Сюрприз с Дороги

Надежды Ромки на красоту Тиффани жестоко обломались. Соседка Дэна пришла на свое место в третьем ряду "партера" чуть раньше их и радостно им улыбнулась: - Вы друзья Дэна! Вы - Роман, а вы - Яна, и... Наталья Владимировна? Правильно? Он про вас так много рассказывал! А я - Тиффани, можно Антонина, но лучше Тиффани! - нет... некрасивой назвать ее было нельзя: большие выразительные глаза, искренняя и очаровательная улыбка, стройная миниатюрная фигура... Только она была, пожалуй, ровесница той самой Тиффани - старушкой лет под девяноста. Продуманный тщательный макияж, крупный белый берет, темное платье с шарфом - действительно Тиффани, в глубокой старости. Рядом с ней села мама и вскоре они уже негромко беседовали о духах фабрики "Новая Заря". К удивлению Яны зал ДК был заполнен почти на две третьих - то есть на премьерный и единственный, как предполагала Яна и обещала Вера пришло человек двести, а то и триста - люди сидели довольно плотно и пустых мест почти не было. В первом ряду ближе к левому проходу и боковому выходу разместилась комиссия. Их обеспечили узеньким столом, бутылками с водой и стаканами. Яна узнала даму из областного минкульта и зама ("заму") начальника городского управления по молодежи. (Вообще-то управление называлось "по делам культуры и молодежи", но его начальник сам, когда звонил начальственно дернуть или пнуть сотрудников подведомственного ДК, постоянно представлялся, если не забывал это сделать, как: "Это я! Город. По молодежи") Сегодня его зам навертела на голове нечто невообразимое, даже с цветами. Будь цветы белыми, Яна б решила, что несчастную выдернули с долгожданной свадьбы. Но они были желтые, оранжевые и розовые. С дамой от образования Яна раньше не пересекалась, но суровое педагогическое лицо, прицельно пробегающее взглядом по рядам и похоже пересчитывающее поголовье, явно принадлежало сотруднице из упробра. Было у тамашних дам что-то такое общее, исключительно воспитующее и внушающее в лицах. Рядом с ними дремала Марина Антоновна. А еще казался смутно знакомым затылок и недопрофиль неизвестного молодого мужчины в серой водолазке и пестром, похоже шелковом, шарфе. Рыжую девушку, утонувшую в планшете рядом с ним Яна не знала. И поэтому решила, что это она скорее всего от независимых "взрослых театров" или какой-нибудь "серьезной" школы. Яна пыталась понять, почему же ей кажется знакомым мужчина и кого тут представляет он, и проломала над этим вопросом голову пока не прозвенел третий звонок, не погас свет и не поднялся занавес. На сцене было пусто. На экране задника сцены мелькали черные силуэты дам в ампирных платьях и мужчин во фраках и в киверах. Звучала будто вдалеке какая-то, похожая на старинную, музыка и громче ее - топот копыт и невнятный скрип. Затем заржала невидимая лошадь и зазвучал сильный и выразительный, хотя и явно еще не взрослый мальчишеский голос: "Мой дядя... самых честных правил!.. Куда-то не туда отправил..." - он хихикнул, и только тут Яна заметила, что на сцене, у самой кулисы есть стол, а за столом сидит Пушкин. Точнее мальчишка с кудрявом парике и с бакенбардами, с накинутым на одно плечо красно-черным клетчатым пледом, в цилиндре и с пером в руке. Пером он как раз и размахивал вдохновенно. - Пожалуй, именно так и начнем! - заявил он в пространство. В сторону зала он не смотрел. Из-за дальней кулисы вышла высокая девушка в платье как у силуэтов на экране, с венком на высокой прическе и с детскими розовыми крылышками за спиной и произнесла: - Начнем с явления героя... Герой! Эй! Герой! Выходи. На сцену, споткнувшись то ли случайно, то ли по плану, быстрым шагом вышел Ник. Одет он был в белую облегающую его мышцы водолазку и джинсы. Те что ему Яна покупала. В одной руке он держал здоровенный меч, а за спиной у него висела гитара. Волосы... "аккуратно растрепаны" - звучало это глупо, но выглядело именно так. Ник огляделся, - синяк на скуле ему, кстати, никто замазать гримом не потрудился! - коротко поклонился "Пушкину" и, видимо, Музе. Заговорил: - Мой дядя... - он положил на сцену меч, - самых честных правил, когда не в шутку, - снял со спины гитару и тоже положил перед собой. - занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог. Янина