The war

На улице стояла отвратительная погода для «побега». Шел сильный дождь уже вторые сутки. Крупные капли воды барабанили по зашторенным окнам, стекая вниз. Была ужасная слякоть, да и желания вылезать на холод из теплого дома не было никакого. Грэйс, как и подобает заботливой матери в такую погоду, напекла печенья и сейчас, находясь на кухне, заваривала любимый Эрл Грэй для детей, который раньше они пили чуть ли не литрами. Аромат черного чая разносился по всему дому, заставлял даже Диего, находящегося в подвале, усомниться в своем плане и пойти пить чай. Лютер на протяжении недели пытался вразумить их, ходил, подобно собачке, за Эллисон и громко лаял на Диего, обвиняя его в том, что если бы он не поднял тот разговор, сейчас бы не творился хаос в их доме. Эйлиш все это время находилась в стороне вместе с Ваней, изредка выглядывала из комнаты целую неделю и только тренировалась с отцом, с каждым днем желая быстрее покинуть это место. Пого, давно понявший их план, молчал, наблюдая за картиной, которая сейчас развернулась в гостиной у камина, где обычно сидит глава необычной семьи. — Отец, нам нужно поговорить. Эйлиш не спускала глаз с портрета Пятого на стене весь разговор. Столько лет прошло после его последнего путешествия в один конец, а Эйлиш все также по привычке заглядывала к нему в комнату, когда шла спать. Эйли про себя отсчитывала сколько они там простояли — час или, может, два. Она почти не вмешивалась и не перебивала Диего, который взял ответственность на себя, и, почти не заикаясь, назвал Харгривза старшего полным мудаком на последок. Он перекинул тяжелую спортивную сумку через плечо, крутанулся на сто восемьдесят градусов и, не прощаясь ни с Грэйс, ни с Пого, направился к выходу. Ей казалось, что сейчас самый идеальный момент для того, чтобы Пятый наконец вернулся домой. Но Пятый не появился, отец, выслушав их целиком и полностью, сказал Грэйс, чтобы заварила зеленый чай, он больше не жалует Эрл Грэй в его доме. Эйлиш стояла за спинкой мягкого кресла отца, на котором она любила сидеть в детстве, пока Реджинальд не видел. Около кресла также стоял Лютер, понуро опустив голову вниз. Тишина давила и только уютный треск деревяшек из камина помогал совсем не свихнуться, а сосредоточиться и донести свои мысли до отца. — Номер Восемь, ты не уходишь? — мужчина взял фарфоровую чашку из рук приемной матери Эйлиш, не оборачиваясь на девушку. — Поторопись, они уйдут без тебя. — Почему ты так легко нас отпускаешь? Разве мы ничего для тебя не значили? Мы жили в одном доме почти двадцать лет… — Номер Восемь, как обычно, слишком много ненужных разговоров. Если ты собралась уходить — уходи. Эйлиш поджала тонкие губы и покрепче перехватила толстую лямку сумки, где находилось небольшое количество вещей на первое время. Она последний раз посмотрела на Лютера, взглядом давая понять, что отцу нет до них никакого дела и что он зря остается в доме, Номер Один кивнул сестре напрощание и отвернулся к камину, наблюдая, как яркое пламя полностью поглощает дерево. — Не могу поверить, что ты написала про нас книгу, — Эйлиш слышит прерывистое дыхание Вани через телефон. — Не могу поверить, что ты это сделала. И что, ты теперь у нас знаменитость, дашь мне свой автограф? — Эйли, послушай… — Нет, Ваня, это ты послушай. Я всегда относилась к тебе хорошо. Всегда защищала от нападок Диего или всех остальных. Но это уже слишком, — Восьмая могла поклясться, что уловила краем уха то, как Ваня шмыгнула носом. Из-за этого ее сердце болезненно сжалось, но она не могла ей просто так простить то, что самая большая и подробная глава в книге Вани про нее и про ее внутренние переживания и конфликты, про которые Эйлиш рассказывала только Седьмой. — Если они попытаются убить тебя или будут угрожать — не звони мне и, будь добра, передавай им привет. — Эйли… — она выключает телефон, откидывая его в сторону и тихо садится на диван, смотря прямо в открытую книгу, читая заголовок к восьмой главе: «Эйлиш Харгривз — посмешище или идеал подражания?». В квартире, где она проживала уже шестой месяц, было пусто и тихо. Эйлиш все никак не могла привыкнуть к тишине, которая стала постоянным гостем в ее жизни, после того, как они