Розье

Нагло игнорируя мое желание, заветный день из первой половины декабря не собирался наступать в конце ноября. Зато в Нурменгарде цвели розы. Когда Винда была занята, возле этих роз гуляли мы с Аурелиусом; как-то он остановился возле одного из кустов, дотронулся пальцами до бутона и подумал о шипах. Аурелиус менялся чуть ли не быстрее меня; если с пару недель назад он казался мальчишкой, которому нужна защита (особенно для его бедного израненного сердца), то теперь он был уверенным молодым человеком. Теперь он — вполне осознанно — искал во мне опору, а не слепо пытался прибиться к кому-нибудь дружелюбному. Идеи Гриндевальда в нем набирали силу, так что он сам становился сильнее. Гриндевальд, конечно, связывался с ним из Америки, так что мне просто нужно было поддерживать чужое начинание. Гриндевальд говорил с Аурелиусом о семье, и я спросила про семью. Гриндевальд говорил про магию, и я спросила про магию. Гриндевальд рассказал ему о том, что я убила аврора… Когда я оказалась среди цветущих зимних роз снова, Винда спросила, что Аурелиус ответил. Цветы ее совсем не интересовали, разве что один раз она проследила за моим взглядом и задумалась, стоит ли срезать одну розу и подарить мне — но я отвлекла ее. Жест был бы красивый и приятный, но не хотелось, чтобы сад страдал просто так, а домовики потом его восстанавливали. Я пересказала Винде ответы Аурелиуса и, не удержавшись, заметила: — В нем много злости. И чем он увереннее, тем ее больше. Это странно — обычно бывает наоборот. Винда задумчиво хмыкнула, глядя перед собой; над стеклянной крышей густели сумерки, так что сад становился мрачноватым, а Винда с ее огромными светлыми глазами — почти пугающей. Я обняла ее за предплечье (руки она спрятала в карманах), и стало спокойнее. Вообще-то, Винду стоило бояться. Всем, кроме меня. — Эта злость — не от страха. Представь, что драконья оспа воплотилась в человека — получишь полную картину. Она внимательно посмотрела на меня, пытаясь понять, не переступила ли черту. Нет, не переступила. Это Тине всегда было слишком больно вспоминать родителей, ей было что вспоминать, я же — живой пример того, как много в детстве значит разница в два года. Стала бы я мстить за то, что это детство закончилось слишком быстро? Ну, у меня были дела поинтереснее. Куини, выросшей с мамой и папой, никогда не существовало, зато была я, и я ничего не могла исправить. Особенно — злостью на болезнь. Интересно, почему Винда так Криденса поняла? Обдумала то, что Гриндевальд ему внушал, или что-то другое?.. — А ты злишься, Куини? Мы свернули к дверям в замок. Винда даже сбавила шаг, — так важно ей было узнать ответ; мы обе знали, что, едва зайдем внутрь, нам станет не до разговоров. Пока Винда оставалась в замке, не хотелось тратить время зря. — Нет, — честно ответила я с улыбкой. — Разве что немного. За то, что вы с мистером Гриндевальдом меня проверяете. Они же не думали, что я не догадаюсь? — Он не видел, чему ты научилась, — парировала Винда, нисколько не удивившись. — Это простая осторожность, не принимай на свой счет. От того, что она попыталась оправдать Гриндевальда, проверкой это быть не перестало. Даже после всего, через что я прошла в Нурменгарде… Улыбка не прошла мимо Винды, судя по довольному взгляду. Кажется, она решила, что мое — относительное — спокойствие напрямую связано с ней; не сказать, что она ошиблась. Она оставалась незнакомкой, но незнакомкой, которая протянула руку, когда я больше всего нуждалась в помощи (в бессмысленной погоне за теми, кого считала семьей). С ней я впервые за слишком долгое время знала, кого ждать и к кому возвращаться. То, что я не поддалась злости, в ее понимании значило, что я осталась неуверенной и уязвимой. Значит, я нуждалась в заботе. Глупо было бы спорить и отказываться. Но почему она так понимала Криденса в вопросе семьи? Я решила поспрашивать Винду о родных, но позже — в Риме, в котором для всего хватило бы времени. Даже для разговора, который мог оказаться неприятным. — Думаешь, Гриндевальд позволит мне уехать? Винда остановилась, повернулась ко мне и посмотрела так, что сразу стало ясно: я сказала что-то не то. На ее губах заиграла снисходительная