Розье

Ноги подкосились. Я осела на пол. Якоб на снимке выглядел счастливым; в день, когда мы делали фотографии, он так сиял, что мог засветить собою пленку. Мы тогда только начали встречаться, оба бедные и влюбленные, и он еще не помнил, кто я, не знал, что нам было положено скрываться… Для него это было время, когда все внезапно стало лучше и будущее начало радовать, вызывая предвкушение. Этого он заслуживал. Бесконечного безоблачного удовольствия от жизни. Никак не смерти от рук взбесившейся преступницы! Кулон не отпускал мой взгляд и безмолвно обещал прожечь руку до кости, если дотронусь. Темная, упругая на вид лужица крови вздрогнула, когда рядом стукнула шпилька дорогого замшевого сапога. Я вздрогнула, сглотнула тошноту обратно и посмотрела на тварь, собравшуюся уходить. Она остановилась. Приподняла удивленно бровь — думала, что представление закончилось и ничего интересного она больше не увидит. Захотелось задушить ее, приложить головой об угол комода, схватить с туалетного столика ножницы и ударить в длинную бледную шею. Не пользуясь магией, как сделал бы солдат, попавший на войну из-за мадемуазель Розье, или неподготовленный не-маг с Лузитании, или как сделал бы Якоб, если бы был на такое способен. Я убила бы ее голыми руками. Но я не могла двигаться. Броситься на Винду сейчас было бы чистейшим и бессмысленным самоубийством. Она пожалеет. Я заставлю. Но не сейчас. Нет. Слишком просто для нее. Как бы она ни мучилась, этого будет мало; но убийство — это слишком. Слишком гуманно. За то, что она сделала с теми бедными людьми и с Якобом. За то, что угрожала Тине. — Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. Я сама еще не представляла, если честно. Но уже тогда точно знала, что эта сука будет страдать. Кровавого цвета губы растянулись в ироничной усмешке. Винда подошла ко мне и, наклонившись, прихватила двумя пальцами мой подбородок, заставила приподнять голову. В глубине мутных глаз трепетал огонек самодовольства и азарта. — О, я наверняка знаю, что ты будешь или не будешь делать, — проговорила она, понизив голос до полушепота, а потом выпрямилась и посмотрела на меня с озорством. — Я берегу наш союз, дорогая. Я заставила себя улыбнуться идиотской шутке: вышло так, что бравада Винды аж потухла на мгновение. Хорошо, дорогая. Только смерть разлучит нас.

***

Свое первое задание личной служанки Розье я получила тем же вечером. С этой минуты вина за смерть Дюрингера лежала на мне одной, а Винда оказалась совсем ни при чем; примерно это мне и полагалось сказать Гриндевальду, еще и при всех. «Пошла вон», — устало отозвалась я. Мы обе знали, что отказаться я не могла, так что Винда правда оставила меня в покое, напоследок хмыкнув свысока. Выглядела я, откровенно говоря, хреново: из-за второго дня без сна под красными от слез глазами залегли синяки, даже кожа лица посерела. Только с таким видом в убийстве и признаваться. Оправдание придумалось быстро; слишком быстро для человека, который пол-дня сидел на кровати с зажатым в кулаке кулоном и смотрел в стену. Все получалось складно. Поговорив с Гриндевальдом и увидев его ранение, я испугалась и решила сама выяснить, что авроры готовили против него; но, перестаравшись, случайно довела Дюрингера до настоящего бешенства. И остановки сердца. Благими намерениями, как обычно. Из-за них я бросила человека, которого бросать было нельзя. Из-за них могла не просто потерять сестру, а стать причиной ее смерти. Как я до такого докатилась? Неужели это и вправду происходило? Меньше года назад я была обычным клерком, жила в непримечательной квартирке в Нью-Йорке и из всех преступлений могла приписать себе разве что магический салют на не-маговской улице, да и тот запускали компанией. Где пролегла та линия, за которой я стала тем, чем стала? Наверное, эта линия вдоль, а не поперек. Даже другая Розье когда-то казалась