Дневник

Следующая страничка дневника была заполнена непонятными формулами. Что они означали, Мигель не знал, но они все были большими и сложными. Кое-где буквы повторялись, и Мигель решил, что автор пытался добиться какой-то определённой формулы, потому что внизу, вверху и на полях была записана одна и та же буква Е. Видимо, автору не удалось вывести формулу, потому что нижние записи были зачёркнуты. Мигель вновь окинул страничку взглядом и вспомнил, что автор писал о том, что любит физику. Видимо, это было ради тех… дыр, да? Точно! Он же говорил что-то об Эйнштейне и пространственно-временном чём-то, которое якобы помогает путешествовать во времени. Да что же это?! — гласила следующая запись. — Ну почему я не могу этого сделать? Может, Эрнесто не зря говорит, что я зря увлекаюсь физикой!.. Почему я не такой, как Эйнштейн?! Да грех это всё вообще, я не должен… А дальше бумага была вся запятнана чёрными чернилами, которые засохли, расползшись по странице. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что автор плакал, записывая всё это. Видимо, он рассердился и пролил чернила, а потом заплакал. Мигель ласково погладил страницу, как будто это могло успокоить автора. Он внезапно почувствовал, что автор дневника — такой же человек, как и он сам, может, даже ненамного его старше. И Мигелю безумно хотелось увидеть этого человека, хоть он и понимал, что он давно умер. Теперь он как никогда хотел верить, что День Мёртвых они празднуют не зря, и загробная жизнь всё-таки есть. Может, он даже придёт сюда?.. Мигель не сразу понял, но автор дневника чем-то напоминал его самого. Может, своей страстью к жизни? Тем, что он был такой же разносторонний? Немного неуравновешенный, чересчур эмоциональный, влюблённый в жизнь, со своими проблемами. Этот человек тоже был… немного несчастным. Только у Мигеля причиной был запрет на музыку, а вот у автора, кажется, Эрнесто, который удерживал его от исполнения его мечтаний. Мигелю даже начинало казаться, что этот неизвестный ему больше родственник, чем его родная семья. И это ничуть не расстраивало.

***

Я познакомился с той девушкой! У неё такое красивое имя, — гласила девятая по счёту запись. — Готов повторять его вечно. А как оно будет звучать рядом с моей фамилией?.. Но об этом пока рано думать! Она даже ещё не согласилась на второе свидание. Эрнесто, кажется, не нравится… А дальше всё было перечёркнуто. Мигель не знал, чем этому Эрнесто так не угодила эта девушка и почему её имя было везде зачёркнуто. Она изменила автору? Не ответила взаимностью? Что случилось? У Мигеля к этому времени вообще накопилось очень много вопросов. Кто этот человек? Как его дневник попал к бабуле Коко? Связан ли он с Эрнесто де ла Крусом? Откуда у него столько интересов? И самый главный — почему у Мигеля стойкое чувство, что этот человек похож на него?.. Следующая запись ничего не прояснила. Она только вогнала Мигеля в ещё больший ступор. О Боже, прости меня за грех великий! Я так виновен перед Тобой. Физика — это ересь, и я не должен… но это тянет меня, грешного человека. Нужно лучше заняться музыкой… но Ты говорил — не сотвори себе кумира, а я сотворил… Что я наделал? Как я буду смотреть в глаза отцу? Мигель почесал в затылке. Его семья никогда не была религиозной, ну, за исключением веры в существование Мира Мёртвых, поэтому парню всё это было чуждо. Но вот автор, похоже, верил в бога. Может, влияние отца? Это ведь дело такое… в какой семье кто растёт. Мигель перевернул ещё страницу. Ему почему-то ясно было видно автора этого дневника за столом, рядом с которым стояла гитара, а перед самим парнем лежала книга по физике, рядом Библия и нотная тетрадь. Как ни странно, эта новая деталь в виде религиозности очень органично вписывалась в общее представление Мигеля об авторе дневника. Дальше в дневнике шли какие-то чертежи. Мигель в них ничего не понял, ему виделась только машина с двумя огромными колёсами по бокам. Но автор явно понимал в этом больше Мигеля, потому что на чертеже было множество деталей, казалось бы, ненужных, а ещё разных записей. Большинство частей странной машины были подписаны — рычаг, часы, педаль. Но ни одна из них не объясняла, зачем нужна эта машина. И вообще всё это выглядело крайне комично на фоне предыдущей записи о боге, греховности, ереси и тому подобном. Но Мигель тем не менее углубился в чертежи, которым оказалась заполнена и следующая страница. Там была изображена та же машина, но, видимо, в разрезе, где Мигель смог разобрать почти каждую шестерёнку. И это радовало, почему-то Мигель гордился автором дневника, понимающим вот это всё и делающим то, что нравится, несмотря на вероятные протесты друга и, скорее всего, отца. Мигель провёл пальцем по чертежам, и на подушечке остались чернила. Они были засохшие, но Мигелю было достаточно и этого — он представлял, как этот парень сто лет назад сидел и точно так же трогал бумагу, ещё влажную от чернил. Это будто давало ему возможность коснуться того человека, пусть и косвенно. Мигель всё больше понимал, что этот человек нравится ему гораздо больше, чем Эрнесто. Нет, он не был его кумиром, скорее, кем-то, близким по духу. Это было невозможно отрицать, даже учитывая, что Мигель даже внешности его не знал. Может, дальше он найдёт его портрет? Оставалось надеяться только на это, ну, или вдруг где-нибудь он укажет своё имя?