нежная улыбка. Нет, Винда не видела во мне дуру — она видела во мне кого-то, кто не очень удачно дурой притворился. Но она приняла попытку с огоньком в глазах. — Я смогу договориться со старым другом. Я почувствовала, что нужно срочно что-то ответить, но Винда не позволила: мягко взяла меня за подбородок и поцеловала. Она будто хотела утихомирить, и у нее получилось; я обняла ее, спрятав руки под ее расстегнутым пальто. Она совсем не злилась. Я точно почувствовала бы, если бы она злилась. В следующий раз в саду я гуляла с Гриндевальдом, вернувшимся из Штатов. Он неспешно шел рядом, как обычно слегка угрюмый, и думал — как ни странно — о красоте розария. В его замке был огромный зал для абсолютно бесполезного волшебникам оружия, он же ценил небольшой живой лабиринт с цветами — человек-противоречие, как ни посмотри. — Расскажи мне об Аурелиусе. Как, по-твоему, он себя чувствует? Разве Винда спрашивала о том же не для Гриндевальда?.. Я рассказала, что в парне крепла вера в Высшее Благо и ненависть к английскому магу — Дамблдору или как-то так, упоминание этого человека вызвало у Гриндевальда странную эмоцию. — Он больше не живет прошлым, — добавила я. — И в этом велика твоя заслуга, как его друга, — Гриндевальд ободряюще, но невыразительно улыбнулся. Интересно, я была достаточно хорошим другом? Может, он так и спросил Криденса, чтобы проверить меня еще и в этом. — Надеюсь, ты позаботишься, чтобы Аурелиус не скучал во время твоей поездки в Италию. Рим! Я даже не попыталась сдержаться и улыбнулась во все тридцать два. Наконец-то я увижу хоть что-нибудь кроме темного замка, в котором делаются еще более темные дела. — Конечно. Вообще-то Криденс был слишком увлечен изучением магии, чтобы сильно скучать по мне, но что-то заставило промолчать. Винда сдержала обещание, а я из-за неосторожности могла все разрушить. Кто знает, что она сказала Гриндевальду. — Вижу, это путешествие тебя совсем не пугает. Хорошо. Оно пойдет тебе на пользу. — Да, наверное. Если честно, я рада, что поеду. Сама бы я точно не решилась, но с Виндой совсем не так страшно. — Я говорила как по уши влюбленная девчонка, нужно было срочно исправлять ситуацию. — Вы же давно ее знаете. Судя по усмешке Гриндевальда, я справилась из рук вон плохо. И чего я ожидала? Даже если бы Гриндевальд не был старше меня почти в два раза, он все равно был бы умнее. Я осмелилась осторожно проверить, права ли я — да, он забавлялся со снисходительным пониманием, но думал на немецком. — Пожалуй. Мы с Виндой познакомились в год ее выпуска из академии, с тех пор она меня ни разу не подводила. Значит, они знали друг друга около тринадцати лет; он определенно ей доверял. Он напоминал какого-нибудь генерала из прошлого века: позой — гордая осанка и сложенные за спиной руки, — выражением слегка сурового лица, даже одеждой. Доверие такого человека дорогого стоит. — В противном случае я не попросил бы ее позаниматься с тобой. К слову, как твои успехи? Так значит, это была не ее идея. Она вернулась бы, если бы Гриндевальд не подтолкнул? В груди прошла какая-то морось. Пусть так, Винда вернулась бы. Да, точно: она и не собиралась меня бросать. Гриндевальд хорошо знал ее и наверняка понял, чего она хотела, поэтому он предложил ей провести занятия. Или у нее просто был другой план. — Я многому научилась, — сказала я. — Даже кажется, что стала другим человеком. — Разве нет? Ты изменилась. Теперь я вижу, что ты не та потерянная девочка, которую нужно было за руку вывести на верный путь. Нервная усмешка вырвалась сама собой. Да, теперь я шла сама и прекрасно видела свою дорогу. Не знала только, куда она ведет. — Это уж точно. — Ирония тебе не к лицу. Что тебя беспокоит, друг мой? О нет. Как я могла так глупо проговориться?! Выдать свои сомнения Геллерту Гриндевальду! Это Нурменгард, здесь после такого впору прощаться не просто с планами, но и с жизнью — и это если повезет!.. — Куини, — серьезно произнес Гриндевальд и взял меня за плечи, когда я обернулась. Руки у него были огромные, жилистые и очень сильные — не такие, как у Винды. — Разве я похож на твоего врага? Он походил на врага для всех правил и здравого смысла, но не для меня. Чуть наклонив