нормальной. Публичное покаяние прошло быстро и как-то безболезненно. Да и с чего бы меня волновало, что подумают прихвостни Гриндевальда? После смерти Якоба, после того, как я оказалась на месте тех немцев, которые в прошлый раз развязали войну. Пусть хоть убивают теперь, они-то хотя бы сделают все наверняка, а не как получилось с Массимо. А если нет, то буду присматривать, чтобы они не приближались к Тине. Некоторые ошибки нельзя повторять дважды, как ни крути. И, конечно, оставалась Винда. Не то, чтобы меня все еще вдохновляла мысль о кровавой расправе, но есть вещи, которые сделать просто надо. Не спускать же ей с рук то, что она сделала с Якобом и столько времени делала со мной. Это не-магов учат прощению — я ведь все-таки ведьма, да к тому же уже убийца. Гриндевальд выслушал «признание» с каменным лицом, игнорируя волну шепота, прокатившуюся по небольшой толпе — и только задумчиво скосил челюсть, закивав. Будь я Виндой, стоящей поодаль и способной только делать выводы по его выражению лица, я не догадалась бы, о чем он подумал. Не догадалась, что он убедился в ее неверности и понял, что мне угрожали. — Так что же ты выяснила, Куини? — спросил он спокойно, будто не замечая других магов. Он думал о том, какой ответ ждал. Думал специально для меня. И никто другой в комнате об этом даже не догадывался. — Он блефовал, — пожала плечами я. — Мы вовремя спохватились, он ничего не успел сделать. Просто понадеялся, что мы будем паниковать и наворотим дел. Саркастичная надзирательница справа от Гриндевальда подняла бровь, но ничего не сказала. Ответ ее устроил. Как же все-таки мерзко стало от мысли, что в противном случае она сделала бы что-нибудь Тине. Она. Та, кто не заслуживает и кончика ногтя на руке Тины, потому что этими же руками Тина спасала жизни. — Значит, случившееся никак нам не навредит, даже наоборот. Я ценю твою участливость, но в следующий раз предупреди, когда решишь позаботиться обо мне столь… радикальными методами. Кто-то за моей спиной прыснул, Кэрроу подумала про взыгравшую не-маговскую кровь. Ну конечно. Я родилась в неправильной семье, поэтому чистокровные мне ничего не простили бы. Гриндевальду — тоже, так что он даже не посмотрел в сторону Винды; как он мог намекать на то, что Розье могла сговориться со мной и убить пленного? Нет, он не рискнул бы; Розье — второй человек Нурменгарда, за ней сюда пришла добрая половина магов. Знал бы кто, кем она была на самом деле. Впрочем, их это только восхитило бы, скорее всего. Когда мы расходились, Гриндевальд подумал о том, что хочет поговорить со мной в своем кабинете; убедившись, что я это поняла, он просто ушел. Винда, благо, тоже даже не подошла ко мне, сделав вид, что осуждает — не знаю, что я выкинула бы, если б она попыталась со мной заговорить. Когда я дошла до Гриндевальда, время клонилось к ночи. Что-то тонко гудело в работающих светильниках, и этот звук со всех сторон стискивал и без того больную голову. Я так и не поспала, поэтому в кабинет едва не ввалилась, с трудом переставляя ноги. Наверное, если бы я прямо там рухнула на пол, мне было бы все равно. Гриндевальд с прискорбием оценил меня взглядом и кивнул на кресло, стоящее напротив стола. Пока я шла, он накладывал на комнату заглушающие чары. — Вижу, с тебя довольно игр, — серьезно отметил он, когда я устроилась в кресле, и вальяжно сел за стол. — Скажи как есть, что случилось. Я подняла тяжелый взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза. Он хмурился, серьезный, спокойный и будто бы совсем бесхитростный. — Вы же и так знаете, — вздохнула я и устало откинулась на мягкую спинку кресла. Неприятно заскрипела кожа, в висках стрельнуло. — Винда думает, что Дюрингер знал, что такого аврорат нашел против вас. Я сказала правду, он понятия не имел. Слово за слово он заговорил про Лузитанию, и она убила его, пока он не