***
Так вышло, что первым препятствием оказался Деку. Они были друзьями, сколько себя помнят. Однако в этом случае "друзья" было понятием очень растяжимым. Тупого Деку так легко было поразить и заинтересовать в чём угодно, но почему-то Катсуки постоянно приходилось прилагать усилия, чтобы вызвать удивлённое выражение на его лице. Будто он был недостаточно хорош, чтобы привлечь его внимание. Это раздражало, как ничто другое. Настолько же, насколько он ненавидел признавать это, Катсуки никогда не удавалось не удивлять себя. Он был важным, и он ощущал себя важным — он не собирался позволить кому-либо игнорировать его, особенно Деку. Подобные мысли выливались в очень чётком выражении неприязни: в пинках, подзатыльниках, щипках, криках, обидных выражениях и, с недавнего времени, запугивания причудливыми взрывами. Лишь Деку не боялся его. Его глаза на это лишь загорались, а веснушчатые пухлые щёки приподнимались в белоснежной улыбке с некоторыми пробелами там, откуда недавно выпали молочные зубы. — Ты такой крутой, Каччан! Разумеется — он был лучшим.***
Когда им был по пять лет, Деку однажды явился в школу с таким видом, будто его преследовал призрак. Его глаза были болезненно-красными, а кожа вокруг них опухла. Он на дрожащих ногах прошмыгнул к Катсуки на сторону площадки, где тот играл. "Будто побитый щенок", промелькнуло в голове, что мальчик и хотел озвучить, собираясь кинуть Изуку мяч, который (он знал) тот не поймает. Однако Изуку перебил его раньше, чем Катсуки успел что-либо произнести. Он нервно теребил свою одежду, сплетал пальцы между собой, водил носком туфли по земле и, заикаясь, пытался что-то сказать. — П-привет, Каччан, я ходил, эм, к доктору вчера с мамочкой и-и он… он сказал… — он запнулся, испуганно оглядываясь по сторонам, будто загнанный в угол заяц поисках путей отступления от хищника. — У меня… Катсуки не мог терпеть. — Выразись уже, тупица! Ты можешь хотя бы говорить внятно?.. —… нет причуды… Оба вздрогнули, стоило этим едва слышимым словам прозвучать и тут же быть сдутым ветром. Беспричудный. Сказать, что Катсуки был сбит с толку, было бы абсолютным попаданием в цель.***
Митсуки Бакуго и Инко Мидория были обеспокоены неадекватными и странными отношениями между их сыновьями; Инко, в частности, была в абсолютном замешательстве. Её сын видел в Катсуки едва ли не центр Вселенной — он искренне восхищался своим другом, но тот в свою очередь издевался над Изуку при каждом удобном случае. И всегда за пинками и щипками следовал смех или самоуверенная улыбка — неприкрытый детский крик о внимании. Когда Изуку однажды вернулся домой с разбитой дрожащей губой, весь красный и в слезах, с растрёпанными от беготни волосами и в запачканной форме, Инко отвернулась, подавляя всхлипы в попытках успокоиться. Митсуки не знала, чего ожидать, когда её сын ворвался через входную дверь, громыхнув ею и направляясь в комнату с тяжёлым агрессивным топотом. Митсуки устало вздохнула. — Не ломай мне двери, засранец! В ответ прозвучал лишь ещё один грохот — в этот раз это была дверь в комнату Катсуки. Тем вечером Инко позвонила Митсуки, чтобы рассказать о том, что, как она подозревала, произошло между Катсуки и Изуку. Её сын помчался защищать другого мальчика, и "я просто упал" было недостаточно, чтобы она могла вот так вот просто всё оставить; однако она не могла ничего поделать. Митсуки знала, что они обязаны были поговорить с Катсуки, но предпочла оставить эту задачу Масару. То, что заставило её сына избить единственного друга, было определённо личной обидой, и в связи с обладанием тем же характером, она как никто другой понимала, что никто из них двоих не умеет достаточно умело ладить с шатким характером Катсуки. Чувство клише горчило на языке, однако правда была в том, что она была даже без понятия, как бы жила без мужа.***
