Four Out Of Five

23 октября

Статья, которую надо было сдать только через неделю, была дописана: издатель и коллеги не могли нарадоваться, друзья искренне удивлялись практически полному отсутствию Дани на извечных вечеринках, вписках и в прочих регулярных явлениях Содома и Гоморры, а матушка, тяжело вздыхая, всё больше задумывалась о том, что внуков она, возможно, не дождётся. Физику Даня любил всегда всей душой, но замыкаться надолго на любой деятельности рабочего характера ему никогда не нравилось. Физик активно отшучивался, безбожно изворачивался, избегал всех подряд и нагло врал, что дедлайны близко, что звёзды не сошлись, что он приболел и что ну вот сегодня ну вообще никак, потому что его хомячок подхватил синдром Альцгеймера, и ему крайне необходимо присутствие близкого человека. Окружающие догадывались, что никакого хомячка не существовало и в помине, и начинали всерьёз опасаться за психическое здоровье его хозяина, а сам хозяин, к своему дохера огромному сожалению, не болел уже третий год. Даже аллергия прошла как назло. Из дому выходить категорически не хотелось, хотя в последние недели стояла чудная погода, несмотря даже на то, что на дворе стоял конец октября. Даня думал, переживал и отчаивался. И солнце погасло, и света не видно, и всё в таком духе, когда уже и забыть бы пора, но это как ебучий белый слон, о котором просили не думать. Физик всё ещё возвращался в вечер трёхнедельной давности, когда Руслан неожиданно перегнулся через прилавок и как-то слишком интимно стёр с его щеки остатки крема от изумительного Киевского торта – коротко, быстро и легко, практически неощутимо, – и Даня, как настоящий мужик, сбежал. То есть, да, именно как настоящий мужик, ведь какой настоящий мужик станет терпеть такое непотребство, однако настоящий мужик потом не будет три недели мусолить это в голове, постоянно возвращаясь к несчастным двум секундам достаточно странного и неоднозначного события, причём не для того, чтобы основательно так позлиться, а совсем даже наоборот. Любая плёнка бы уже затёрлась. Стыдно было из-за собственной беспомощности, из-за того, что стоило хоть на секундочку отвлечься от любимой физики, как в голове настойчиво вырисовывались знакомые черты лица, особенно ярко при этом вспыхивали очертания глаз с серыми радужками, украшенными голубоватыми прожилками, и спокойная, светящаяся улыбка; а в ушах звучали плавные интонации чуть приглушённого голоса, будто к ним, к ушам то есть, с обеих сторон прикладывали ракушки – только не черноморские, а пидорские какие-то, которые обязаны были быть разноцветными, со стразиками и мягкими перьями. Даня понимал, что всё это – идиотские латексные стереотипы, расстраивался сильней и начинал беспокоиться за собственный рассудок, хотя ещё больше его беспокоили вопросы собственной ориентации. Пидором он определённо не был, верно же? Нет. Конечно, не был. Несмотря даже на слова того мудака с теологического факультета, который всё задирался к Дане хер пойми из-за чего, а ещё был до безумия на него похож, хотя активно это отрицал. Друзья Дани, которым, кстати, слова «тактичность» и «личное пространство», похоже, известны не были, даже не пытались оставить Даню в покое: они звонили, писали, а Юра даже заходил на днях. Именно он, кстати, и решил, что физик влюбился глубоко и безответно, несмотря на огромное количество протестов со стороны самого, по его мнению, влюбившегося, которыми тот только подтверждал его теорию. В глубине души Даня понимал, что, возможно, Юра был совсем чуточку прав, и в редкие моменты прозрений не знал, куда деваться, что делать и кому звонить, особенно в тот момент, когда с его губ впервые сорвалось позорное «Руслан» во время одной из утренних дрочек. Ниже падать было некуда, а уронить честь и достоинство было уже невозможно – зачем ронять что-то во второй раз. Даня гомофобом никогда не был, серьёзно. Да, он смеялся над всякими гомофобными шутками, мог назвать кого-то пидором, чтобы оскорбить, однако права сексуальных меньшинств откровенно признавал и даже отстаивал их, как и полагается любому современному активисту, в Твиттере – именно из-за этого, наверное, Валера с теологического так активно причислял Даню к членам ЛГБТ-сообщества. Это была одна из многих странностей в поведении Валеры. Если серьёзно, каждый студент хотя бы раз задумывался о путях, которые преодолел Валера, чтобы стать преподавателем. Никто не помнил ни отчества Валеры, ни его фамилии – он отлично отзывался на «извините, пожалуйста» и совершенно не обращал внимания на всякий планктон (коим он считал всех учащихся университета, кроме, разве что, тех, кто мог пересказать Библию дословно на старославянском) в коридорах, который ласково называл его Валерой и совершенно этого не стеснялся. Валера был взбешён, когда узнал, что Даня умудрился попасть в аспирантуру, ведь по его важнейшему для физиков предмету Даня ответственно получил «три» с жирным минусом и счастливо забыл о существовании недоразумения под названием «религиоведение» в его расписании. Даню совершенно не волновали ни словесное бешенство Валеры, ни его яростные взгляды, его волновало лишь то, что этот шизик практически наверняка может набраться смелости и таки встретить его в одном из тёмных городских дворов – там умение красиво и доступно излагать собственные мысли Даню не спасло бы совершенно точно. Однако в какой-то момент внимание Валеры переключилось на что-то (или кого-то), и Даня был счастлив, а потом случайно узнал, что причиной его неожиданного счастья стал некий субъект по имени Руслан, обучавшийся, по словам Даниного коллеги, на биофаке. Несчастные биологи тоже страдали на религиоведении (или от него), которое, разумеется, вёл Валера. Очевидцы споров Валеры и Руслана рассказывали, что это было поистине незабываемо. Даня очень хотел встретить его и поблагодарить, но буквально через тридцать минут после построения скромного плана благополучно забыл о нём – Иванова в очередной раз решила попытаться позаигрывать с ним, кокетливо присев на край стола. Даня отчётливо почувствовал едва ощутимый запах просроченного масла и сказал Ивановой, что если та сейчас же не уберёт свои телеса с его стола, то вопрос о её отчислении будет обсуждаться в деканате уже через десять минут. Иванова, закатив глаза, скривилась, еле слышно цокнула языком и, подобрав аккуратную сумочку с пола, быстро выбежала из аудитории. Даня не мог решиться прийти в кондитерскую ещё раз, не позволял себе даже мысленно возвращаться туда, даже перестал есть сладкое, хотя мир клином на вкусностях Руслана не сошёлся – всякие пирожные и торты продавались в разных магазинах и супермаркетах его города. Отчего-то физик был уверен, что именно в Руслановой кондитерской вишня самая пьяная, мармелад самый сахарный, а сыр в синнамонах самый филадельфийский, как минимум, в стране, и, если для таких громких выводов данных было слишком мало, то в чём Даня был точно уверен, так это в том, что ни в одной кондитерской, ни в одном отделе сладостей любого супермаркета совершенно точно не было такого продавца. Всё чаще Даня задумывался о том, что Валера, чёрт его дери, был прав. Когда в дверь в очередной раз поскреблись, а на пороге оказались Эльдар и пивас – Даня вообще был не уверен, что эти два явления могут существовать раздельно, – он точно решил для себя, что он пойдёт в кондитерскую и будет молиться всем богам, чтобы Руслан там всё ещё работал. Даня помнил, что Руслан говорил и о невысокой зарплате, и о надоедливых фанатках, и о том, что ему, возможно, хотелось бы попытаться поработать по специальности, прислушавшись, наконец, к Мише, но уточнить, что же это за специальность такая, физик узнать не потрудился, за что корил себя в два раза сильней, чем мог бы. Эльдар ушёл ближе к вечеру, когда удостоверился, что Даня не умер, почти не страдает, не болеет, нормально ест и всё ещё любит физику, кинув напоследок что-то вроде «да позвони ты ей уже». – Да откуда ж вы все такие умные-то, а? – посмотрев вверх, обращаясь то ли к потолку, то ли к времени-пространству, задумчиво пробормотал Даня, как только за Элом закрылась дверь. Обождав пару минут и не получив даже намёка на ответ, он, драматично повздыхав, решил всё же прогуляться до заветной кондитерской. Время бежало незаконно быстро, и дорога оказалась не такой уж дальней, хотя Даня шёл довольно странным и достаточно длинным путём, всё ещё надеясь свернуть в какой-нибудь переулок. Опасения из-за возможного наличия Валеры в каком-нибудь переулке оказались сильней стыда, который обязательно должен был возникнуть после неудачных попыток посмотреть в глаза человеку, на которого дрочилось куда более приятно, чем на любую сисястую блондиночку из журналов и роликов известного содержания, и Даня, опустив голову, продолжал свой нелёгкий путь. Из окон кондитерской лился тёплый свет, а за прилавком стояла знакомая фигура, и Даню это радовало гораздо больше, чем должно было бы, если бы Валера ошибался. Даня хмыкнул себе под