сказал лишнего, но было поздно. Он задумчиво хмыкнул. — Кстати, какого черта, мистер Гриндевальд? — я ни секунды не подумала, прежде чем выдать это. — Вы же рассказывали, что вы против войны. Он удивился моей наглости, но ничего не сказал. — Меня, если честно, мало волнует, что со мной будет, — ответила я на незаданный вопрос. — Я вижу, — съязвил он, криво ухмыльнувшись в усы. — Та война была неизбежной, не мы ее начали. Понимаешь, пока волшебники, увы, топтались на месте, не-маги неслись вперед… и их мысль, их прогресс ушел так далеко, что старый уклад мира просто не выдерживал. В наших школах это умалчивают, чтобы не вызывать у магов интерес к чужой политике — как видишь, бессмысленно и безрезультатно. Где-то я это уже слышала. — Да, — согласилась я, — одна школьница потопила целый корабль, чтобы воевали уж точно все. — Или чтобы вмешалась еще одна сторона, которая войну прекратила бы. Я почти подалась вперед, чтобы выпрямиться, настолько эта мысль встряхнула. Я не думала об этом. Мерси Льюис, я так мало понимала, что на самом деле происходило… Война есть война, к чему разбираться? Люди гибли, и это неправильно — вот, что я знала наверняка. А теперь Гриндевальд рассказывал о том, с какой благородной целью американцы хватались за оружие. Кажется, примерно то же в самих Штатах писали на плакатах с рисунками дирижабля и плачущих детей. — Утонула тысяча человек, — едва не простонала я. — Тысяча сто девяносто восемь, — тут же поправил Гриндевальд, кивнув. — А ты знаешь, сколько миллионов погибло к тому году? Не думай, что я оправдываюсь, Куини. Это было ужасно, но на войне невозможно оставаться благородным. Он помолчал, разглядывая меня. Наверное, меня возмутило бы то, о чем он говорил, но на возмущение просто не нашлось сил. Не хотелось даже спать. Я просто сидела, тупо глядя на Гриндевальда, и не могла заставить себя напрячь хоть одну мышцу собственного тела. — Я хотел втянуть Америку, правда. Винда предложила Лузитанию. Ты должна знать, что я обычно сторонюсь Британии, так что я сам даже не рассмотрел бы эту возможность. Я согласился на план Винды, мы вместе претворили его в жизнь. Я поступил бы так снова, но, к счастью, теперь это не необходимо. — Он подался вперед, чуть понизил голос, несмотря на чары. — Винда — исключительный человек, Куини, мы оба это знаем. В те годы только она могла решать проблемы так, как того требовала чудовищная реальность. Теперь все иначе. Я понял свою ошибку, и война еще не началась. Теперь мне нужен кто-то, кто умеет действовать деликатно. Безвредно. Кто-то, как ты, друг мой. Я могла бы поспорить на деньги, что Винда очень деликатно отправила целый корабль ко дну, раз никто не догадался бы о ее причастности, если б не тот скандал в школе. И это в семнадцать-то лет. Что она могла сделать в свои почти тридцать? Никто не знал и вряд ли мог представить. Я на месте Гриндевальда тоже захотела бы от нее избавиться, едва почуяв неверность; но мы оба увязли в отношениях с ней по самые уши. Неудивительно, что Винда пыталась меня на него натравить, и наоборот. Наша дружба для нее опаснее любого Непростительного. Вот только почему он, зная Винду, допустил, чтобы мы с ней сблизились? Он же не мог не видеть, что происходило. — Да, но мог ли в самом деле что-то исправить? — печально усмехнулся Гриндевальд. — Ты влюбилась, Куини. Вспомни, что думала о ней, как ставила ее мнение выше моего. Если б я встал между вами, разве я бы не потерял тебя? Кто же знал? Кто же знал… Явно не прирожденный легилимент. И самое паршивое то, что Винда даже не всегда использовала окклюменцию. — Вы правы, — сдалась я и, запрокинув голову, закрыла глаза. Подступили слезы. Я влюбилась в нее. И я так хотела ее, что ничего не соображала, но ей этого было мало — любовь у нее доверия не вызывала. Она хотела, чтобы я боялась ее и терпела от нее боль, так что она нашла