голову вперед, он смотрел на меня как человек, который искренне предлагал пусть и жестокую, но дружбу. — Нет, — пискнула я, качнув головой. — Нет, конечно нет. Я просто… Я уставилась на его плечо, собираясь с мыслями, а потом виновато посмотрела в глаза. Стало не по себе — голубой глаз Гриндевальда смотрел как будто сквозь кожу, а в другом, черном, горел приветливый огонек, — но отступать было поздно. — Просто я больше не чувствую, что верю в Высшее благо. Я не хочу уходить, — я правда это сказала?! — но я… Я запнулась, и Гриндевальд подхватил фразу спокойным, понимающим тоном: — Ты переживаешь то же, что и все мы. Пустые сомнения. — Он беззвучно криво усмехнулся, поймав мой взгляд. Какими переоцененными кажутся собственные переживания, если описать их простыми словами. — Тебе кажется, что жертвы не стоят цели, а наша вынужденная жестокость не отличается от жестокости, которой упиваются наши враги. Так ведь? Я кивнула, и он, обняв за плечи одной рукой, повел меня дальше между живыми изгородями. Может, он не видел во мне девочку, но обращался со мной как с ребенком, которому с деланным уважением объяснял элементарную задачку. Не самый плохой вариант — он ведь мог разозлиться. Оказалось, что из его объятий совсем не хочется сбежать с воплем; мне было скорее неловко, но я больше не боялась. Гриндевальд не убивал и не калечил приспешников, только предателей. А еще он считал важным держать легилимента при себе, каким бы этот легилимент ни был. — Ты вольна уйти. Я не буду ни мешать, ни преследовать. Можешь вернуться ко слишком осторожной сестре, к бессердечным аврорам… Вернись к любви, которая не имеет права оставаться делом двоих. И к забвению. Я пытался тебя спасти от этого, но выбор за тобой. — Он помолчал, пространно глядя перед собой и по привычке скосив челюсть — обдумывал слова. Я чувствовала, он примерялся к боли, которую собирался причинить. — Вот только примут ли тебя так же, как принимаем мы? И как он умудрялся размашистыми речами попадать точно в цель? Для Тини я точно стала испорченной младшей сестрой, всего лишь напоминанием о хорошенькой Куини, которая всегда знала, как помочь одной только фразой (теперь-то Тина не поверила бы ни единому слову). Якоб прошел войну, а я для него вдруг оказалась страшнее и невыносимее; если бы он и принял меня после всего, что я натворила, то каждый новый день вместе был бы для него все равно что битвой. По-настоящему рады мне были бы только авроры с Круциатусом и Империусом наготове. Нет, из побега точно ничего хорошего не получилось бы. Гриндевальд сказал правду: принять меня такой, какой я стала, могли только в Нурменгарде. Потому что находили выгоду — Гриндевальд забыл это упомянуть, но с мисс Розье я научилась читать между строк. Я могла бы противиться, возмущаться и устраивать сцены, но мне не хотелось. Массивные двери выхода скрывались за стеной из кустов — так и тянуло обойти ее и скорее убраться из сада, чтобы избежать разговора. Я слишком устала, чтобы разбираться, кто, чего и против кого от меня хотел. Пусть делают, что им вздумается. В конце концов, все друзья иногда манипулируют и находят в дружбе выгоду, только прячась за другими выражениями. — Нет, — сказала я тихо. — Не примут. Но разве это правильно — быть здесь, не веря в… Высшее благо? — Правильно то, что ты ищешь блага для себя — только найдя его, ты сможешь думать о других волшебниках. — Он помолчал, глядя перед собой и совершенно не смущаясь объятия, как будто мы были родственниками. «Благо для себя». Да, Гриндевальд был прав, я давно должна была начать думать о себе. Сначала были «мы с Тиной», потом «мы с Якобом» — ни к чему хорошему это не привело. — Мне нужна твоя помощь, но еще мне хочется, чтобы ты была счастлива. Из-за того, что его рука лежала на моих плечах, пола его пальто черным крылом укрывала мне спину. Я криво улыбнулась — «благо» и «счастье», случаем, не пахли дорогими духами с цветочной ноткой? Мне ведь стало спокойнее и как-то легче после того, как мы с Виндой начали ночевать в спальнях друг друга (хотя времени на маскирующие чары с каждым разом уходило все больше). С ней я забыла почти обо всем. — Да, знаю. — Я нахмурилась. Помощь — в чем