***
Энакин не знал, где он находится. Впереди него всё было непроглядно черным. Он поднял голову вверх, вглядываясь, вертел головой в стороны – результат был тот же. Темно, чёрно. Мальчик вытягивал руки перед собой – и не видел даже их. Не видел своего живота, не видел плеч, ног, ничего. - …ни… - где-то далеко впереди он слышал чей-то голос. Смутно знакомый и всё же бесконечно далёкий. - Что? Громче, где вы? Кто вы? – Энакин заговорил. Ему никто не отвечал. Свой собственный голос показался глухим. - …и… - снова где-то вдалеке. Не видя перед собой ничего, не понимая, куда он идет, Энакин пошел туда, откуда слышал тот голос. Ноги слушались плохо, будто к каждой как минимум одна гиря привязана. Там, далеко впереди, Энакин увидел тонкую полоску света. «Это выход? Где я? Что это?» - мальчик задавался кучей вопросов. Ноги идти совсем отказывались, полоска не приближалась. - …ни-и-и! – всё еще туманно, но в этот раз чуть громче. - Я тут! – он кричал, понимая, что идти уже не может совсем. - Энакин! – в этот раз голос был грубым, громким, и стучал набатом вдруг почему-то прямо над ухом. - Энакин! Проснешься ты наконец или нет? - А? – мальчик резко открывает глаза и садится на постели. Сон. Квай-Гон стоит возле кровати. Смотрит на него осуждающе и недовольно. А еще он полностью одетый и готов к работе. - Я проспал? – хрипло спрашивает Энакин, не спеша, однако, ни вставать с постели, ни одеваться, ни просыпаться полностью. - Ещё нет. Но ты поторапливайся. Я сегодня пораньше должен идти, а тебя если не проконтролируешь, ты вообще из дома не выберешься, - он пожимает плечами, - Поэтому хочешь ты или нет, но сегодня ты на пятнадцать минут дольше побудешь в школе. - О-о, - тянет Энакин и закатывает глаза, делая самое мученическое выражение лица, на которое только способен пятиклассник. - В душ и одевайся. Завтрак на столе, портфель я тебе собрал. И побыстрее, побыстрее. Квай-Гон ещё пару раз потрепал его по волосам, чтоб расшевелить мальчика, лично отвёл его в ванную комнату, чтоб убедиться, что тот снова не ляжет спать, и только тогда оставил его в покое. На кухню Энакин пришёл уже в школьной форме. И хоть Квай-Гон сегодня встал намного раньше, чтоб успеть приготовить завтрак, собрать ребёнка в школу и погладить его форму, вид у него всё равно был помятый. Энакин вроде потерял в весе за последние полгода, стал каким-то более раздражительным, особенно в последнее время, и… И Квай-Гон не знал, что ещё, но чувствовал, что с мальчиком что-то не так и ужасно волновался. Его Энакин явно менялся, пока ещё непонятно в какую сторону. - Завтра уезжаешь? - М-м, нет, я попросил отсрочку на неделю. Анна заболела. - Мгм, - кивнул мальчик. Всю порцию он съел чуть меньше чем за три минуты. Он никогда не был ребёнком с хорошим аппетитом, и вот теперь – будто бы и не его мальчик вовсе – пошёл за добавкой. Что-то правда происходило. Казалось бы, стоит радоваться, но Квай-Гон хмурится и чувствует, как волнение внутри него растет с большей силой. Энакин этого ужасно не любит, но Квай-Гон всё же тянется рукой и касается его лба. - Ты не заболел, Эни? – он вглядывается волнительно в синие глаза мальчика. Тот раздражённо встряхивает головой, чтоб сбросить руку. - Не зови меня девчачьим именем. Всё отлично. Энакин доел, вяло натянул портфель. - Пошли уже.***