способы сделать из меня послушную куклу, по-наркомански жаждущую плохого отношения, как сама Винда — риска и насилия. Только это Винда признавала. Только на это могла направить свою красоту и понимание человеческой души. Гриндевальд прочистил горло. — Как я понял, она угрожала твоей сестре. Я зажмурилась, смахнула слезы и выпрямилась наконец. — Не только. Она… — я запнулась. Перед глазами возникла картина с окровавленным кулоном. Подарок от Якоба — как я могла думать, что Якоб избавился от него? Он носил этот кулон. Несмотря ни на что. До самого конца… Гриндевальд поднялся, подошел и положил руку мне на плечо, глядя в сторону. Его ладонь была большой, тяжелой и горячей, и это прикосновение не успокаивало, а просто притягивало всю боль к себе. Как будто, как только отнял бы руку, все прошло бы, либо меня просто разорвало бы от напряжения. — Ты сильна, — только и сказал Гриндевальд загробным голосом. Он убрал руку, и ничего не произошло. Его поддержка и не помогла бы, ничья поддержка меня не волновала. Чужое присутствие успокоило лишь самую малость. Это же Гриндевальд, в конце концов. — Я считаю, что тебя нельзя лишать еще и сестры. — Он отошел к окну и, глядя на наше отражение, сложил руки за спиной. — Я готов сделать все, что могу, чтобы не позволить Винде навредить ей. Я усмехнулась. Внезапно. — О, так теперь вы печетесь о моих интересах? Он обернулся, чтобы показать фирменную кривую усмешку, даже спаясничать гримасой. — Так было с самого первого дня нашего знакомства. — Снова отвернулся, как будто мог разглядеть в темноте силуэт гор. — Прости меня, но ты еще не осознала в полной мере, насколько вы с Виндой похожи. Особенно теперь, когда она постаралась найти в тебе кого-то себе подобного. Разница в том, что она совсем лишена человечности, и я по глупости долго считал, что это неплохо. Твоя сестра — твоя человечность. Без нее ты станешь куда страшнее Винды, которая не талантливый легилимент. Наши взгляды встретились в отражении. Гриндевальд выглядел старше своего возраста, и его худоба казалась слегка болезненной — годы опасной незаконной работы и заточений не прошли зря. О моем реальном возрасте тоже ничего не напоминало, как и о когда-то беззаботной жизни, в которой самым страшным казался разве что выговор начальника. Так что вид Гриндевальда вызывал ощущение какой-то странной едва уловимой связи. Как будто он… понимал. По-своему. Совсем не как Винда, всегда свежая и ухоженная, будто она так и не выползла из родового поместья. — Как видишь, у меня нет причин угрожать твоей сестре. Даже наоборот. Досадно, что ваши взгляды разошлись, но это не повод проливать кровь, особенно магическую. — Он помолчал, опустил взгляд, подумал о Дамблдоре на немецком — и тут же удивленно обернулся на меня. Я пожала плечами. — Тем лучше. Я хотел сказать о том, что знаю, каково это — когда кто-то близкий выбирает совсем иной путь. Пусть это убедит тебя в том, что насчет мисс Голдштейн я говорю правду. Может быть. Что мне терять? Винда была права — из Нурменгарда добровольно уходят только мертвецы. Если даже эта умная гадина опасалась, что ее поймают, куда мне тягаться? Оставалось только надеяться, что Тина найдет негодяя, который ее сдал, и обхитрит всех. Я могла только не провоцировать тех, кто мог… кто мог ее убить. — Не совсем верно, Куини. Как я и сказал, я готов защищать ее и делать так, чтобы у Винды не было… возможности. Но вечно так продолжаться не сможет. Боюсь, твоя задача — сделать так, чтобы Винда больше никому не смогла навредить. — Моя — и только? — усмехнулась я и сама этому удивилась. — Да она может весь замок подорвать, если ей вздумается. — Это вряд ли, — возразил Гриндевальд, мысленно прикидывая, как именно защитил Нурменгард от подобных исходов. Он отошел от окна и сел в кресло, стоящее рядом со мной. — Она умна. Она знает, что значит для людей, которые