Ни для кого не стало сюрпризом, что Катсуки не слушал своих родителей. Вообще. Он больше не избивал Изуку — он игнорировал его, будто это было единственным способом избежать драк; старался не пересекаться с ним в школе, однако всё же периодически отпуская колкое словечко. Деку, конечно, делал вид, будто ничего не произошло. Казалось, это так просто для него — будто не Катсуки бил его прямо в лицо. Будто не было больно. Будто слова не задевали его. Будто он был лучше Катсуки во всём, кроме того, что не имел причуды. Видеть этого придурка и его сияющую беззаботную улыбку заставляло стискивать зубы до боли в челюстях. Ведь как смел этот никчёмный Деку считать, что он был чем-то лучше пыли под его ногами, чем-то лучше мелкого камешка, который так и хотелось пнуть? Как смел кто-то настолько жалкий считать себя другом Бакуго? Его причуда проявлялась вместе с раздражением, вызванным этим Деку, на которого был направлен соколиный взгляд учителя. Что тогда случилось, каждый ученик знал уже к концу обеденного перерыва, а ситуация накалилась ещё больше, стоило родителям узнать об этом. Он не собирался повторять этой ошибки снова. — Сынок, не хочешь поговорить об этом? Мы слышали о том, что случилось между тобой и Изуку-куном. Очень некрасиво с твоей стороны. Мы… —… готовы помочь, — произнёс его отец. Хотелось наорать на него, потому что какого чёрта с ним обращаются так, словно он был сломлен и нуждался в помощи, когда таковым был как раз-таки никчёмный Деку? Катсуки сдерживал свой гнев до окончания школьного дня, мелко дрожа, переполненный раздражением, словно бутылка с газировкой, которую трясли на протяжении минуты. Он выплёскивал всё в парке неподалёку. Суставы пальцев звучно хрустели, чтобы затем материализовать искры в ладонях; крышу сносило от такого долгого ожидания. Он обожал пользоваться своей причудой; чувствовать огонь глубоко внутри себя и давать ему волю было самым личным способом самовыражения. Он бы разрушил этот парк менее, чем за неделю, но его постоянно осуждали прохожие. После, когда он занимался этим во дворе дома, на него лишь однажды пожаловалась одна из соседей: — Прекрати шуметь! — послышалось гневное восклицание. — Заткнись, карга! — лишь только и раздалось в ответ из-за непрочного забора, что разделял дворы. В любом случае, с чего её это вообще касалось — она ведь, скорее всего, как и все старики, была полуглухой. Это не его проблемы.***
Изуку первым заметил изменения в Катсуки. В школе он всегда был шумным: шумел, когда стремился ответить раньше других; шумел, когда пытался заглушить остальных; и шумел, чтобы убедиться, что все взгляды устремлены на него. Изуку, разумеется, не был исключением из тех, кто попадал под его давление. В конце концов, всё ещё было сложно противостоять чистой самонадеянности, которая переполняла его друга. Он имел силу духа за двоих, и это было хорошо — Изуку-то не был уверен, что когда-либо будет уверен даже в самом себе. Катсуки около года не приближался к нему меньше, чем на метр, но его слова всё ещё ранили. — Отвали, я не хочу заразиться бесполезностью, — раздавалось насмешливое. Со временем эти слова не просто били по уверенности Изуку в себе — они становились всё громче. Тон, что был чуть выше, был тоном, который, Изуку когда-то слышал, назвали "внутренним голосом". Он не обращал особого внимания на то, что говорит и на то, как обычно громко отвечал людям, раздраженно кривясь. — Чего? — Э, о чём ты, нахрен, вообще? —Эй! Говори громче, я не собираюсь опускаться до твоего уровня. Словно он хотел, чтобы весь мир подстраивался под его громкость, потому что это всё не стоило того, чтобы он прилагал хоть какие-то усилия, чтобы услышать что-либо. Наверняка это было высокомерно с его стороны.***