- Ты в норме? Этот странный учитель сидел за своим столом, ковырялся в бумажках. Весь такой правильный и тошнотворный, он испортил ему и без того противную жизнь. Энакин сжимал руки в кулаки на своих коленях от ужасной злости. Он не знает, откуда она взялась – он никогда так сильно не злился, никогда не плакал и вообще был спокойным. Но сейчас просто лопался от злости. - Ты оставил меня после уроков, отобрал сигареты, заставил есть эти противные леденцы – я не люблю сладкое, если вдруг тебе интересно – и шантажируешь меня тем, что расскажешь всё Квай-Гону, а теперь тебя волнует в норме ли я? Учитель тяжело выдохнул, и от такого нахальства, похоже, даже отвлекся от своих бумажек. - Хоть каплю уважения, Энакин, я твой учитель, - эту фразу он уже пару раз повторял до этого. К учителю стоит обращаться должным образом, Энакина же подобные формальности мало заботят. – Я имею ввиду, помогает ли тебе моя идея с леденцами? Ты всё так же хочешь… курить? Оби-Вану было до сих пор очень странно говорить о таких вещах с пятиклассником. - Я хочу курить. Хотя бы потому, что скоро меня уже будет тошнить от вкуса конфет. Какая гадость. На некоторое время они замолкают. Учитель перебирает бумаги, Энакин смотрел на свои кулаки на коленях. Внутри у него всё клокотало от злости, и он понятия не имел, что с этим делать. Это тянулось с середины учебного дня, и если сперва это давало ему энергию для препирания с учениками и другими детьми, то теперь злоба почти выматывала его. - Я много сержусь. И всё время хочу есть, - наконец выдает Энакин. Этот странный учитель всё же старше, может, у него больше опыта и он поможет справится хотя бы с этой вдруг нахлынувшей эмоцией. - Пройдёт. Твой организм не привык жить без никотина. Сейчас главное не начать снова, - он многозначительно взглянул на мальчика. Злость стала чуть острее. - У меня больше нет сигарет. Он шипел на глупого учителя. Но правда была в том, что сигареты у Энакина всё же были. Там, где не найдет Квай-Гон, там, где никогда не посмеет поискать учитель. Они всегда есть там, Энакин знает, куда можно пойти и у кого спросить. Беда в том, что сейчас он всё время под наблюдением. Квай-Гона, Оби-Вана, ещё и злобный учитель математики, Мистер Винду, (будто он может читать мысли Энакина) начал следить за ним с удвоённым энтузиазмом. Учитель отложил бумаги. Он отодвинул их от себя, и полез рукой в ящик стола. В прошлый раз он вытянул оттуда леденцы, и теперь Энакин закатил глаза, ожидая, какую глупую вещь от достанет оттуда на этот раз. В руке Оби-Вана была упаковка с чем-то, что с первого раза Энакин не может идентифицировать. - Это пластыри. Они должны помочь. Он открывает упаковку и достает запечатанный квадратный кусочек. Открывает и его. - Давай руку. Энакин подозрительно косится на вещь, но всё же подходит ближе и руку дает. - Я курю, а не режусь. Оби-Ван игнорирует его колкость, закатывая рукав выше локтя. Распечатанный кусочек наклеивают чуть выше сгиба, там, где рука касается туловища. - Снимешь перед сном, - он сует ему в руку упаковку с остальными кусочками, - с утра возьмешь новый, и снова носишь до самого вечера. И конфеты есть не придется. Лицо Оби-Вана прямо напротив лица Энакина, он добродушно улыбается в глаза мальчика, и от этого Энакину тошно. Он уже знает, что ему ничего не поможет, кроме сигареты. Глупый противный учитель. - Я знаю, что ты обо мне думаешь. Я не могу заставить тебя понять, я не знаю, как тебе объяснить, но позже ты будешь мне благодарен. Всё, что я тебе сейчас могу сказать – курить плохо, но это ты и так знаешь. Оби-Ван берет обе ладони мальчика в свои, такие большие и теплые. Смотрит прямо в глаза. - Пожалуйста, Энакин. Потерпи немного. Энакин резко освобождает свои ладони, недовольно кривится, потирая запястья. Он хмурится сильнее, чувствует, как щекам жарко. Забота ненормального учителя ему