нос, опустив глаза, а затем вновь посмотрел на кондитерскую. Хотелось курить. С другой стороны прилавка, что примечательно, стояла фигура, не менее Дане знакомая, – похоже, фанатки, поняв, что на горизонте Дани больше не видно, активизировались как никогда до этого. Физик вздохнул, немного улыбнулся и сам вздрогнул от лёгкого звона колокольчика над дверью. Девчонка, стоявшая у прилавка, обернулась, и на её лицо, кажется, кто-то вылил баночку с синей акварелью, а затем для эффектности и экспрессии добавил ещё немного мазков зеленой. Даня был в восторге и от испуга в глазах барышни, и от лёгкой растерянности в глазах Руслана, губы которого сразу же тронула лёгкая полуулыбка, отвлёкшая Даню от странных мыслей, которыми он грузился на протяжении последних недель. Даже то уравнение больше не волновало. Да вообще ничего не волновало. Даже барышня с горящими глазами и расплывающимися крупными каплями алой краски на щеках, ушах и тонкой шее, даже бабуля, выбирающая между шоколадными пряниками и печеньем с изюмом. Даня терпеливо ждал, когда Руслан обслужит бабушку, и, хотя барышня всё ещё была в кондитерской, дела до неё никому никакого не было, так как подходить к прилавку она, казалось, не собиралась (она бы собиралась, конечно, если бы Даня всё же свернул в одну из подворотен, но он, очевидно, не свернул, а потому теперь она не собиралась). Руслан, похоже, уже наслушался за сегодня, да и вообще за последнее время, и Даня неожиданно даже почувствовал себя виноватым. Несчастных фанаток за их странное поведение он винить не смел уже хотя бы потому, что их чувства разделял сполна. – Ну и где ты был? – Руслан спокойно улыбался, так, будто всё это время знал, что Даня всё равно притащится рано или поздно. Дане ничего не оставалось, кроме как с гордо поднятым подбородком признать собственное поражение. – Испугался. – Неожиданно честно выпалил физик, звуча при этом так, будто он за это, как минимум, Нобелевскую премию получил. Руслан многозначительно промычал. Складываться в единую блестящую цепочку из логически связанных фраз диалог отчаянно отказывался. Даня поглядывал на продавца исподлобья, не решаясь поднять взгляд, держал руки за спиной и не знал, что сказать. Казалось, что Руслан сегодня особенно хорош собой, но Даня знал, что чушь всё это – Руслан всегда хорош собой. – А сейчас зачем пришёл? – Продавец всё же прервал нависшую тишину. Он откровенно удивлялся такому поведению Дани, внимательно его рассматривая, пока сам Даня всё больше думал о том, что надо было таки хряпнуть хоть сто грамм для храбрости. – На свидание решил позвать. – Буркнул себе под нос физик, но сделал это достаточно разборчиво, чтобы чашка, которую вытирал Руслан, оказалась на полу, а барышня, открыв рот, с тихим вздохом опустилась на стул рядом с одним из столиков. Минута молчания неприлично затянулась, и Даня неожиданно подумал, что не так всё понял, и испугался даже сильней, чем раньше. Но отступать уже было некуда, да и не хотелось, на самом деле, от слова совсем. Ускользнув от Даниного внимания, столешница прилавка неожиданно поднялась, а ответом на предложение послужили крепкое объятие и ощущение чужой улыбки на шее. Дыхание обыкновенно сбилось, и сердца вновь бились слишком часто, и на этот раз, разумеется, в унисон, и даже часы просто тикали, без привычного оттенка осуждения или ехидства. Даня даже не думал, что настолько этого хотел. Вернее, он, разумеется, понимал, что хотел этого, просто не понимал, насколько он этого хотел, даже не знал, что чего-то можно хотеть настолько сильно. Тогда же стало ясно, что любимая матушка внуков всё же не дождётся. Даня терялся всё сильней, не знал, куда деть руки, но потом Руслан поймал его ладони и положил их на свои бока, зажмурившись и часто-часто задышав. Даня дёрнулся от ощущения чужих рёбер у себя под большими пальцами – в кондитерской было очень тепло, а потому Руслан был в одной лишь лёгкой рубашке, – а затем, сделав наконец глубокий вздох и поколебавшись несколько мгновений, аккуратно прижал Руслана поближе к себе. Всё как-то само собой разрешилось в один момент под тихое оханье барышни сзади, которая почему-то всё ещё была здесь. Через пару минут она всё же вышла, и Руслан, показательно нахмурившись, неожиданно заявил, что не пойдёт ни на какое свидание, если Даня не поможет ему убрать осколки чашки с пола, и тот, справедливо решив, что косвенно виноват в порче имущества, охотно согласился. Под прикосновениями Руслана ощущалось лёгкое дыхание.