именно? Он правда хотел остановить войну? — Я просто надеюсь, что моей помощи достаточно для того, что вы хотите сделать. Гриндевальд коротко усмехнулся. — Ты хорошо справляешься. — Мы дошли до поворота, за которым тропинка вела к выходу из пристройки для сада. — Позже особенно пригодится то, что ты хорошо знаешь не-магов. — Правда? Почему? — Я хочу объединить миры волшебников и простых людей. Статут о Секретности не просто вынудил нас прятаться, он лишил нас возможности развиваться так, как не-маги. Мы слишком многое упустили и продолжаем упускать, игнорируя их достижения. Нужно это исправить, но прежде всего — остановить войну. Мы подходили к дверям. Живые изгороди лабиринта закончились, уступая двум линиям кустарников вдоль дорожки; пышная, раскидистая зелень с редкими цветами упиралась прямо в темно-серую стену замка, по которой с видимым трудом пытался вскарабкаться плющ. Хорошо освященный ярким солнцем, весь этот сладкий сон садовника плохо сочетался с облачком пара, вырвавшимся изо рта, когда я заговорила. — Вы правы, так будет лучше для всех. И я буду рада помочь, конечно. В Статуте много чего несправедливо, он и мне жизнь испортил. Гриндевальд странно улыбнулся, открыв мне дверь. — Надеюсь, сомнения больше не будут терзать тебя. — Мы зашли внутрь, в теплый коридор замка, наполненный легкой сыростью, запахом дорогого дерева и желтым искусственным светом. — А сейчас прости меня, дела ждут. Не дожидаясь реакции, Гриндевальд зашагал дальше по коридору — неторопливо, но слишком уверенно для бесцельной прогулки. Я пошла в другую сторону. «Another one bites the dust, another one bites the dust, and another one gone, and another one gone», — в голове крутилась мелодия, которую частенько напевала знакомая девчонка из МАКУСА. I’m gonna get you, too… Убедившись, что мы с Гриндевальдом разошлись, я остановилась посреди коридора и закрыла лицо руками. Как давно Гриндевальд читал мои мысли? Он понял, что я спала с Виндой, по моим мыслям, по фразе или по тому, что узнал не от меня? А то, что Винда спрашивала про Аурелиуса — он уже знал это, или я ее подставила? Он понял, что я догадалась о его легилименции?.. Что, если он специально позволил мне догадаться? Он говорил с другим легилиментом, не мог же он случайно ответить на не заданный вопрос. Но зачем ему это? Рано или поздно он раскрыл бы свой план — или, по крайней мере, теперь я знала, что с ним нужно быть осторожнее. Но что, если я сама того не зная навредила Винде? От нее зависел мой пусть и временный, но побег! Слава Мерси Льюис, я быстро нашла Винду в огромном замке. Она говорила о чем-то с Кэрроу и Крафтом; увидев их спины, я чуть не споткнулась на пороге зала с камином и лестницей на второй этаж. Винда заметила меня, но не подала виду — и хорошо. Выждав немного, она подумала про библиотеку, и я отступила и аппарировала. Нурменгард может сделать параноика из любого: я не хотела, чтобы нас с Виндой видели вместе сразу после разговора в саду. Гриндевальд, узнав, точно понял бы, зачем я к ней прибежала, и меня точно во что-то втянули бы. Ну уж нет. Я просто хотела исправить собственную ошибку, вот и все — дальше пусть сами разбираются. Я прошлась между книжными шкафами, проверяя, нет ли кого лишнего, но залитая светом библиотека была пуста. Что сказать Винде? Она владела окклюменцией — неидеально, но достаточно, чтобы ее не получалось прочитать незаметно, — а еще она знала Гриндевальда больше десяти лет. Она наверняка догадалась о его легилименции, если он сам не рассказал. Но стоило ли говорить, что я тоже все поняла? Вряд ли Гриндевальд позволил бы узнать правду, если бы не хотел выразить особое доверие. А Винда была вторым человеком в Нурменгарде. Я вернулась к высокому окну, в пыльное теплое пятно света. Мертвый пейзаж за стенами замка так и не изменился: черные острые скалы под снегом и холодная бездушная пустота. В ее сердце только Нурменгард был оплотом жизни и человечности. Что значит, было паршивее некуда. У порога застучали каблуки, и я обернулась. Обманчиво-спокойная Винда закрыла за собой дверь. — Что-то случилось, ma chérie? «Моя милая» ничуть не смягчило тон Винды, наоборот; она держала спокойное выражение