***
За окном суббота, школа и вся её суета благополучно забыты, но что не забыто – гонки на двухколесных, которые Энакин не забывал никогда. Их шумная компания собиралась каждую неделю на улице перед домом мальчика чтоб решить, кто окажется лучшим гонщиком в этот раз. В этой группе энтузиастов Энакин был младше всех. Самый младший мальчик, кроме Энакина, назывался Томом и учился в седьмом классе, остальные были восьмиклассниками и девятиклассниками. Ни один мальчик его возраста не мог похвастаться такими друзьями, поэтому Энакин ужасно гордился, что играет (крутые парни говорят «зависает») с такими ребятами. И вот когда явились почти все зрители, когда была начертана полоса старта и финиша, когда был согласован маршрут, Энакин вспомнил о том, что в порыве стыда за свою грубость по отношению к соседу по парте, пригласил его поучаствовать. Он уже стоял на старте в тот момент, когда на другой стороне улицы показался Сэм. Уши Энакина никогда, наверное, не горели так ярко и горячо. Небось все его лицо раскраснелось. Сэм действительно взял свой велосипед. Четырёхколесный, с блестящими ленточками на руле и – о господи – со светоотражателями на колесах в форме смайликов. Парни засмеют их обоих. Сэма за велосипед, Энакина – за общение с ним. А потом и исключат из гонок за нарушение правил, ибо гонять можно было только на двухколесных. Сердце упало куда-то в желудок и бешено перекачивало кровь в мозг, который только и думал, как выкрутиться. Мальчик за несколько секунд прикинул пару вариантов, как он мог оправдать себя (в том числе и закосить под дурака, мол, не приглашал он никого вовсе), но быстро откинул все варианты. Это было подло. Энакин решил, что раз он сделал эту ошибку, он должен нести за неё ответственность. Он успокоился, выдохнул. Поправил застежку шлема под шеей, которая внезапно начала давить, и уже было собрался освобождать место на стартовой линии, и заметил, что Сэм, на самом деле, не приближался. Он замер, едва появившись на горизонте. Он увидел пятерых соперников Энакина – рослых мальчиков, парней, на кричаще раскрашенных велосипедах, в крутых шлемах и с тяжелыми ботинками. Сам Сэм все еще стоял там, на обычном детском оранжевом велосипеде, в обычном шлеме и глупом, в сравнении с ними, спортивном костюме. Энакин помахал ему. Щуплая фигурка Сэма вдруг сдвинулась с места и Энакин успел испугаться снова. С замирание сердца мальчик следил за тем, как Сэм приближался. Он был ближе, ближе, уже можно было рассмотреть наклейки на его велосипеде. И Сэм прошёл мимо. К зрителям. Он виновато пожал плечами, затем поднял кулак в подбадривающем жесте. Энакин кивнул. Наконец он мог выдохнуть спокойно. Сэм оказался более понимающим, чем ему казалось. В размышлениях обо всём этом, Энакин пропустил команду «На старт», очнувшись уже на «Внимание». Он сжал в пальцах руль крепче, трогаясь с места точно под «Марш». Энакин еще ни разу не побеждал на этих гонках, но обязательно был в лучшей тройке. Всегда. Он мчался на привычной скорости, ему казалось, что в этот раз он справляется даже лучше. И всё же он пришёл пятым. Даже не третьим. Он кое-как стянул шлем, взял его под руку – и тут ж пошатнулся от толчка в плечо. Сэм пытался подбодрить его, стукнув, он лепетал что-то о том, как круто гонял Энакин; ещё через пару минут к нему подтянулись ещё несколько зрителей, но их слов он уже не слышал, в его голове крутилось только одно: «Я – пятый». Краем глаза он видел восхищенную толпу зрителей возле Тома – победителя. Энакин вяло попрощался и под возмущенное «Эй, у нас же ещё один заезд!» ушёл домой. - Как покатались? – Квай-Гон сидел на кухне, занятый кучей бумаг сразу, и всё равно спрашивал о его делах. - Я пришёл пятым, - раздраженно буркнул Энакин, направляясь в свою комнату. – У меня есть немного уроков и я собираюсь потом посмотреть еще что-нибудь о Споке. Не беспокой меня, пожалуйста. Квай-Гон понимающе кивнул. Он прекрасно понимал, что Энакин нуждается в личном пространстве, и никогда не