все-таки решились на уход из дома. Она продолжала пытаться поддерживать связь с семьей, но Лютер все еще обижался на них, Клаус вечно пропадал, Диего — единственный борец за справедливость, отдалился от них всех, держа их на расстоянии вытянутой руки от себя, не раскрывая места жительства уже как полгода. Пятый все так же не объявился, а Эллисон блистает на больших экранах. Эйлиш ничего не оставалось как свыкнуться с тем, что она отвечает только за себя, поэтому в короткие сроки она стала одним из главных лиц большой компании в городе, не без помощи Эллисон, разумеется. Она обвела взглядом полупустую гостиную в новом доме, где не было лишней мебели или какого-то уютного декора. Диван, телевизор, пара шкафов с книгами, на одной из полок которого все еще стояла книга Вани. Обложка выбивалась яркостью из палитры серых оттенков, которые преобладали в ее квартире. Ваня слегка улыбалась ей, показывая всем видом: «Разве плохо быть обычной?». Кто бы мог подумать, что фраза, сказанная Эйлиш пару лет назад, обретет такой глубокий смысл на страницах книги. С момента покупки книги пролетел год. А она все также стоит на полке титульной обложкой в зал. Как бы обидно не было Восьмой смотреть на эту книгу, она сдувала с нее пыль раз в неделю и перечитывала вновь и вновь главу про Ваню и о том, что она чувствовала в тени своих братьев и сестер. Мучительный год для Эйлиш. Ни звонков Вани, ни встреч с ней. Не выходя на контакт и полностью поменяв все номера, она отдалилась и от остальной части семьи, полностью посвящая себя работе. «Ты на обложке Форбс, сестричка. Горжусь тобой.» — такое сообщение было отправлено от Эллисон впервые за два года, на что Эйлиш отправила одну лишь веселую скобочку, полностью игнорируя все остальные сообщения от Третьей, которая сейчас переживала бурный взлет ее карьеры киноактрисы. Утро для конца сентября выдалось на редкость пакостным. Кофе пролилось на чистую белую рубашку, которую она чуть не сожгла, пока гладила. Яичница полностью сгорела, пока девушка собирала сумку и искала отчеты по работе, а машина Эйлиш не завелась, испуская такой звук, будто вот-вот взорвется. — По дворам — так по дворам, — прокряхтела она себе под нос, разворачиваясь в другую сторону от гаража. Богато жить не запретишь. На удивление на улицах было тихо, солнце все еще согревало, а уже опавшие листья, приятно хрустели под туфлями Эйлиш. Увлекаясь «потрясающей» архитектурой старых потрепанных закоулков города, она не сразу замечает тупик, в котором находится один единственный большой мусорный бак и два обоссанных угла. — Гадство, — вздыхает девушка, уже поворачиваясь в другую сторону. — Знакомый недовольный голос, — мусорные пакеты в баке шуршат и из него показывается темная макушке кучерявых волос, явно давно не мытых. — Клаус? — она уже может почувствовать вонь, которую источает Четвертый, стоит только посмотреть на него, отчего Эйлиш делает шаг назад, отходя и от мусора и от Клауса. — Привет сестричка, — он пытается выбраться и встать на землю, но он настолько обдолбан, что едва ли может просто подняться, чтобы хотя бы взглянуть на Восьмую. — Кажется, мне нужна твоя помощь. — Посмотри до чего ты себя довел, Клаус. Спишь на помойках, серьезно? — она не спешит к нему на помощь, слушая возню в баке и тихие маты от Четвертого. — Здесь вполне уютно. Есть что покушать и даже, ты не поверишь, почитать. Знаешь, что я нашел в одном из пакетов? — он опять исчез за железной стенкой бака, высовываясь через пару секунд. — «Самая молодая миллионерша — Эйлиш Грэйс Харгривз о ее семье, работе и личной жизни». Что же такого шепнула Эллисон, что ты появилась на обложке Форбс спустя два года после ухода из дома. — Не твоего ума дело, Клаус. — Правда? Может мне тоже, ну знаешь, использовать сестру в личных целях. — Был бы ты достаточно умен, сделал это в самом начале и сейчас, может быть, не спал бы на улице. — Ауч. Где маленькая Эйлиш, которая боится воды и всегда убегала с криками от бассейна? — Умерла. — Тогда, пожалуй, мне нужно очиститься и связаться с ней, потому что я соскучился по той маленькой девочке. Скажу ей, что нынешняя Эйлиш та еще сучка, — Клаус криво улыбнулся, смотря на перекосившее лицо Восьмой.