совсем не нужна была, это злило сильнее, ведь мальчик согласился на все это только чтоб не расстраивать Квай-Гона. Мальчик одернул рукав вниз, закрывая наклеенный кусочек, и вышел. Пластырь, казалось, жжет руку немым напоминанием о том, какой Энакин плохой, он ведь только и делает, что создает проблемы Квай-Гону. Джинн уделяет ему максимум времени, он тратит на него даже рабочее время – звонит ему с работы. Встает всегда раньше, чтоб собрать Энакина в школу. И никогда не ругает. Однажды Энакин сделал что-то очень плохое, он ударил одноклассника и у него под глазом был огромный синяк. После этого мальчик ожидал какого угодно наказания – лишение телевизора, интернета, домашний арест или даже ремня, но Квай-Гон сделал ещё хуже. Квай-Гон устроил ему серьезный разговор. Таких было всего лишь два раза за короткую жизнь Энакина, и это было ужасно. Тогда Энакин пришел домой, где его уже ждали. На столе стояла чашка кофе и чашка горячего шоколада, которым пропах весь дом. - Садись, - сказал тогда он. И Энакин сел. Он видел напротив себя печальные и обиженные глаза уставшего Квай-Гона, который пришел с работы и не отдыхал – только ждал ребёнка. Они вдвоём сидели на кухне, никто не прикасался к напиткам, и никто не говорил. Тишина била Энакина больнее, чем ремень. - Я думал, что знаю, как тебя воспитывать, - наконец заговорил Квай-Гон. И всё. Энакин не знает, почему именно это стало внезапным пусковым механизмом, он сильно зажмурился, но было уже поздно – слёзы потекли по его щекам. Он всхлипывал, сжимал руки в кулаки на коленях, и громко рыдал, как никогда до этого. Ему хотелось сказать «прости», «я больше так не буду», «я все понял», но слова застревали в горле, вырывался только плач. Квай-Гон дал ему выплакаться. Квай-Гон опустился на колени и обнял его, гладил по голове и все повторял, что на самом деле Энакин – хороший, что он не сердится, что они вместе принесут извинения и все уладится. Энакин не помнит, сколько он тогда плакал, но помнил, что расстраивать Квай-Гона он больше не хочет. И есть шоколад – тоже. Мальчик выдыхает и пытается успокоиться. Он всё сможет на самом деле, он верит в себя. Этот пластырь – это хорошо, он поможет ему быть достойным любви Квай-Гона, он перестанет делать плохие вещи и не допустит все до стакана с горячим шоколадом. Его опекун не будет краснеть из-за него, он так решил. Энакин решил для себя и то, что он не станет курить даже тогда, когда Джинн уедет и с ним останется легкомысленная и невнимательная Анна. В порыве веры в себя и вдруг нахлынувшей ответственности Энакин сделал то, чего добровольно раньше никогда не делал – он достал из рюкзака школьный коричневый галстук и повязал его на шею. Даже забежал в туалет, чтоб перед зеркалом проверить, в порядке ли его шорты, не испачкалась ли жилетка или рубашка и не торчат ли вдруг его волосы. Приведя себя в порядок, Энакин улыбнулся себе в зеркало. Всё не так уж и плохо. Многие люди курят, это не делает его недостойным. Тем более, он бросает. Энакин вдруг прибодрился ещё больше, почувствовал себя взрослым и способным сделать то, что потребуется. Энакин из зеркала смотрел на него уверенно и даже немного гордо. Он сможет. Одновременно ему стало смешно, Энакин же пришел в школу как помятый и выброшенный в корзину лист бумаги, а будет уходить отсюда как новенькая монетка. Он же чуть ли не блестит. Уже сидя за столом дома, рядом с читающим газету Квай-Гоном и запуская старое металлическое йо-йо, Энакин понял одну очень странную вещь. С того момента, как он вышел из туалета и до этого момента он ни разу не подумал о сигарете.