лица, но ее голос звучал так строго, что за ласковым обращением хорошо угадывалось железное «не стоит тебе меня разочаровывать». Похоже, я отвлекла ее от важного разговора. И ради чего… Она будет в бешенстве. Я поежилась, и — сейчас или никогда — сказала: — Я разговаривала с мистером Гриндевальдом. Винда подняла бровь и подошла. — Я думала, ты будешь рада. — Я рада. — Я попыталась улыбнуться: судя по гримасе Винды, совсем неубедительно. — Но я должна кое-что сказать. Наклон головы, выжидающий взгляд. Я вздохнула, собираясь с мыслями. — Он разговорил меня, ну знаешь, со всеми этими ловушками и недосказанностью. — В ответ Винда изобразила праведное непонимание. — Кажется, я случайно проболталась про нас. И про то, что ты спрашивала про Криденса… Она задумчиво хмыкнула, отведя взгляд, повела плечами. — И что? Я отчетливо ощутила разочарование — наверное, из-за того, что не оправдались ожидания, какими бы они ни были. — Ты не злишься, — проговорила я. Стоило озвучить это как вопрос, наверное, но Винда в любом случае только качнула головой и снова посмотрела на меня. — Не вижу причины. Ничего нового ты ему не сказала, но если хочешь секретничать — в следующий раз будь осторожнее. — Потом, тепло, но криво усмехнувшись, она добавила: — Я только что бросила обсуждение планов с двумя идиотами, но твоя компания все равно намного приятнее. Я не сдержала улыбку и посмотрела под ноги, но ощущение взгляда Винды от этого никуда не делось. Из-за лучей солнца показалось, что Винда была отлита из мягкого золота. — Прости. Внезапная мысль — Винда вспомнила о чем-то, а потом подняла руку и погладила меня по щеке, приблизилась, как для поцелуя или объятия. Солнце грело совсем не по-зимнему, Винда касалась меня очень нежно и чутко. Я накрыла ее руку своей — ластилась как голодная кошка, хотя, надумав заговоры как последняя дура, я вряд ли такого заслужила. А может, я и была права — неважно. Винда снова успокоила, и я снова забыла о том, что выводило из себя. Я могла на нее положиться. Даже если она подставила бы, причинила боль — лучше она, чем кто-то другой. — Он правда все из тебя вытянул? — спросила она тихо, но я хорошо услышала каждую ноту голоса и шероховатость хрипотцы. Сам вопрос ее забавлял, а в ее мыслях играла музыка. — Да, — кивнула я. — Меня понесло, когда он спросил о тебе, и это неудивительно, учитывая… ну, что мне нравится говорить о тебе, когда я скучаю. Я подняла взгляд и посмотрела в ее глаза. Их будто рисовали акварелью на чистом (бездушном) листе. Но я почувствовала, что она поверила (еще бы, я же ни словом не соврала) — ей нравилось думать, что я в нее влюблена. Мне тоже нравилось так думать. — Touché. — Винда заправила прядь моих волос за ухо. Она сосредоточенно обдумывала что-то, и все равно поцеловала: я даже за своими мыслями уследить не смогла. Когда она отстранилась, я потянулась за новым поцелуем, как будто это было самым естественным рефлексом, но она с усмешкой взяла меня за подбородок и накрыла губы пальцем. — Мне нужно вернуться к тем двоим, пока они не сделали что-нибудь… — Идиотское? — Именно, — она бархатно усмехнулась, и что-то встрепенулось под моими ребрами. Я не удержалась и дотронулась до ее лица, стерла небрежный след помады возле губ. Ухмылка изменилась; Винде, похоже, захотелось и размазать помаду снова, и бросить дела — но она взяла меня за запястья и медленно опустила мои руки. Ладно, нет так нет. Было уже тридцатое число ноября. — Скажи мне, если что-то снова пойдет не так. Фраза прозвучала слишком уверенно для простого предложения, но я кивнула. Закусила губу: в том, как Винда властно держала меня за запястья, как испытующе смотрела в глаза, как говорила почти приказом — в этом было что-то будоражащее. Каково это было бы — довериться ей полностью, не оставляя поблажки для побега? Наверное, все равно что сигануть со скалы, не проверив страховку и до дурного блаженства набравшись не-маговских веществ. Но я же могла ей доверять. Несмотря на то, что она ушла, так и не рассказав про легилименцию Гриндевальда. Может быть, потому что они были заодно. А может быть, потому что в ее воображении он решил бы, что я начала использовать окклюменцию из-за нее.