пошли за нами, и это дает ей своего рода защиту. Я не могу просто обвинить ее в предательстве, тогда я потеряю доверие всех, кто уважает ее или ее семью — а это очень, очень многие. К тому же. — Он сделал паузу, отвел взгляд. — Я понимаю, почему она решила уйти, поэтому и злиться не могу. Она отвратительно поступила с тобой, но еще ничего не сделала лично мне, поэтому, боюсь, она все еще может пользоваться моей… любовью к ней. Поэтому я доверяю это дело тебе. Винда думает, что сломала тебя, забывая, что боль делает тебя сильнее. Я внимательно рассмотрела выражение его лица, поняла, что он говорил предельно серьезно, и откинулась обратно на спинку кресла, тяжело вздохнув. — Я не знаю, — покачала головой. — Проспись, — тут же ответил Гриндевальд и криво улыбнулся. — Всегда помогает. Так я и поступила, едва оказалась в своей комнате. Рухнула на постель, не раздеваясь, и проспала остаток ночи и половину следующего дня. А проснулась с мыслью, что на самом деле Гриндевальд хотел, чтобы все не-маги ослабли на войне и им было проще навязать главенство волшебников; что на Тину ему плевать — просто нужно было чем-то заманить меня; и что сам он не хотел марать руки об убийство Винды, потому что в случае неудачи смог бы свалить все на меня и устроить показательную казнь, в глазах помощников оставшись ни в чем не виноватым. Но это не имело никакого значения. В ожидании возможности я призраком гуляла по Нурменгарду, толком ничего не чувствуя. Даже обед в душной кухонке показался пресным. В саду встретилась Винда, которая обсуждала с другим магом действия зелий; мы обменялись взглядами, но ничего друг другу не сказали. Даже из-за ее присутствия ничего во мне не оживилось, как будто я так и осталась в своей комнате, а все происходящее только снилось. Из дымки проступила только одна деталь, которая мне запомнилась — Винда все еще носила кольцо, по крайней мере в замке. Я свое тоже не снимала. Винда хотела каждый раз безмолвно напоминать, что я теперь принадлежу ей; я хотела напоминать себе же, что она принадлежит мне. «До самой смерти», как кто-то когда-то мне сказал. А я когда-то возмущалась, какими эгоистами люди могут быть в браке. Потом меня нашла Кэрроу. То, что мы обе оказались в одной комнате, я отметила сразу — плечи как-то сами дернулись, как будто до меня кто-то дотронулся; но когда я услышала ее мысли и поняла, чего она хочет, потянуло уйти. Сбежать, скорее. Кто знает, чего ждать от фанатиков? Они сами с трудом понимают, что происходит в их головах. Но Кэрроу только рвано и немного нервно пересказала то, что я и так поняла сразу. Ей поручили операцию — организовать встречу того, кого обычно зовут двойным агентом, с человеком из министерства; и теперь она хотела проверить своего героя, на всякий случай. «Розье с вами не поделилась?» — спросила она с плотоядной усмешкой. Не то, чтобы ее интересовали сплетни, конечно нет, просто она не могла отказать себе в удовольствии от издевки. Винда никогда не была с ней мила, а я полукровка. И мы обе дали отличный повод нас осуждать. Я поежилась, похлопала ресницами и промямлила: — Винде нравится отвлекаться от работы, хоть иногда. Да, миссис Кэрроу, — тупая кукла для постели. Как пожелаете. Вытянуть из нее и из ее (чистого, к слову) приятеля план Винды почти не составило труда. Винда почему-то хотела, чтобы Кэрроу держалась от переговорщиков на расстоянии — мол, не нужно рисковать, вдруг она случайно спровоцирует авроров. Я аккуратно заменила это воспоминание на другое; просто из приглушенного интереса, что случится, если Кэрроу наоборот будет рядом всю дорогу. Случилось то, что Винда ее чуть не убила. Весь замок вздрогнул, так они сцепились. Когда я добралась до зала, в котором все случилось, вокруг лежащей на полу Кэрроу уже столпились люди; Винда отмахивалась от Абернети, который пытался ее расспросить. В конце концов