Где-то на интуитивном уровне Изуку понимал, что он был единственным заметившим изменения в поведении Каччана. Количество людей, что обычно вились вокруг самоуверенного юноши, сильно возросло — в основном из-за страха, ведь никому не понравилось бы, если бы на него постоянно кричали. Без разницы, насколько удивительным во всём был Каччан — это не стоило того, чтобы избегать тебя, стоило переступить черту, и чтобы столкнуться лицом к лицу с его гневом. Было очевидно, что с тех пор, как Катсуки стал отдаляться от застенчивого мальчика, он потерял определённую цель в жизни и его знакомые, родня и учителя теперь просто смирились с его агрессивным поведением. Довольно-таки удивительно, что худшее, что могло быть, стало нормой для их класса. Учитель мог говорить, пока писал что-то на доске, но если по какой-то причине он не смотрел на учеников в то время как задавал Каччану вопрос по теме, тот его игнорировал, продолжая писать что-то в тетради. Он был в своём собственном мире концентрации — недаром его оценки были просто идеальными — и было трудно поверить, что кто-то никчёмный мог выдернуть его оттуда. Всё началось тогда, когда он ощутил на себе множество взглядом и оторвался от тетради, чтобы заметить, что учитель выжидающе смотрит на него. — Что? — спросил он тогда раздражённо, пугая сидящих рядом и разбивая на осколки гробовую тишину в классе. — Бакуго-кун, я задал тебе вопрос, не мог бы ты ответить на него? — учитель продолжал пялиться на него. Хорошо привыкший к неожиданным действиям ученика, ему практически физически стоило готовиться к чему угодно. — Э?! Какой, на хер, вопрос?! — Речь, Бакуго-кун. Теперь, пожалуйста, ответь, — не обращая внимания на отказ Бакуго, продолжал настаивать на своём учитель. Изуку вжался в своё сидение, поёжившись. Ничем хорошим ситуация не обещала обернуться. — Никакого чёртового вопроса Вы мне не задавали! — Катсуки нахмурился. Его терпение выходило из-под контроля, что был видно по начинавшим дымиться ладоням. — Бакуго-кун! Следи за языком, я не буду повторять! Ножки сидения Бакуго противно заскрипели, когда он внезапно вскочил. — Идите на хер! — К директору! Живо! В классе повисла тишина. Ученик вышел из-за парты и направился к двери, тяжело дыша и краснея от злости. Бакуго никогда не вызывали к директору. Никогда. На него часто жаловались за его грубую речь, но лишь недавно начало случаться, что он не мог успокоиться и держать себя в руках даже в обычных ситуациях. Этот факт и смутил Изуку, усугублённый также ругательствами Каччана и очевидным раздражением. Будто он реально не верил, что учитель вообще говорил.***
И Митсуки, и Масару заметили перемены в своём сыне. Они не волновались за то, что он разрушал их двор. Если это помогало в том, чтобы он не трогал Изуку снова, они были готовы пожертвовать ним. Никто из них особо не интересовался садоводством, так что они особо не волновались. Но недавно в дом Бакуго начали поступать звонки из школы — в основном, жалобы на речь сына. Вопрос неоднократно пытались обсудить, однако всё всегда заканчивалось словесной перепалкой Митсуки и Катсуки за обеденным столом. — Делай так, как я говорю, а не так, как я делаю, чёртов засранец! — Тогда почему ты это делаешь?! — Потому что я могу! — Тогда почему мне нельзя?! Масару лишь устало массировал виски. Если вы подумали, что за столько лет он привык к крикам, то вы определённо ошиблись. Из школы звонили всё чаще и чаще; учителя абсолютно не понимали, почему Катсуки почти постоянно находился в ярости. Его пытались отвести к детскому психологу, но едва мальчик ступил в зал ожидания, механизм заработал по старой схеме. — Идите на хер! Я не… Со мной всё в порядке! — кричал он, кипя от негодования, сжимая кулаки, начинавшие гореть и грозившие сжечь всё, что помешает ему пройти до машины через парковку. Единственная причина, по которой Митсуки безоговорочно отвезла его домой, было осознание того, что её сын достаточно решителен, что, если бы помощь требовалась, он бы хотя бы попытался её получить. К тому времени, как ему исполнилось девять, родители начали серьёзно беспокоиться о своём сыне. Он категорически отказывался говорить с ними об этом, единственной причиной было то, что он был убежден, что они делали это, потому что считали, что он "не в порядке". Митсуки и Масару пытались обратиться за помощью в детский центр — вдруг они делают что-то не так? — но в ответ получали лишь: "У него просто рано наступил пубертатный период, вот гормоны и вышли из-под контроля". Наказали следить за диетой, быть терпеливыми… и