***
Бакуго-младший был в абсолютной прострации. Когда изначальная свирепость остыла, он едва ли понимал, как реагировать на озвученные новости. Мать выволокла его из кабинета выкрикивающего проклятия в сторону доктора и прожигающего всё, до чего мог дотянуться. — Лжецы! Вы все – мерзкие грёбаные лжецы! Сдохните! — Катсуки! Остановись! — выкрикнула Митсуки, когда они вышли на парковку, шокируя его и остужая его гнев. Это было так непохоже на то, как она обычно кричала на него, – её вскрик был полон боли, что ужаснуло мальчика. Она всё ещё продолжала крепко удерживать его дымящееся запястье, удерживая от использования причуды в полной мере. Женщина поглаживала большим пальцем запястье ребенка в попытке успокоить; было видно, что она вот-вот была готова расплакаться. Рука переместилась выше, к затылку, перебирая светлые пряди. Взгляд был наполнен мучительной печалью, по бледному лицу медленно скатилась слеза. — Мне... — её голос дрожал. — Мне так жаль, малыш. Чувствительность в её голосе выдернула Катсуки из транса, напряжение нарастало в груди, руки просто повисли по бокам в истощении. Митсуки притянула его к себе и сжала в крепких объятиях. Он отказывался принимать тот факт, что глаза щиплет, а в горле встал огромный ком, мешающий выдавить хоть слово. Вселенная затихла для Катсуки. До самого дома он ехал уставившись в пол, склоняя голову под весом навалившейся реальности. Он невесомо провёл рукой по волосам, заходя в комнату и беззвучно закрывая за собой дверь. Вздохнув, Бакуго-младший сел за компьютер, вводя пароль и запуская одну из игр. Посмотрев на доведённый до максимума ползунок громкости, Катсуки быстро отвёл взгляд, агрессивно задёргивая шторы. Замечая лишь полосу света, едва проходящую сквозь ткань, он почувствовал, как силы внезапно покинули его. Откидывая голову, он дрожаще выдохнул и осел на пол. Сгибая ноги в коленях и утыкаясь в них лбом, Катсуки прижал дрожащие руки к ушам. Он кричал. Кричал до тех пор, пока горло не начало невыносимо болеть, а любой звук не вырывался лишь хрипом. Он сидел в полном одиночестве, пытаясь скрыть всхлипы в темноте комнаты и в веселой музыке, звучавшей из колонок. Глухой.***
Когда Митсуки думала, что самая тяжёлая часть её материнства закончилась после "несправедливо выставленной двойки" Катсуки, она ужасно ошибалась. Она и не подозревала, какая выдержка ей понадобится, чтобы представить, что не слышит, как её единственный сын плачет о том, что все его мечты безжалостно разрушены. Масару лишь держал её руку в безмолвной поддержке, когда они сидели в гостиной, молча размышляя о главном наступающем переломном моменте в жизни их сына. Когда они заставляли его бросить свою мечту стать героем, чтобы сохранить свой слух? Хочет ли он вообще им быть после всех тех протестов против того, чтобы быть "сломанным"? Если они поддержат его, можно ли будет их обвинить в полной глухоте сына? И какого чёрта о подобном ни слова не сказано в тех обучающих книжках для родителей? После очередного пронзительного крика Катсуки, отражающегося эхом от стен, Митсуки скрыла лицо в ладонях. Масару перегнулся через стол, в успокаивающем жесте кладя тёплую ладонь ей на плечо. — Мы пройдём через это. Катсуки сильнее этого, — прошептал он. — Но что, если я – нет? — Митсуки подняла голову, тяжело вздыхая. Масару лишь наклонил голову, поджимая губы, демонстрируя сожаление вперемешку с некой надеждой. — Как такое вообще возможно, если ты – сильнейший человек, которого я знаю?***