она бешено сверкнула глазами и ушла, должно быть, остывать и придумывать себе оправдание. Я протиснулась к Кэрроу; она потеряла сознание и побледнела, от уголка губ медленно ползла капля крови — похоже, Винда была «вспыльчивой» не только со мной. Кто бы мог подумать. — Что случилось? — я подняла взгляд на подошедшего Абернети. Тот весь встрепенулся и уже собрался было отвечать, как его перебил Краффт: — Уведите эту красавицу отсюда! — грозно пробасил он, подумав о том, что я могла сделать с разумом Кэрроу, которая, очевидно, узнала много нового про Винду. — Легилименту тут дело не найдется. Он вцепился в меня хмурым взглядом слишком уж проницательных глаз; он так и рассматривал меня с задумчивым и немного злым выражением лица, пока Абернети, взяв меня за плечо, все-таки не утянул на выход. Кэрроу напала на авроров, вот что случилось. Никто мне этого не сказал вслух, конечно, но когда это меня останавливало? Если бы Кэрроу держалась подальше, как и наставляла Винда, она не успела бы отреагировать. Что значит, я все-таки сорвала Винде сделку с министерством. И она напала на другую чистокровную… Та так и не пришла в себя. Ее долго пытались привести в чувства заклинаниями, но ничего не работало; в итоге ее просто уложили в кровать в комнате, в которой она иногда ночевала, и оставили отдыхать. Рано или поздно она проснулась бы. Все понимали, что это значит. Я вторая рассказала Гриндевальду о случившемся. Он снова отлучился в другую страну, так что я нервно выхаживала туда-сюда возле камина в его кабинете; он рассказывал, как именно сделал так, чтобы Винда потеряла Тину. Все складывалось логично, но легче от этого не становилось. Узнав о том, что за проступком Кэрроу стояла я, Винда не просто взбесилась бы — прониклась бы яростью особого уровня. Такой, которая вообще не признает преград и здравого смысла. — Тебе нужно обуздать свои чувства, и ты это умеешь, — спокойно проговорил Гриндевальд, хотя в его интонации и ощущалась призрачная, но колкая злость. — На твоем месте я бы больше переживал из-за собственных методов. — Это случайность. Я не знала, что так получится, просто хотела спутать ей карты. Я не видела лица Гриндевальда, но перед глазами возникла его снисходительная усмешка. — Опасно верить в собственную ложь, Куини. — А потом в его голосе леденяще звякнула серьезность: — Больше не допускай случайностей, которые могут стоить жизни нашим магам. Как будто без меня они были в полной безопасности. Захотелось фыркнуть, но я не издала ни звука; Гриндевальд мне многое простил бы — это я уже наверняка уяснила, — но провоцировать его лишний раз не хотелось. Вместо этого я ответила с самой нейтральной интонацией, на какую только оказалась способна: — Я поняла вас, сэр. Не так давно ощущение, что я снова школьницей отчитывалась перед кем-то, вызвало бы куда меньше внутреннего протеста. Как будто внутри меня жило какое-то существо, которое в отвращении морщилось и воротило носом от того, какой пристыженной и провинившейся я стояла там, возле чужого камина в чужом же кабинете. Это существо прекрасно понимало, на что я шла ради сестры и Якоба. Я вздрогнула и поежилась, но никакого сквозняка в комнате не оказалось. Просто Якоб умер. — Позаботься, чтобы с бедной Кэрроу ничего не случилось, — буднично продолжил Гриндевальд. — Я даю слово, что Винда не знает, где твоя сестра, и что выяснять это будет долго. Действуй. Все это время я таращилась на его рабочий стол, на котором царил идеальный порядок; Якоб честно старался вести документацию как положено, но что-то все равно шло не так, провоцируя легкий хаос в бумагах. Потом я всхлипнула, потрясла головой, отгоняя воспоминания, и попрощалась с Гриндевальдом. Стемнело по-зимнему быстро, в углах в холодных коридорах замка залегли густые тени. «Обуздать свои чувства», — так Гриндевальд сказал. Чем больше я думала об этом, идя