просто отправили домой, будто врачам давно было всё равно, что отвечать. Катсуки скатился в учёбе и оба взрослых отчётливо помнили их переполненного яростью сына, ворвавшегося в абсолютно уничтоженный сад, крича, что "они были идеальными, тетради были идеальными, и это было, блять, несправедливо". Они мгновенно начали расспрашивать его о причинах негодования, отчаянно пытаясь добиться объяснений от сына. — Катсуки, что в том тесте было несправедливого? Он надулся, швыряя палочки для еды на стол, почти не притронувшись к карри. — Там было то, что мы не проходили, — пробубнил Катсуки, уставившись в стол. Митсуки мельком взглянула на Масару перед тем, как продолжить. — Ты уверен, что вы это не учили? — Да! Конечно! Мои записи — идеальная копия записей с доски! — воскликнул он, вставая из-за стола и плетясь в комнату.***
Позже Митсуки позвонила Инко. Они не общались на протяжении нескольких месяцев, обе занятые тем, что предоставляла им жизнь. — Привет, Инко, это Митсуки. Ты не против, если я спрошу кое-что у Изуку-куна? — О, привет, Митсуки! Приятно тебя услышать, всё нормально? — Всё хорошо, Инко, — я просто хотела бы прояснить кое-что. — О, раз так, погоди секунду, я дам Изу телефон. — П-привет? Тётушка Митсуки-сан? — Привет, малой! Хочу тебя спросить: вы сегодня писали тест; ответы на всё были в тетрадях? Изуку запнулся, наверняка раздумывая над всеми вопросами, что он запомнил. — Я… эм… Вроде?.. Насколько я помню, всё, что было в тесте, мы обсуждали последние несколько уроков… — его голос неуверенно дрожал, постепенно затихая. — Мой мелкий говорит, что его записи были идеальной копиркой с доски, но он не особо ладил с той темой; может, есть какие-то идеи на этот счёт? — Э-эм, ну, большинство информации не писалось на доске… Т-так что, в смысле, может, из-за этого?.. Ка-Каччан не особо много пишет, когда сенсей говорит… "Почему так может быть? Он думает, что учитель недостоин того, чтобы слушать его?" — размышляла Митсуки. — Хорошо, спасибо, Изу-кун! Не волнуйся, это останется между нами, обещаю! — Д-да, сп-спасибо, тётушка. Пока. Позже, когда Митсуки спросила Катсуки, что он думает об учителе, его ответ был несколько более ёмким, чем она ожидала, так что она уже понимала, что проблема беспокоила его. Было успокаивающе думать, что она наконец-то получит от сына хоть какие-то объяснения. — Он постоянно шепчет! Я, блять, ни черта не слышу, потому что его голос не громче писка мыши! Он периодически вызывает меня и задаёт вопросы, которые даже не обозначает на чёртовой доске! Это тупо! Почему учитель шепчет? Катсуки должен был слышать его достаточно хорошо — она знала, ведь заметила, что их сына пришлось пересадить на первую парту из-за «определённых обстоятельств». В конце концов, Изуку же хорошо слышал учителя. Позже Масару предположил, что Катсуки стоит сводить проверить слух под предлогом "периодически стоит полностью проверять состояние всего организма".***
"Обычная проверка" была бесцельной. Практически час доктора проверяли его нервы и испытывали его терпение, задавая тупые и очевидные бессмысленные вопросы. Это выводило из себя, и всё равно через секунду звучал очередной вопрос. "По шкале от 1 до 10, насколько хорошо ты бы сказал, что расслышал это?" Он был готов взорваться. Наконец-то странно выглядящий задрот уселся, поправляя свои стрёмные круглые очки с тяжёлым вздохом, будто он тут был единственным раздражённым. — Бакуго-кун, мы боимся, что у тебя тяжёлый случай повреждения сенсоневрального нерва. Лицо мальчика нервно скривилось, пальцы сжимали колени. Гнев возрастал в груди, будто надувающийся пузырь, что жёг и увеличивался, не давая дышать. — Если вы ожидаете, что я знаю, что это, бл… Его прервало лёгкое касание ладони матери его напряжённых кулаков. Она была аккуратной, но пропала вся шутливость и близость из движений. Её палец аккуратно поглаживал кожу ребёнка, стараясь дать столько успокоения, сколько она была в состоянии. Она заговорила, её горло словно сдавливал страх: — Катсуки, малыш, у тебя пропадает слух.