Несколько часов спустя, когда Катсуки не спустился ужинать, его родители смогли лишь вздохнуть и обменяться взглядами, полными надежды, сидя в непривычной тишине. Зная своего сына, они понимали, что тот просто уснул (что было обычно для его ранних лет), чтобы избежать последствий вспышек гнева. Солнце встало следующим утром, Катсуки – нет. Привыкшие к тому, что их сын, ранняя пташка, вставал с первыми лучами солнца, они обеспокоились. Осторожно постучав в дверь, Митсуки проговорила через закрытую дверь: — Катсуки, милый, завтрак готов. Секундная беспокойная тишина повисла в воздухе. Митсуки зашла в комнату сына, сразу же замечая застеленную кровать. Оглядываясь в темноте комнаты, её глаза уловили фигуру, свёрнутую калачиком на полу, с руками, покоившимися на лице, съехавшими с ушей. — Катсуки? — произнесла она, присаживаясь на корточки и надеясь, что говорит достаточно громко, чтобы он проснулся. Единственным ответом было бормотание и недовольно зажмуренные глаза. Она протянула руку и потрепала сына по коротким волосам, таким же светлым, как у неё. — Ну же, засранец, завтрак готов, — прозвище было обычным, но произнесено необычно нежно. Усаживаясь на полу, Катсуки не мог не скривиться от тупой боли в затёкших конечностях. — Нечего было спать на полу, дурачок, — Митсуки улыбнулась и помогла ребёнку встать на ноги.***
Следующие дни в доме Бакуго были ужасающе тихими. Митсуки с мужем отчаянно пытались сохранять в доме привычную атмосферу, но Катсуки лишь фыркал или ворчал в ответ, упорно избегая любых попыток выйти с ним на контакт. Митсуки была в тупике, абсолютно не имея понятия, как поднять настрой своего сына. Он наотрез отказывался ходить в школу и выходить из комнаты, если это был не приём пищи. Её сын всегда был той ещё головной болью, с его энергичным, пылким нравом было сложно поладить, но он продолжал быть её ребёнком, и она любила его таким. На мальчика, что слонялся вокруг дома, было больно смотреть, он абсолютно замкнулся в своей скорлупе, и ей нужно было что-то с этим делать. Она была в отчаянии и нуждалась в помощи, так что обратилась за ней к подруге времён старшей школы – Инко. Она чувствовала немалую вину за использование подобных методов, но был лишь один человек, который мог вернуть её сына в его обычное состояние. Изуку был славным мальчиком, наивным и добросердечным до мозга костей – полной противоположностью её собственного сына. Потому ли, что противоположности притягиваются или безжалостно сталкиваются, два мальчика всегда были неразлучны. Когда они были маленькими, Изуку всегда и везде следовал за Катсуки; этого застенчивого мальчика едва ли видели более чем в шаге от её сына. Когда он стал более уверенным в себе, Бакуго приходилось убеждаться в том, что младший мальчик где-то рядом. Когда он не был, приходилось придумывать способы, чтобы приковать к себе внимание. И было всё равно, плохое впечатление или хорошее он произведёт на этого мальчика с зелёными волосами. Даже учитывая то, что они росли вместе, веснушчатое дитя продолжало считать, что они друзья, и самым грустным было то, что тот и был самым близким другом, который, скорее всего, у него когда-либо будет. Даже когда слова Катсуки стали наполняться ненавистью, они всё равно относились к Изуку. К этому тупому Деку. Убедить Инко привести Изуку было сложно, но после того, как ситуация полностью прояснилась и она убедила её, что "да, они будут дома, и нет, Катсуки не навредит Изуку", она нехотя согласилась. Зная очень хорошо, что сын будет в ярости, когда обнаружит, что они не только рассказали о случившемся кому-то, не спросив его разрешения, но ещё и из всех людей это был "Деку", Митсуки была готова. В какой-то степени, она поняла бы, если бы он разозлился на неё – имел полное право. Если бы это снова зажгло огонь в глазах её ребёнка, она была готова на всё что угодно.