б учительница литературы в школе, незабвенная Анастасия Станиславовна, за такое "выразительное чтение" влепила б два и устроила очень громкую выволочку. Нет, Ник слова произносил четко. Хотя сейчас, то ли из-за микрофона, не то по какой другой причине, но в его речи был особенно заметен странный акцент. Вызывающий смутные ассоциации с прибалтами... Или шведами... А может, наоборот, - японцами, как в аниме? Но при четкости речи, в ней напрочь отсутствовали эмоции. Ник будто какую-то транскрипцию, не имеющую смысла, читал или заклинание, где важно правильно каждое слово произнести и с ритма не сбиться. - Так думал молодой повеса, - "Пушкин" свой текст читал куда эмоциональней и вдохновенней. Едва тот начал говорить, софиты над Ником чуть пригасли, тот подобрал меч с гитарой и попробовал смыться за кулисы. Но на словах: "Позвольте познакомить вас: Онегин, добрый мой приятель", - за ним ринулась Муза, выволокла его обратно почти на центр и требовательным жестом заставила раскланяться. Ник изобразил принужденный поклон. И уселся на сцену. Пока Пушкин описывал детство Евгения на сцене появились и "Мадам" с мальчиком (наверное из младшей танцевальной группы) и "Месье" с тем же мальчиком, только у него отобрали мяч и большой пластмассовый грузовик, зашвырнув за кулисы, и вручили ему книги. Мальчик проводил грузовик неподдельно расстроенным взглядом. Сидящий на полу Ник за ним наблюдал, что-то очень тихо, неслышно для публики сказал и улыбнулся ему. Мальчик просиял Нику в ответ и ускакал за сцену, размахивая рукой "Месье", которого как раз "прогнали со двора". А Муза занялась одеванием Ника в "девятнадцатый век" и замазыванием ему синяка прямо на сцене. Яна не помнила наизусть текст поэмы, поэтому не могла сказать: целиком или нет читает "Пушкин" длинное начало, пока "Муза" преображает Ника. Но все закончилось тем, что сказав: "Философа в осьмнадцать лет", - Пушкин швырнул в Ника своим цилиндром. Ник его поймал, передал Музе, и та его пристроила на голову Ника, изображающего манекен во фраке с жабо и в джинсах. Ник чуть отошел в сторону, теперь он стоял у кулисы, противоположной читающему Пушкину, и казался недовольной и укоризненной статуей, пока "Пушкин" описывал его Петербургскую жизнь, а она шла позади на сцене. Безмолвный мальчишка-разносчик, тот самый, что догонял Яну с пригласительными, разыграл с толстым купцом и "охтенкой" с кувшином целый миниспектакль-пантомиму. Яна не могла понять, выкидывает ли из своего монолога "Пушкин" куски текста и сколько продлится этот спектакль, если - нет. Не то чтобы ей не нравилось, но теперь начало в три дня уже не казалось ей ранним. Книжка с поэмой, насколько она помнила, было не такой уж тонкой... Однако, смотреть было интересно, и на "Призрак дяди", появившийся в банном розовом халате и шлепанцах, с пачкой денег, которыми он пытался махать в сторону Ника, и с бутылкой "узнаваемого напитка". Яна надеялась, что педагогическая дама не сочтет этот момент криминальным. Потому что она хохотала вместе со всем залом, когда "Ключница" - Серафима, тащила этого дядю - того же мальчишку, что уже изображал купца - "укладывать" на силуэт кровати, а "дядя" "бранился", падал и пытался завладеть отобранной бутылкой. Что любопытно, тест "о себе" читал сам "дядя", а не "Пушкин". Владимир Ленский, одетый в синюю - советскую - школьную форму, прискакал на сцену на палке с конской головой. И он тоже сам читал наизусть свою историю в поэме. Яна смотрела, как они с Ником строят "дружбу со скуки", и проникалась к Ленскому сочувствием. Тот был таким мечтательным, юным и, на самом деле, нерешительным, что очень сильно напоминал Яне ее саму. И ее заигрывание с адмиралом-приходимцем, и ее липучесть к нему и никчемность для него. Ник-Онегин умудрялся изображать на сцене что-то такое, при этом вроде бы просто стоя и изредка кивая Ленскому или проходясь с ним под ручку, что Яна ощущала - настоящий Ник был бы с Ленским совсем другим, таким же как с Яной: вежливым, предупредительным, понимающим и постоянно оберегающим, ничуть не демонстрируя свое безусловное, позволяющее оберегать, превосходство. Вроде бы неявно... Яна и не замечала, пока не задумалась... Хорошо, что