нарушал его, если мальчик сам просил об этом. - Если что случится, Эни, я тут, - и снова отвернулся к бумагам. Энакин знал, что должно случиться. Нужно распороть матрац там, где он его в прошлый раз зашил. Достать одну из пяти сигарет и расслабиться. Энакин решил, что это будет его последняя сигарета. Ему же уже лучше, он же может себе один раз позволить. Не из-за ужасного желания курить, нет, он же уже не курильщик. Просто успокоиться. Канцелярский нож гладко и беззвучно разрезает нить, что сшивала разорванный самим Энакином матрац. Аккуратно, только саму нить. Шов расходится, и Энакину кажется, что он уже слышит приятный запах своих любимых сигарет. Под тканью нашлись пять бережно припрятанных сигарет. Сначала Энакин думал достать одну, но потом решил забрать все – одну выкурит, остальные выбросит. Не оставлять же их тут навсегда. Он еще не начал курить, но уже чувствовал, что успокаивается просто от ощущения их в руке. До этого момента Энакин никогда не курил в доме, только в раздевалке, и теперь боролся с желанием пойти против своих же принципов и просто выкурить эту сигарету в окно. Эта же сигарета особенная, эта – последняя. Не как те, что были до нее. Энакин вертит ее в руках, он почти решается сделать это тут. Решающим становится тихое покашливание Квай-Гона на кухне, которое доносится из кухни, через коридор, дверь и – прямо в сердце. Нет, не здесь. Только не там, где самый важный человек в жизни Энакина будит его по утрам. Он прячет все сигареты в портфель, под подкладку, и решает отдохнуть. Энакин остановился на мысли выкурить последнюю в школе, хотя пальцы привычно начинали чесаться от предвкушения. И пусть привычной жажды затянуться нет, что-то требовало от Энакина ритуала. Мальчик расстелил постель, разделся до трусов и на всякий случай укрылся одеялом только до пояса – он всё еще помнил, как проснулся посреди ночи из-за ужасного удушья. Немного подумав, Энакин открыл окно, чтоб входил свежий воздух.***
-… я устала, как ты не понимаешь? – тихий женский голос на кухне. Когда Энакин засыпал, там точно сидел один только Квай-Гон. - Я работаю с утра до ночи, а когда прихожу домой, он всё сидит там, - тот же голос. Энакин встает с постели и подходит к двери. Она плотно заперта, он сам ее запирал перед сном. Если он откроет ее, она заскрипит. Почему-то Энакин знал, что его не должны услышать. - Что мне делать? За дверью воцарилась тишина. Ни бумаг Квай-Гона, ни голоса женщины, никаких звуков, кроме громкого дыхания самого Энакина, крепко прижавшегося к двери в попытке услышать хоть что-то еще. - Я хочу о нем заботиться, - всхлип. - Я пытаюсь, но… - звуки рыданий. Квай-Гон заставляет ее плакать? Квай-Гон там? Потом снова была тишина. Энакин решился приоткрыть дверь. Он осторожно потянул ручку вниз, и понял, что так сильно, как сейчас, она никогда не скрипела. «Я в своем доме!» - сказал себе мальчик. «Мне нечего бояться!» - повторил он еще раз для уверенности, и слегка толкнул дверь, чтоб получилась тоненькая щель. Что-то было не так. Между кухней и его комнатой был коридор. Его дверь так не скрипит. Он не может так хорошо чувствовать чужие разговоры из другого конца дома. Энакин сильно зажмурился, до кругов перед глазами, а когда открыл, ничего не поменялось. Чернота век сменилась чернотой вокруг. Он уже видел это. Он захотел осмотреться, но не смог, он вдруг оказался в очень тесном месте, дышать снова было нечем, и та самая полоска света – очень далеко. Скоро должен был начаться крик, Энакин весь съежился, стало слишком тесно, слишком душно, слишком… - Эни!***
- Эни! – Квай-Гон тряс его за плечо, его глаза были большими и перепуганными. Энакин понял, что снова не может надышаться, он вдыхал ещё и ещё, и всё равно ему казалось, что ему не хватает. Он чувствовал, как лёгкие раздуваются от излишка воздуха, с каждым выдохом ему становилось хуже. Энакин вдыхает еще раз, еще раз, еще раз и… - Эни, скажи мне что-то! – Квай-Гон трясет его, бьет по щекам. …еще раз, и теряет сознание.