к комнате Кэрроу, тем дальше отступало напряжение из-за Нурменгардского мрака… и даже волнение за Тину. Она отличный аврор, и уж точно она не глупее Винды. И Гриндевальду правда стоило сделать так, чтобы Винда не смогла до нее добраться — только на этой нити его новая марионетка и держалась. У спальни Кэрроу дежурили Крафт и МакДафф. Они молчали. Первый подпирал собой стенку, скрестив руки на груди, и думал о том, каким Нурменгард был бы без мисс Розье; второй дремал, сидя на стуле под дверью и опустив серую кепи на глаза. Услышав шаги, они синхронно уставились на меня. — Привет, — сказала я и догадалась поежиться от прохлады, которую уже почти не замечала. Крафт намертво вцепился в меня хмурым взглядом, а МакДафф усмехнулся и обратно запрокинул голову, спрятав лицо от желтого сияния ламп. — Слушайте, я просто хочу узнать, как она. Если я могу чем-то помочь… — Она — плохо, — отрезал Крафт. — Но нам нужно только ждать, пока она очнется. — Ясно. Он точно знал, он не отходил от Кэрроу все это время. Обо мне он думал с такой агрессией, что сомневаться не пришлось — Винду и всех, кто ладил с ней лучше остальных, он не пустил бы в комнату даже под угрозой драки. На меня он точно мог напасть, если бы посчитал, что я пытаюсь залезть в голову Кэрроу через стенку. Я же любовница Винды, так все думали. МакДафф считал, что я просто наивная как ребенок и искренне беспокоилась. Милая и заботливая дурочка Куини. Впрочем, и Винду он ни в чем не подозревал, так что Кэрроу охранял совсем по другой причине. Я хотела подольше сыграть непонимание, что происходило, но терпение Крафта подходило к концу. Он даже не догадывался, как помогал мне, хотя думал об обратном. Раз за Кэрроу присматривали, мне оставалось только ждать, когда она придет в себя, и надеяться, что ей не отшибло память, или что Винда не успела применить Забвение. В какой же панике она, должно быть, теперь барахталась. Чудо. Вдруг вспомнился Криденс; ему, наверное, пригодилась бы дружеская поддержка (я так до конца и не поняла, чего Гриндевальд от него хотел). Я попыталась его найти; начала с библиотеки, но его в ней не оказалось. Вместо него меня ждал кое-кто другой. Дверь грозно захлопнулась за спиной и щелкнула засовом, а я даже не вздрогнула. Винда смотрела в окно, такая неподвижная и красивая, что сошла бы за предмет интерьера. Я хорошо знала, что значит такой ее вид, но теперь он совсем не пугал. И не впечатлял. Сила и грация — это, конечно, здорово, но как я могла видеть в ней кого-то кроме худощавой злобной женщины, отчаянно исправляющей свой рост каблуками? Я подошла к ней. Лампы сияли в саду под стеклянной крышей, припорошенной снегом — как будто скульптура в снежном сувенирном шарике. — С днем рождения, — с издевкой мурлыкнула Винда. Она не заметила по отражению, как я закатила глаза. В другой раз стало бы обидно, или ее слова задели и разозлили бы, — но в тот момент я не почувствовала совсем ничего. — Что сказал Дюрингер? — как бы между прочим спросила Винда, будто мы говорили про погоду. — Скажи, если не хочешь, чтобы тебя поздравила сестра. Ее слова прозвучали подозрительно уверенно, так что изобразить страх было особенно легко. Я не могла допустить, чтобы Тина пострадала, что бы об этом ни думала и что бы из-за этого ни чувствовала. — Ничего. Он просто не успел. Она повернулась ко мне, глядя так, что взгляд едва не резал кожу; ее профиль в отражении чем-то напоминал о кошке — она походила скорее на очень умное животное, чем на человека. И это животное сейчас охотилось. Или, скорее, испуганно примерялось, загнанное в угол, в чью бы шею вцепиться. Наконец она усмехнулась. — Забавно. Сколько чудесных совпадений. Получается, Дюрингер знал то, что настроило тебя против меня, но не знал того, что нужно было мне. Стоило мне только пригрозить твоей сестре, как она тут же уехала из Рио, и никто не