что разведывает планы близлежащих деревень, чем гарантировал его сиятельству безопасность, то едва ли он устроил бы вампира даже в качестве лакея, посудомойки или кухарки, чьи обязанности он и так выполнял в качестве приклада к своему основному занятию.       Найти Герберта носферату с более столетним многообещающим опытом не составило никакого труда. У всего, с чем так или иначе контактировал виконт, появился стойкий оригинальный запах — тот, что сводит немертвых ума. И находить маршрут, проделанный юношей, по «горячим следам» было первым, самым очевидным способом для графа. Второй же заключался в установленных прочно закрепленных ментальных связях, которые были делом протяженной кропотливой работы. Фон Кролоку понадобилось с десяток дней, чтобы внедрить в разум Эдера тот плод мыслей, по которому отныне его перемещение как физическое, так и духовное можно было беспрепятственно отслеживать.       Молодой человек находился на балконе одной из остроконечных башен и застыл там в напряженной позе, что однозначно свидетельствовало о крайней степени меланхолии, которой достигла его несчастная душа. Эдер сильно дернулся, когда на его плечи легли холодные руки, а над ухом послышался вкладчивый голос.       — Тебе не обязательно было сюда приходить. Видеть до срока тех, кто будет пить твою кровь — не лучший вариант для тебя.       Оторвав взгляд от созерцания кладбища, что своим видом и масштабом внушало благоговейный ужас, Герберт устало посмотрел на свои руки, стиснувшие сильнее перила, на которые он навалился.       — Они выходят каждую ночь, или меня должен был страшно напугать один вид их надгробий?       — Они не выходят без моего разрешения, — мягко заметил граф, специально не вдыхая воздух рядом с источником сильного манящего запаха. — Однако, тобой руководит желание поскорее встретиться с ними, чтобы погасить как свое любопытство, так и свой ужас. Не скрывай, твоя кровь стынет в жилах при одной мысли, что скоро немертвые испробуют ее.       — И ничего-то не скроешь от вас.       Мышцы плеч под пальцами фон Кролока напряглись, но через мгновение обмякли, будто предрекая сдачу позиций своего хозяина. Герберт очень старался подавить свою апатию, чтобы уйти из этой жизни достойно, бесстрашно, однако стены замка поднимали из глубин его сознания такие чудовищные картины, что любое сопротивление выходило насмарку. Отчего же рядом с фон Кролоком он вдруг почувствовал себя увереннее и надежнее? Выпрямив спину до хруста, будущий вампир с вызовом взглянул на своего немертвого собеседника, будто пытаясь прочитать причину своего странного состояния в этих хитро сощурившихся глазах.       А вампир в свою очередь внимательнейшим образом поглощал то, во что превратилось за одни сутки это хрупкое человеческое тело. Ужасная бледность обозначила каждый мускул на еще совсем недавно румяном милом лице Герберта, по юношески угловатые черты исказились, выпуклости побелели, впадины потемнели. И все же он по-прежнему был по женски изящен: тонкие белые пальцы выглядели мягкими и нежными, а белокурые утонченные длинные волосы кокетливо обрамляли худое лицо. Графу доставляло удовольствие наблюдать за этими зелеными глазами, в которых, казалось, была сосредоточена вся жизнь. Наверное, его никогда не перестанет восхищать эта незримая граница, переход душевного состояния смертного из одной фазы в другую, когда привычная жизнь оказалась полностью разрушена, и новую нужно воссоздавать сызнова, с белоснежного без единого пятнышка листа. Что-то в Герберте сейчас необычайно притягивало, поражало от одного взгляда.       — А если бы вы позволили бродить им по замку, они бы относились ко мне так же, как и вы сейчас, как к еде, к которой нельзя притрагиваться до срока?       — Как я уже и говорил: они полностью подчиняются мне. Однако, выдержка их разнится с моей. Поэтому накинуться на тебя в одном из темных коридоров было бы для них заманчивее, нежели томиться в сладком предвкушении. Их голод диктует им и мораль, и устав. Хотя, признаться, вся соль в том, что как первого, так и второго у вампиров попросту нет. И все же, они в моей власти, и напавший на тебя был бы немедленно мною жестоко наказан.       В голове Эдера немедленно легли на холст мрачные краски собственной жестокой гибели в теплой кровати, когда к нему в комнату под покровом ночи занесет немертвое существо.       Из возникшей тишины, в которой каждый был погружен в свои мысли, вывел их обоих граф, небрежно выставив в сторону свой локоть и мотнув головой в сторону выхода.       — Подобные разговоры можно вести до бесконечности, мой драгоценный виконт. Но подготовка к следующей, значимой для нас обоих ночи, не терпит отлагательств. Для тебя еще нужно сшить костюм, тогда как мерки не сняты, да и вцелом ты слишком измучен, что безусловно сказывается на твоей внешности.       — Я эстетически больше не радую, вас, ваше сиятельство?       Если бы не абсолютно ровный тон без намека на издевку, этот выпад фон Кролок мог бы посчитать похвальным. Но как же мальчик изменился за такой ничтожный для вампира временной промежуток?..       — Помимо меня есть еще другие, — ушел от прямого ответа на вопрос мужчина, довольно хмыкая, когда рука Эдера нырнула к нему под локоть. — Соблаговоли прогуляться со мной до ванной комнаты. Горячая вода и покой — вот, что тебе сейчас необходимо.       — И вы там будете? — ни капли не удивляясь такому повороту событий, интересуется Герберт, стараясь шагать в ногу со своим проводником, который уверенно и быстро рассекал извилистые коридоры, освещенные лишь тусклым грязно-желтым светом практически догоревших головешек факелов.       — А ты хочешь? — усмехнулся позабавленный вопросом граф.       — Не имею ничего против, — виконт пожимает плечами и с трудом подавляет зевок.       Стабильность его душевного самочувствия, пусть даже неизвестно надолго ли, признается фон Кролоком как данность собственного триумфа. Прогресс налицо: Герберт послушен, уже не ведет себя как безразличное ко всему существо, которым он был прошлой ночью, а так же старательно отгоняет любые мысли, связанные со случившейся в его жизни трагедией. Стремиться к данному результату пришлось, едва они переступили порог замка. Граф медленно ворвался в разум Эдера, гася негативные эмоции, но при этом пытаясь прорвать невидимую плотину, сдерживающую его чувства. Что у него и получилось, когда, наконец, виконт уткнулся хлюпающим носом в камзол его сиятельства, позволив тому выдавливать из него боль точно прыщик посредством предоставления юноше возможности от всего сердца выплакаться. Руки его сиятельства сначала невесомо, а затем более настойчиво прошлись тогда по белокурым спутанным, мокрым от снега волосам, закрепляя искусственное врачевание искалеченной души физическим теплом. Разве такое было в арсенале вампира? Отнюдь. У графа просто была феноменальная память. Он отлично помнил многие человеческие проявления, которые отныне были ему чужды, и умело подкладывал эти давно отсыревшие воспоминания, когда необходимо было заставить человека во что-то поверить или что-то почувствовать. Герберт был на крючке! Его сон в ту ночь был тревожен, но тем не менее он укрощал страдания, а разве не этого и добивался фон Кролок…       — Мой тебе совет: проведи следующий день целиком на свежем воздухе. Не обращай внимание, что устал и хочешь спать, или же тебе просто хочется укрыться в своих покоях в тишине, — нравоучительно изрекает мужчина, резко замирая после очередного поворота в лабиринте собственного жилища и расспахивая массивную дверь, ведущую в ванну, перед изумленным молодым человеком. — Когда-нибудь, лет через десять, двадцать, а может и все сто, но ты определенно поблагодаришь меня за это. Не прячь от себя за тяжелыми портьерами солнце, завтра оно зайдет для тебя последний раз, и позже, метаясь по просторам бессмертия, ты будешь лелеять это воспоминание, как мать лелеет свое дитя.       — Как романтично, — кисло отозвался Герберт, с интересом наблюдая за ловкими движениями графа, зажигающего свечу в алебастровом светильнике, подвешанном над ванной. — По вам никогда бы не сказал, что нечто подобное может вызывать в вас такие трепетные ранимые чувства.       — Жаль тебя разочаровывать, но такие мелочи меня и не трогают. Ночь всегда была мне ближе дня. А на свете есть вещи пострашнее потери света и отражения в зеркале, — фон Кролок пронизывающе поглядел на Герберта, который снова стал бледен, ибо понимал о чем наверняка толкует граф. Тот тем временем выждав паузу пояснил. — Я ориентировался на твое мироздание. Это ты питаешь к многому трепетные и ранимые чувства. Так что вечность принесет тебе немало горя, если ты абсолютно бездумно шагнешь к ней навстречу, не попрощавшись со своей человечностью. Ты ведь не сбегаешь, а значит должен не бояться проститься с такими простыми вещами, оставив эту часть своей жизни навсегда позади.       — Едва ли вампиры могут сходить с ума, — нервно рассмеялся виконт. — Или таких экземпляров вы и держите в своем зверушнике в могилках?       — Нет, таким я отрываю головы, — безжалостно отсек другие возможные варианты граф. — Безумие лечит огонь. Правда с концами. Однако, мы заговорились, или ты намерен принимать ванну в одежде?       Герберт малость опешил от застывшего на себе дразнящего взгляда. Если это провокация, то черт с ней, он не поддастся на все эти уловки, однако если же тут какой-то другой подтекст…       — Мне напомнить, кому ты принадлежишь, Герберт, — бровь его сиятельства вопросительно взметнулась вверх, тогда как яркие губы сложились в устрашающую улыбку. Напоминать, на что Эдер подписался прошлой ночью, было без надобности, ибо воспоминания эти были для него весьма свежи, но в удовольствии поддразнить Кролок решил себе не отказывать. — Раздевайся, я не собираюсь торчать тут с тобой до криков петухов.       — Вы мне больше нравились, когда разыгрывали из себя эдакого гуманиста, — «обиделся» виконт, тем не менее скидывая с себя одну за другой всю одежду выше пояса. — Герберт, я хочу тебе помочь. Загляни в себя, ты создан для того, чтобы всех кусать, оставь все свои печали позади и шагни в будущее… На мое кладбище, например. Но на солнце на прощание взгляни, это очень важно.И прочее прочее. Извините, у меня так же занудствовать не получается.       Его клоунаду кощунственно растворила тишина. А раз шоу не удалось, Эдер показушно принялся избавляться от брюк с нашивками по краям, шевеля бедрами дабы сей элемент одежды поскорее съехал вниз. Настала очередь белья. Тут уже возможность спрятать неловкость за актерской игрой была так ничтожно мала, что блондин, занавесив длинными волосами обнаженную грудь, недовольно нахмурился.       — Может отвернетесь?       Вампир исполнил его просьбу, однако когда характерный шелест одежды прекратился, и послышался плеск воды, он не отказал себе в удовольствии лицезреть зажмурившегося от удовольствия при контакте с горячей водой виконта. Вмиг порозовевшие щеки вызвали у графа горькую усмешку. Такова воля провидения: он последний, кто видит этот живой блеск в глазах, ставшие дыбом золотистые волоски на теле, мелкие изъяны на шелковистой юношеской коже, в том числе и свежий румянец…       — Я тут припоминаю, — Герберт расслабленно откидывает голову назад, прикрывая глаза, и расставляет руки на бортиках ванны, расправляя грудную клетку, — в первую нашу с вами встречу на мой вопрос касательно вашего имени вы предпочли красиво умолчать, огорошив меня тут же целью своего «бескорыстного наидобрейшего» визита в мою…жизнь.       — Хочу напомнить, что мою помощь ты все же сам соизволил принять, так что твоя любовь язвить относительно мотивов моего поступка мне до конца не ясна.       — Мне идти некуда, — черты лица виконта неуловимо поменялись, явив на свет непроницаемую маску изо льда, — когда другого выхода не остается, чем еще я могу подбадривать себя, как не юмором? Может мне от ваших укусов будет меньше боли со знанием того, что это было мое решение, так исковеркать свою судьбу. Однако же вернемся к тому, что я говорил до этого.       — О моем имени? — неохотно уточнил фон Кролок, макая губку в воду и выжимая ее на торчащие на поверхности плечи и шею.       — Нет, не о нем. Вы ведь, негодяй такой, не скажите!       Под шумный вдох юноши мужчина повторяет процедуру, а затем с нажимом проводит мягкой губкой по его ключицам и спускается чуть ли не до самого пупка.       — Вы тогда меня прямо заинтриговали, сказав, что в последний раз, произнося свое имя, были еще живы, — демонстрирует отличную память Герберт, старающийся концентрироваться на формулировке своей речи, чтобы не отвлекаться на сбивающие с толку манипуляции графа. — Правильно ли я понял, что вы себя выдали вампиру?       Рука фон Кролока при помощи губки массажными движениями скользящая по грудной клетке смертного, резко прекратила свое занятие, а сам вампир присел на бортик ванной, задумчиво глядя на мелкую рябь на поверхности воды.       — Правильно.       — И-и-и, — попытался запустить дальнейшую историю Эдер, с удивлением наблюдая как странно очеловечились нечеловечные черты лица его сиятельства. Когда их глаза встретились, Герберту показалось, что он нырнул вниз головой в ледяной колодец.       — Ты действительно намерен слушать довольно продолжительный рассказ о моей инициации?       — Да, — язвить, что «разумеется, для чего по-вашему я тогда затевал весь этот разговор», виконту как-то совсем не хотелось, глядя в эти пугающие глаза.       — На тот момент мне шел сорок первый год. На мою семью обрушилось страшное несчастье — единственный сын Абелард слег с тяжелой болезнью. Кажется, сейчас ей дали название менингит. Сам понимаешь, в те времена медицина не была хорошо развита, поэтому, зачастую, подобный недуг лечили народными средствами. Которые, само собой, не помогали ни на грамм. Болезнь прогрессировала.  Я и моя жена Одилия едва не впали в уныние — наш сын умирал, а мы не могли его защитить от смерти. Именно поэтому моя бдительность, полностью застланная горем, уснула, так я и напустил на свою семью несчастье.        Однажды, на порог моего дома явился некий человек. Вернее, я думал, что он был таковым. Его звали Биант. Только имя и ничего больше. Он уверял, что был наслышан о нашем горе и решил помочь, предоставив нам свои врачебные услуги.        Признаться, я не придал значения, что эта странная личность не двинулась за мной вверх по лестнице на второй этаж, пока с моих губ не слетело раздраженное «входите уже скорее»; его болезненной бледности. Я был так рассеян и не собран, что беспечно впустил его в дом, подпустил к самому дорогому.  Войдя в спальню сына, я увидел у подножия кроватки Одилию — она сидела подле Абеларда, держа маленькую ладошку в своей. Ее глаза были воспалены от усталости и нескончаемых слез. Сам же мальчик забылся беспокойным сном. Его болезненно-бледная кожа покрылась испариной; грудная клетка при каждом движении судорожно поднималась и опускалась.        «Какой запущенный случай», — озабоченно посетовал врач, качая головой, чем привлек внимание жены. На ее вопрос «кто это», я ничего не ответил, лишь приказал выйти из комнаты, чтобы врач мог провести осмотр в тишине.        Как только дверь за ее спиной закрылась, Биант прошел внутрь, ставя саквояж на постель. Осмотрев ребенка, он сказал то, от чего мое сердце вспыхнуло ярким огнем надежды: его можно было спасти.        «Прошу, сделайте это!» — взмолился, посылая к черту аристократическую гордость. Тот лишь улыбнулся в ответ на мой порыв.        «Ради этого я и явился к вам… — он сделал задумчивое выражение лица, — господин, простите мне мою грубость, но я так и не услышал вашего имени».        Действительно. С моей стороны это было невежливо, поэтому, спохватившись, я назвал его, тем самым подписав себе смертный приговор.        «Граф Эрих фон Кролок, — я склонил голову в вежливом поклоне. — Прошу прощения, в суматохе я позабыл представиться».        От его сытой улыбки по моему позвоночнику пробежали ледяные мурашки. Создалось чувство, что я сделал большую ошибку, сказав Бианту свое имя.        «Благодарю, граф», — ответил он. И в этот момент я ошарашенно уставился на его рот — из-под бескровных губ показались острые клыки, которые не могли принадлежать человеку. Только дикому зверю или вампиру, — граф бросил выразительный взгляд на Герберта. — Его горящие алым блеском глаза уставились на меня. Вопреки возникшему страху, я решительно двинулся в сторону постели сына, в надежде защитить, но мое тело парализовало. Будто был скован невидимыми кандалами. Я хотел закричать, чтобы привлечь внимание хоть кто-то из домочадцев, но связки отказывались работать.  В немом отчаянии я уставился на Бианта, признав в нем дитя ночи. Его забавляло мое жалкое положение. Не сводя с меня насмешливого взгляда, он поднес к своему лицу запястье. Разомкнувшись, тонкие губы обнажили устрашающие клыки, которые тут же вспороли кожу. По руке вампира потекла кровь. Уставившись на это омерзительное действо, я не мог понять, зачем он это сделал, а потом последовал его ответ:        «Я же обещал излечить твоего сына, граф фон Кролок, — он плотно приложил кровоточащее запястье к раскрытому рту мальчика, — Но, как говориться, одну болезнь выменивают на другую». Абелард резко открыл глаза, тонкие ручки уперлись в мужское предплечье, пытаясь отнять его от рта, но сил было недостаточно против высшего вампира. А я…вновь предпринимал попытки пошевелиться с места, закричать, что есть мочи. Без толку. Казалось, эти тиски только усилились, а горло настиг сильный спазм, из-за которого я едва не задохнулся.       Отняв запястье, Биант пару секунд смотрел в глаза Абеларда. Его сиплое, хриплое дыхание тогда мне казалось оглушительным. Сердце сжималось от боли и ярости бессилия. Постепенно дыхание сына замедлялось, веки сомкнулись. Я подумал, что он убил его, поэтому тот, словно прочтя мои мысли, поспешил заверить, что он будет жить. И что это за жизнь, — голос Кролока резко охрип. Глаза уставились в пустоту.       — Затем вампир направился ко мне. Любезно поблагодарив за приглашение в дом, он слишком близко встал подле меня. Я мог почувствовать горький запах крови, исходящий от его одежд и пробирающий до костей могильный холод. Узкие ладони легли на мои плечи, с силой сжимая. Змеиный шепот защекотал мое ухо:        «Ты ведь понял, кто я, верно? Поэтому приложишь все силы, чтобы избавить мальчишку от мук, — рванув на моей шее воротник домашнего камзола, его язык провел дорожку по бесновато бьющейся жилке, — не советую. Как создатель, я почувствую его смерть, а это крайне неприятно, поэтому, сделаешь это — я выпотрошу твою безутешную женушку, а, возможно, — острие клыков неприятно царапнули кожу, — сделаю с ней то же, что и с ним».       Должен признаться, в тот момент меня сковал чистейший ужас. Вампир открыто угрожал, не давая мне хоть какого-то выбора. Миллион раз я успел пожалеть обо всем, что произошло за эти проклятые полчаса. А апофеозом сего действа стали его последние слова «Смотри и запоминай, ибо совсем скоро твою душу постигнет та же участь». В голове билась мысль «за что?». Биант не заставил меня делать с ответом «просто потому, что я так хочу. Банальная скука. Давненько так не развлекался». Он смеялся! Черт бы его побрал!       Собрав все свои силы, я смог прошептать «убирайся». Улыбка исчезла с его лица, но он странным образом послушался. Широкие створки окна с грохотом распахнулись, и Биант метнулся во тьму ночи. Мое тело, наконец-то, обрело подвижность, дышать стало легче. С трудом удержавшись на ногах, я подбежал к сыну. Приложив два пальца к шее, я пытался нащупать пульс. Его не было. Тело остывало и дыхание исчезло. Внутри будто что-то оборвалось.       — Ваш сын стал вампиром? — Герберт с трудом шевелил губами, расчувствовавшись рассказом, чье страшное горькое очарование разлилось кипящим маслом по венам.       — Да. Силы тьмы забрали его, а он в свою очередь забрал мою жену, свою мать. Разумеется, вставший через несколько часов впервые за столько беспросветных от болезни недель на ноги сын вызвал у нее слезы радости и вынудил подбежать к нему с расскрытыми объятиями. Ты спросишь, где был я? Я, — губы графа мелко дрогнули, однако виконт успел уловить этот мимолетный жест, от которого в сердце будто воткнулась булавка, — Биант хорошенько «поработал» со мной. На протяжении всей инициации моего ребенка я не мог поведать Одилии, во что он превращается, не мог предостеречь ее об опасности, не мог покинуть свой дом, чтобы попытаться в конце концов навести справки!.. — его сиятельство покачал головой как бы подтверждая малоэффективность последнего, — на грани отчаяния мы цепляемся за любую нить, Герберт. Вряд ли я бы добился результата, однако чем черт не шутит, ради семьи я был готов на всё, так что разыскать вампира для меня было бы вопросом времени, коим я не владел. Так вот, воздействие Бианта на мой организм закончилось, лишь когда обескровленное тело моей жены упало на пол. В тот момент я от всей души пожелал себе смерти, но разве можно было позволить злу утвердиться, а самому гнить себе в земле, тем самым оставляя его безнаказанным? Что ж, ты наверняка хочешь услышать конец этой утомительной истории, к несчастью каждое слово которой является чистой правдой. Чтобы лицезреть дело рук своих Биант явился, казалось в ту секунду, как в моей голове пронеслась роковая мысль о мести. Его смех был подобен хладнокровным ударам ножа. Забавляясь моей бессильной яростью и чудовищной болью, он сказал: «Ну разве не прелестно? Твой сын абсолютно здоров, а всего-то ему надо было немного умереть. Его аппетит велик, но, знаешь ли, мне конкуренты в вопросе достатка крови совершенно не нужны. Особенно, если этот несмышленыш начнет плодить немертвых.»       