появилась ослепительно солнечная "Ольга" в желтом, современном, шифоновом платье с многослойной юбкой-солнце едва прикрывающей колени. Платье Татьяны больше напоминало ночнушку с длинным кружевным пеньюаром. Отца Лариных почему-то одели в кугуруми розового единорога, а мать - в обычный домашний халат с фартуком. На голове играющей ее девочки не иначе как чудом держался целый выводок разномастных бигуди, но при этом она так держала голову и спину и так подбирала несуществующие юбки, когда шла по сцене, что не представлять на ней отсутствующее платье с фижмами было нереально. Яна смотрела на это костюмное безобразие, точно зная, что среди имущества ДК вполне бы нашлись нормальные, более подходящие эпохе Пушкина костюмы на всех, и не понимала Веру. И в тоже время именно в этой анахронической вакханалии что-то было. Нечто позволяющее видеть на сцене оживающий роман великого поэта, требующее доверять и верить актерам, героям. Медведь впервые появился в дальнем углу сцены, когда "Онегин" и "Ленский" первый раз оправились к Лариным. Вообще-то это был костюм из Новогоднего набора - Яна его сразу узнала, но совершенно не поняла, что он тут делает и зачем нужен. Когда Татьяне снился кошмар, "Муза" связала Ника с медведем розовыми лентами спина к спине. Когда Сима-няня рассказывала свою историю, тоном будто это все так - ничего особенного и нормально, Яна услышала, как за спиной кто-то всхлипывает. А когда Татьяна читала (ну то есть, конечно же, писала) свое знаменитое письмо, Яна уже сама чуть не плакала - настолько она увлеклась и погрузилась в актерские эмоции. Она даже будто видела крупный план огромных глаз Татьяны, влажных от сдерживаемых слез, ее подрагивающие ресницы... Хотя, конечно, никаких крупнопланых глаз нигде не показывали - задник сцены был девственно чист. А когда Ник со своим бесящим нездешним акцентом давал нравоучительный ответ, его хотелось придушить. Особенно потому, что за точно по бумажке зачитанными словами звучало что-то еще, что-то иное. Какое-то так и невысказанное объяснение, то настоящее, что взрослый мужчина не может не дать юной девочке, влюбившейся в него по наивности и простодушию... Захваченная этой загадкой Яна почти пропустила бал, лишь отметив, что на него снова позвали несколько пар из младшей и "средней" танцевалок. Затем случилась дуэль. И то что изображали актеры, отличалось от того, что читал "Пушкин". Ник всем своим видом показывал, что стрелять не собирается. "Зарецкий" долго тыкал палочкой в медведя, все еще привязанного к спине Ника, пока эти двое не стали "бороться" и избавляться от лент. Затем медведь - и Яна, и все зрители это видели - подбросил пистолет в воздух. Ник в это время стоял рядом, скрестив руки на груди. "Зарецкий" громко сказал: "Ба-бах!" - и "Ленский" упал. Яна не знала, как Вера добилась этого, но было совершенно очевидно, что Ольга не предает память бедняги Ленского, просто она такая - как солнце, которому надо светить в силу своей природы, так и Ольге необходимо быть объектом любви, мужского восторга. Когда спектакль кончился, Яна даже пожалела, что "Пушкин" с Верой наверняка повыкидывали половину оригинального текста. Обивая ладони в овации Яна печалилась, что ее вытаскивают обратно в реальность так рано. Она хотела еще веселого кружения Ольги, еще трогательной сдержанной, жестоко обиженной и бесконечно влюбленной Татьяны. Хотела больше унылого и до оскомины романтического старшеклассника Ленского, и умницы Пушкина. Его потрясающего голоса. И Симы, у которой в ласковой и мудрой в улыбке утоплена "вся скорбь еврейского народа"... И даже подлеца-Зарецкого и медведя. Нет... Если б Ник сегодня удрал с Иваном на дорогу и не позволил бы состояться этому чуду, он был бы бездушным гадом. Абсолютно бездушным гадом. - Ты знаешь, Яночка, - тихо заметила рядом мама, когда овация стала звучать слаженным размеренным ритмом, а занавес вновь разошелся, пропуская выходящих на поклон актеров, - ты должна сказать Никитушке, что сцена это не его. На фоне этой изумительной команды его невовлеченность в общую игру особенно заметна. А больше он настолько чувствующих и понимающих партнеров не найдет. Не его это все-таки дело жизни. Не место ему на сцене.