знает, куда именно… А теперь вдруг — сорванная Кэрроу операция. И все после того, как Геллерт подарил тебе символ Даров. О нет. Нет-нет-нет. Это глупо — вот так проиграть. Откровения Кэрроу — сильный удар, но не решающий; его будет недостаточно… Я потянулась к палочке. — Брось, — протянула Винда, заметив движение. — Я и так привлекла слишком много внимания. А тебе не простят, если навредишь мне. Я вздохнула, нехотя признавая ее правоту. Жить хотелось. Тоска по Якобу и вина перед Тиной — та еще петля, но я выбралась из нее, пусть и на время. И в это время на жертвоприношения совсем не тянуло. — Так что теперь? — Я с вызовом посмотрела в глаза Винды. Удивительно, как ее не колотило от того, сколько ненависти в ней полыхало. В самом деле, я споткнулась на половине пути к тому, чтобы убить ее. Якобу повезло куда меньше, чем ей — могла бы хоть немного принять ответственность за то, что натворила. Она наклонилась ко мне, как когда не так давно шептала что-то нежное и страстное на ухо. Издевалась. Смаковала. — Теперь, — проурчала она, — я заставлю тебя, дрянь, пожалеть, что ты явилась на свет. Удивила. Что она придумала? Ее разум надежно закрылся окклюменцией, и она чувствовала, как мои невербальные разбиваются об эту глухую стену; и она улыбнулась этому. Кроваво-красные губы и расширенные зрачки звериных глаз. Я могла бы выхватить палочку и просверлить дорогу в ее разум, или использовать Круциатус, чтобы снести окклюменцию тараном, но вместо этого только ощутила, как ногти впились в ладонь сжатой в кулак руки. Стало больно. А потом пришла мысль. — О, милая, — проговорила я участливо и ласково дотронулась до щеки Винды, ободряюще улыбнулась. — Тебе стоит поторопиться, если хочешь успеть. Она отпрянула от моей руки, будто обожглась. Я так и улыбалась фарфоровой улыбкой, пока она, гневно глянув напоследок, не убралась. Когда дверь захлопнулась, эта улыбка треснула. Ноги подкосились. И как слова Винды все еще могли вызывать колкую боль в груди? После всего, что она сделала. Я села прямо на пол и навалилась на холодное стекло, за которым все так же сиял мертвый и свежий розарий. Разрыдалась. Винда привела меня в Нурменгард, унизила, использовала, сделала своим питомцем и теперь хотела избавиться от меня, как от сломавшейся в самый неудобный момент вещи. Она же как никто другой делала меня счастливой. Даже Якоб так не мог. Якоб… Мерси Льюис, бедный Якоб — он правда был мертв. Наверное, Тине и Ньюту пришлось о нем позаботиться. Пришлось его… похоронить. Если они вообще нашли тело. Тело. Захотелось закричать, но крик застрял в горле, сдавленном от слез. Это больно. Просто очень больно. Я слышала, как собственный плач эхом отталкивается от безразличных стен огромной библиотеки совсем чужого, чтоб его, замка, и даже не могла вспомнить, в какой угол можно было бы забиться. Переждать. Забыть о том, что теплые мягкие руки Якоба, от которых часто пахло свежим хлебом, стали серыми, ледяными и мертвыми. Это до мерзости неправильно — Якоб и смерть. И это я виновата. Плевать, что я позволила сделать с собой бесчувственной безумной преступнице. Важно, что это из-за меня она убила одного и собиралась навредить другой. Якоб и Тина не должны платить за мои ошибки. Не должны. Не за то, что любили меня. Хотя, наверное, не стоило. Я так и сидела там, пассивно принимая весь кошмар в собственной голове, пока виску и щеке не стало больно от холода окна. Даже слезы успели остыть. Я безразлично окинула взглядом библиотеку — она совсем не изменилась, несмотря на мою истерику, — и кое-как поднялась. Все казалось каким-то полуреальным, как сон. Вот только пока я пыталась очнуться ото сна, которого не было, Винда готовила мне капкан. Никакого нового Рима на горизонте — прятаться негде, и спокойствие стало роскошью. Я понятия не имела, что она собиралась сделать. Оставалось только ее опередить.