Биант схватил за шкирку малыша, который неустанно рычал и норовил впиться клыками в схватившего его носферату, дабы освободиться. Все разворачивалось слишком быстро, я и моргнуть не успел, как он бездушно отделил его голову от тела, а затем проделал все тоже с моей женой.       Следующим на очереди был я. Перешагивая через трупы, Биант с наслаждением впитывал смрадный запах смерти, которым он окрапил мой дом. Какого же было мое удивление, когда через секунду, несколько и даже через минуту моя голова все еще была на плечах, а сам вампир лишь оценивающе разглядывал меня, как корову, которую собираются покупать. Вывод, сделанный мной, о том, что он лишь продумывает, как изощреннее отправить меня на тот свет, оказался ошибочным. Мечты о смерти, но в большей степени о возмездии, сбылись наполовину. Он решил меня обратить, ибо по его словам я был ему чем-то интересен, — граф будто выплюнул последнюю фразу, а ненависть в его глазах заполыхала еще более ярким пламенем, чем до этого. Он воскрешал эти воспоминания с поразительной легкостью, и каждое отчеканенное им слово давно уже рисовало в голове Герберта до поразительности четкие картины, являя на свет перед ним совсем другого фон Кролока: живого, с бьющимся сердцем и увы, глубоко несчастного. — Я должен был стать бессмертным, а значит у меня должен был появится неограниченный срок на то, чтобы покарать своего создателя за все то зло, что он причинил моей семье.       — Как же вам удалось с ним расправиться? — заметя зловещую улыбку на лице рассказчика, нетерпеливо интересуется Герберт, отмечая про себя, что подобное выражение лица повторно видеть ему однозначно не хочется.       — Биант был посредственной нежитью. Если угодно, козырной картой моего выигрыша оказалось его тупость и тщеславие, уверенность в том, что с его всесильностью тягаться никому не под силу. Что ж, от скуки обратив меня, он не поселил меня на общее кладбище, где были упокоены другие немертвые, и это было одной из его роковых ошибок. Следить за тем, чтоб вампиры не пробуждались, отныне было нашей общей обязанностью. Откуда эта обуза у него взялась, понятия не имею, скажу лишь, что эти гниющие останки королей, герцогов и баронов — наши будущие… воины. Согласно пророчеству, однажды в мире не останется ни одной живой души, верящей в нас. Мы будем для людей развлечением, занятной сказкой на ночь, предлогом поострить, если угодно. Они перестанут вешать в изголовье чеснок, распятие, иконы (скептицизм и атеизм, мой драгоценный виконт, уже вселяется в некоторые умы, даруя нам лазейку), не будут видеть угрозы в том, что приглашают в дом незнакомцев. Тогда-то и настанет наш час! — расширенные, точно блюдца, глаза юноши, заставили графа снисходительно поубавить свой пыл, расписывая вдохновляющие перспективы темных времен. — Прошу прощения за свое словоблудство, вернемся к началу моего посмертия. Итак, Биант постепенно расслаблялся, видя во мне лишь покорное тупоголовое создание, коим по сути и должен являться каждый новичок. Но мой рассудок, хоть и затуманенный неутолимой жаждой, всегда был верен одной цели — отмщению. И я верно шел по намеченному пути. Строя из себя невинную овечку, покорно служил своему врагу и не давал ему за прожитый с ним десяток с лишним лет ни одного повода усомниться в моей преданности. Биант верил в то, что я забыл те страшные события, разграничивающие мою жизнь с моей «смертью» и не нашел подозрительным то, что читать меня ему уже было не под силу. Моей первой самостоятельно обретенной особенностью стал блок мыслей. Признаться, еще будучи человеком я был на редкость скрытен и изворотлив, а уж став вампиром я умножил свой талант во много раз, что и помогло мне подготовить план мести тайком, не боясь быть разоблаченным раньше времени. Было и еще кое-что, — Кролок выразительно взглянул на Герберта, — ты не глупый мальчик, и конечно же давно заметил, что мне подвластно и ментальное воздействие за разум. С вампиром это провернуть труднее, нежели со смертным, но в этом и заключалось мое основное приготовление к судному дню, а вернее судной ночи. Мне пришлось очень долго, бережно, ненавязчиво ковыряться в разуме этой твари, чтобы наконец подобрать отмычку к его порочным, до омерзения примитивным мыслям, прощупать его слабости, научиться влиять на его чувствительный фон. Практика моя в основном проходила во время охоты. Видишь ли, в те времена выманить человека из дома было крайне сложной задачей, особенно для таких тривиальных существ, как Биант, поэтому мы иногда питались кровью животных. Мой создатель всегда предпочитал пить волков, не знаю откуда у него такие предпочтения, однако за все прожитые с ним года, я не разу не замечал, чтобы он пил кого-то другого. Кровь других животных, по его словам, была не в его вкусе. Так вот венцом моего успеха стало заставить его поверить, что он пьет волчью кровь, хотя на самом деле он присосался к зайцу.       — О-о-о, — вырвался восхищенный вздох у молодого человека, который прервал Кролока жестом руки, мол что-то из высказанного ему до конца не ясно, и он немедленно желает это прояснить. — Пока вы не начали рассказывать самое главное, и я от потрясения ничего не забыл, хочу немного повернуть наш разговор в русло с содержимым кладбища. Правильно ли я понял, что Биант не кормил их, а попросту держал на привязи, как каких-то собак?       — Все верно, — кивнул граф, разводя руками. — Мой создатель забыл об очень важном обстоятельстве. Собака, какой бы преданной она ни была, тоже может укусить, а при надобности, так и вообще отгрызть что-нибудь.       — Так это было вашей идеей подкармливать их раз в год, чтобы они вас… «не укусили».       — Я пришел к этому не сразу. Сначала они получали от меня кровь столь редко, что вздумали бунтовать. Едва я расправился с Биантом, как именно ты сейчас узнаешь, я сразу же занялся общим «настроением» своих собратьев, которые уже давно готовили вполне себе серьезный мятеж и не устроили его, лишь потому что мое вмешательство пришлось очень вовремя. В итоге нам удалось достичь компромисса, жаль лишь, что на время. В «правление» моего создателя им не доставалось вообще ничего и, как бы абсурдно это не звучало, не укуси он меня, рано или поздно все закончилось бы его убийством, а также истреблением нескольких ближайших деревень. Конечно же, итог был бы плачевным для таких созданий как мы, ибо день делает нас беспомощными, а для неадаптированных, сотни лет спящих под землей носферату он однозначно бы стал смертельным. Они бы не знали где прятаться, только и всего. Так что среди бела дня их тела попросту были бы уничтожены смертными.       — Так и сколько времени понадобилось для того, чтобы вы увеличили «угощение» для них?       — Как только они чуть не погубили меня, — нахмурился граф. — После последнего бунта многие из них уже не вернулись с восходом солнца в свои могилы. Зачинщиков я уничтожал без пощады, ибо они не были настроены на диалог со мной и не согласились бы принять никаких условий. Устраивать апокалипсис немедленно в мои планы, как ты понимаешь, не входило, поэтому я навел порядок, взяв на себя ответственность утолять их голод раз в год. Это все, что ты хотел спросить? — подождав пока Эдер вдумчиво кивнет, его сиятельство продолжил.       — Моя месть свершилась в одну из самых обыкновенных ночей. Я и мой создатель выдвинулись на охоту, — в глазах мужчины Герберт заметил какой-то характерный живой блеск, не появлявшийся там раньше, — за года до этого я сорвал ему пару приемов пищи, манипулируя сознанием. Необъяснимое чувство опасности всегда съедало Бианта в роковой миг, и он отказывался продолжать охоту, считая, что нас могут заметить. Я же был рад, что у меня будет однозначное физическое превосходство над моим соперником, когда настанет час расплаты. Свое нападение я посчитал удачным, если мой создатель будет сильно растерян или испуган, поэтому лучшее, что пришло мне в голову — обратиться Одиллией… Точнее заставить Бианта верить, что он видит ее. Эффект превзошел любые ожидания. Он действительно не забыл эту женщину, да и как забыть, когда она была так хороша собой?! Тем страшнее было преступление Бианта растоптать тогда этот нежный цветок. По его мыслям я понял: спустя года его память с легкостью воскресила ее острые скулы, мягкий изгиб чуть пухлых губ, голубые глаза и длинные волосы, убранные в аккуратную прическу. От удивления мой создатель прирос к месту, и будь он человеком, то непременно забыл бы как дышать, жаль этой твари не требовался кислород для продолжения гнусного существования.       Итак, насладившись его оцепенением, испуганными, такое увидеть можно было не часто, глазами, а так же скукоженным от непонимания клубком мыслей, я напал… Нашу жестокую окончившуюся в мою пользу борьбу описывать не вижу смысла, ибо она продолжалась недолго и, как ты понимаешь, носила на редкость дикий, звериный характер. Скажу лишь, что едва мне удалось добраться до его горла, я впился в него клыками и пил глоток за глотком, наслаждаясь, как из с каждой секундой все менее сопротивляющегося тела утекает капля за каплей нежизнь. Отныне его сила стала моей силой, и пусть от пут проклятья вечной жизни мне никогда не избавиться, моя жаждущая отомстить сущность успокоилась. На время. Конечно же достигнутая цель, столь кровавая и беспощадная, сопровождалась опустошением. Я отомстил, но по-прежнему был одинок. Ни мою жену, ни моего сына никакие силы мира вернуть не могли, а даже если б мне и суждено было умереть, навряд ли мы с могли бы встретиться на небесах. Абелард убил свою мать по чужой воле, и я всегда верил и верю, что мой сын был прощен за это и попал в рай. Жена же погибла мученической смертью, и тут конечно же нет никаких сомнений, куда направилась ее душа.       — Вас послушать, так и вы ни в чем неповинны. Разве вы по своей воле пили кровь? — недоумевает Герберт.       Прошлое графа обрушивается на него, как снежная лавина. Теперь юноша понятия не имеет, как относится к застывшему на расстоянии вытянутой руки носферату. Вода в ванне успела остыть, но он и не замечает этого, ровно как и того, что у него появилась гусиная кожа, а зубы невзначай отстукивают кастаньету. Упрощенная донельзя мысль, что граф вампир, следовательно чудовище и убийца, существо без права голоса, однозначно имеющее все основания попасть в ад, теперь обросла множеством расстраивающих эту теорию причин, которые поналипли сверху и закрыли собой элементарную прописную истину. Правда ведь, что виконт никогда не задумывался, как Эрих фон Кролок стал тем, кто он есть сейчас? Не допускал такого варианта, что давным давно он был таким же человеком, каким Герберт является сейчас, и уж наверно не желал себе судьбы палача.       — Да, — граф провел по водной глади кончиками пальцев, а в следующее мгновение, взяв Эдера за запястье, потянул на себя, вынуждая подняться. — Совладав, насколько это вообще возможно, со своей сущностью я пил кровь ни в чем не повинных, осознавая происходящее, а не как мой бедный сын, подчинившись приступу невыносимой жажды, когда ты попросту не в состоянии бороться. На моем счету слишком много жизней, Герберт. Разумеется, я ни коем образом не пытался своим рассказом выставить себя в лучшем свете или оправдать. На моей жизни был поставлен крест очень давно, — мужчина невесело усмехнулся, — и на смерти кстати тоже.       На подрагивающие плечи легло плотное мягкое полотенце, и в следующий миг его сиятельство довольно твердыми движениями растер ногое тело виконта с ног до головы, а далее, заметив, что с длинных светлых волос непрерывно течет тонкой струйкой вода, он ловко намотав волосы на кулак несколько раз отжимает их.       — И вы, рассказывая это, желаете мне той же участи? — Эдер силится понять, почему синие глаза напротив так странно смотрят на него. — То, что моя жизнь зайдет в тупик, пусть вы и предвидели, но неужели искреннее считали, что у меня нет другого выхода, чем стать одним из ваших будущих «воинов»?       — Ты не станешь одним из них, — в голосе Кролока засквозили стальные нотки, будто он всеми силами восставал против высказанного только что предположения о дальнейшем статусе Эдера. — Мой преемник — это значит мой наследник. Мой сын, если тебе это понятие ближе. Почему ты упускал все это время из внимания тот факт, что мне хотелось развеять это нескончаемое одиночество?       — Как-то эта причина столь сомнительна, что и в порядке исключения не приходила мне в голову. Разве мое присутствие способно как-то… повлиять на вас? — Эдер упрямо избегает слишком неподходящих, по его мнению, к ситуации слов. Герберт что, ему не безразличен? Необходим не только в качестве изысканного блюда? Сомнения так ярко расписаны на растерянном юношеском лице, что вампир невольно улыбается, наслаждаясь взглядом этих больших зелёных глаз.       — В наибольшей степени, мой драгоценный виконт.       Развернувшись к двери граф жестом дает понять молодому человеку, чтоб одевался, а затем покидает ванную комнату, однако не уходит, дожидаясь его снаружи.       Молодой человек вынужден откинуть ту безучастность, что точно щит охраняла его от любых внешних потрясений. Наскоро одевшись и поравнявшись с графом, он следует за ним к собственным покоям, в тайне злясь на свое любопытство и столь яркое красноречие вампира.       — Кажется теперь мое время задавать тебе вопросы? — мужчине не нужно смотреть на Эдера, чтобы знать наверняка об его конфузе.       — Разве вы еще не все в моей голове прочитали? — эта способность графа до этого самого момента весьма раздражала Герберта, но сейчас он кажется был бы и рад, чтобы его безмолвно прочитали точно книгу и, ничего не комментируя вслух, забыли о ней навсегда.       — Кое-что прочесть не удалось. Разумеется, я не заставляю отвечать, хотя взаимная откровенность была бы сейчас весьма справедливой.       — Ну спрашивайте, что уж, — морально готовясь к тому, что сейчас ему сковырнут все болячки, дает согласие на казнь Эдер и нервно обхватывает себя руками, точно пытаясь таким образом согреться.       — В нашу первую встречу я попросил тебя представить то, что ты ждешь от жизни, — осторожно делает шаг по минному полю Кролок и немедленно чувствует «взрыв». Да, мальчику от этих откровений определенно будет несладко, как было несладко и ему. Но разве не такую жестокую цену нужно заплатить за доверие? Взаимное обдирание душ — отличное средство для нахождения общего языка. — Так вот меня интересует место действия твоих грез. Почему именно Италия? Ты бывал там когда-то?       — Бывал, — сглатывая образовавшийся ком в горле, тихо произносит Герберт, непроизвольно принявшись теребить нитку на конце кружевного рукава жюстокора, будет та его неописуемо раздражала.       — С этой страной у меня связано одно воспоминание из детства, которое намного дороже мне и солнца, которого там было в изобилии, и беззаботного времени, — старый рубец нещадно заныл, но виконт упорно не желает себя жалеть. К черту все! Чем быстрее он расскажет все как есть графу, тем скорее он сможет начать самостоятельно залечивать с каждой секундой все более настойчивую боль.       — Когда мне было чуть больше четырех, мы всей семьей поехали туда отдыхать. Помню я был несказанно рад, что отец на время забудет о своих делах и будет проводить целые дни с нами. Детская доверчивость позволяла мне верить, что если между моими родителями не все так хорошо, как полагается, то по крайней мере, уж точно не все плохо, — застыв около какой-то ниши, Герберт облокачивается на выступ и устало смотрит на графа. — Я мог с присущей мне беспечностью начать плясать прямо на базаре, когда там играла музыка, или начать там петь, носился наперегонки с местной ребятней по лабиринтам узких улиц, купался и загорал — в общем веселился от души. Однако, в первом приоритете из всех этих забав для меня всегда было море. Я желал круглыми сутками там плескаться, что конечно же мне не дозволяли делать; нырять, искать разные ракушки и разноцветные камешки. Мать ласково отговаривала меня, когда мое упрямство переходило границы, отец же угрюмо отвечал, что если его будущая «гордость» пойдет ко дну из-за своих шалостей, ему будет проще завести новую, чем бросаться в воду за старой, — нитка медленно растет в пальцах виконта, а тот будто и не замечает, как расползается тонкое кружево. Рассеянный маневр внезапно становится резче. Герберт начинает сильнее тянуть непослушную нить, непроизвольно начав быстрее ронять с губ слова. — Однажды родители на что-то отвлеклись, предоставив меня самому себе, и я отошел от привычного мне места купания, захотев спрыгнуть с выступа какого-то скалиского обломка, который находился чуть ли не на другом конце берега. Моя шалость удалась. Незамеченным я не только успел до туда добраться и залезть, но и, к несчастью, спрыгнуть вниз. Неудачной выбор места для прыжка предопределил трагичный итог. Там внизу было множество камней, препятствующих безопасному нырянию, на которые я не стал обращать внимания. Головой я ударился ощутимо. Так, что потерял сознание. Впоследствии я узнал, что захлебнуться мне не позволил мой отец, который заметил мой прыжок и прыгнул следом. Очевидно, именно он додумался идти меня искать в нужную сторону, предугадав мою любовь к подобным развлечениям. Находясь непонятно где: в сознание я не пришел, но и в абсолютном беспамятстве не был, я слышал его голос, правда он был совсем другим, не тем, который я до этого и после этого слышал. — нитка с тихим треском отрывается и молодой человек будто выныривая из сна, печально обращается к графу. — Вы знаете, что представляет из себя мой отец, благо прошерстили нашу семейную обстановку. Однако в то мгновение, из страха потерять меня этот человек предстал совсем в другом свете. Не верите мне?       — Отчего же, — руки Кролока успокаивающе оглаживают дрожащие юношеские плечи, — даже в темные глубины может добраться луч солнца. Как это не больно, но чаще всего души обнажаются именно при таких трагичных обстоятельствах. Что же граф Эдер говорил?       — Он шептал, что если это божья кара за его грехи, то пусть она обрушится на него самого, — дыхание Герберта не без посторонней помощи выравнивается, и он, набрав в грудь побольше воздуха, продолжает. — Кажется, он в сердцах сказал, что никогда больше не совершит ничего дурного, если его сын придет в себя…       — Довольно смелая клятва.       — Довольно глупая, вы хотели сказать? — юноша беззвучно смеется. — Хм, кажется небеса поймали его на слово, я чудом выжил… Только вот, что теперь ждет этого проклятого подонка за его деяния?       — Полагаю, небеса возьмут назад свое. Точнее… кхем… впрочем, верно, ничего у них не выйдет, — фон Кролок чуть заметно повел бровью, будто соглашаясь с какой-то мыслью в своей голове. — Боюсь, в вашей судьбе по воле проведенья роль карающего меча отпущена мне. Раз ваша жизнь была возвращена вам тогда за ложную плату, значит ее нужно забрать назад, не так ли?       — Хитро вы все провернули, — закатил глаза Эдер, тем не менее с иронией воспринимая эти слова.       — Что ж, до рассвета еще несколько часов, и кажется я знаю, как мы можем их занять. Раз ты так дорожишь тем коротким временным промежутком, когда граф Эдер дал понять, как много его сын для него значит, да и в целом время, проведенное в той стране пролетело у тебя за небольшим исключением отлично, отчего бы нам не побывать там?       — Где? — юноша решил, что ослышался, однако синие глаза смотрели на него так завораживающе, что предположение о том, что с ним шутят, отпало само собой. — Вы меня загипнотизируете что ли? — незамедлительно высказывает догадку Герберт.       — Нисколько. В арсенале моих способностей есть еще кое-что, о чем до поры до времени я предпочитал не говорить. Конечно, мне эта прогулка дорого обойдется по части сил… Однако, скоро ты поделишься со мной запасом собственной энергии, — Кролок потянул носом, ощущая притягательный железистый запах, от которого мгновенно начала выделяться слюна, — а раз утерянные силы будут на следующую ночь восполнены, не вижу повода отказать тебе в этом небольшом путешествии. Ну же, подойди поближе.       Герберт сделал неуверенный шаг вперед и ойкнул, когда рука графа накрыла его плечи тяжелым бархатистым плащом и, все вокруг исказились, как в кривом зеркале, утратило резкость и распалось на миллиарды кусочков.