MLOR: неопубликованный архив

      Вдох–выдох, вдох–выдох. Чёрт, сердце вот–вот просто выпрыгнет из груди. Всё, что ещё пять минут назад Микеланджело казалось вполне вразумительным объяснением, сейчас – просто детский лепет. Разве станет Мот слушать его бредни? Но больше никаких аргументов в свою пользу у него нет. А терпение… терпение кончилось. Точно так же, как и силы. Ходить, смотреть на него украдкой, и бояться сказать лишнее слово, чтобы не пасть в немилость. Не этого он всегда хотел от любимого человека.       Дверь открывается не сразу, минуты две приходится нервно потоптаться у порога, дрожащими пальцами вжимая кнопку звонка. И даже почти передумать…       – Здравствуйте… то есть, здравствуй, – как всегда запинается Флоран, неловко усмехаясь, а итальянцу кажется, что эта улыбка – самое прекрасное, что он видел. – Я… эм, – не понимая, почему мужчина смотрит на него, словно завороженный, француз тушуется, даже забыв пригласить его войти.       – Фло, мне нужно с тобой поговорить. Если тебе будет удобно, – наконец отмирает блондин, будто сбрасывая с себя леденящее оцепенение.       – Да, конечно, если хочешь…       Он не успевает договорить, потому что за спиной возникает радостная Маэва.       – Ой, привет, – она по привычке обнимает музыканта, уже давным–давно не обращая внимания на его статус рок–стар. – Проходи, чего на пороге стоите? Мы как раз с детишками решили сделать пиньяту, – взглядом указывает на стопку газет и цветной бумаги, которые держит в руках. – Присоединяйтесь, это обоих касается, – она шутливо пихает мужа в бок, отдавая ему часть своей ноши. – Давайте–давайте, мы вас ждём.       – Маэва, прости, но… я сейчас не могу остаться, – Локонте виновато растягивает губы в улыбке, отводя глаза в сторону. – Я пришел… посоветоваться с Флораном. Ты будешь не против, если я украду его у тебя на полчаса?       Брюнет только фыркает, поражаясь, насколько никто не спрашивает его мнения.       – Конечно–конечно, если по работе, то он весь твой. Но к девяти верни его домой, а то Сандрин не уснет. А мне с ней справиться уже не по силам.       Улыбка на тонких губах становится ещё более виноватой.       – Да, конечно, с–спасибо, что…       – Сущие мелочи, – Эва касается челки Микеле, чуть поправляя, затем оборачивается к мужу. – Не задерживайся потом нигде, хорошо, родной? Ты ведь знаешь, я всегда переживаю, когда ты задерживаешься.       – И вот где это я задержусь? – Фло наигранно закатывает глаза, чуть отходя от двери. – Ты войдешь или?.. – парень неуверенно кивает в сторону комнат, откуда доносится детский смех.       – Я на улице подожду, – с почти искренней улыбкой кивает Локонте, понимая, что нужно помочь мадам Мот. – Ещё раз спасибо за понимание, – сжимает ладошку Маэвы в своей, делая полшага назад.       – Всегда пожалуйста, – она первой скрывается в коридоре, за ней, негромко прикрыв дверь, следует и француз.       – Что я делаю? – едва слышно шепчет Микеланджело, сползая по стене, к которой привалился боком, садясь на ступени. Пальцы сжимают виски, будто желая вытеснить оттуда мысль, что, кажется, больно пульсирует.       Что может быть проще: разрушить чужое счастье?..       Пытаясь не увязнуть в липкой паутине, что затягивает с каждым мгновением сильнее, он поднимается на ноги, чуть отряхиваясь. Будет не совсем хорошо, если Флоран его застанет здесь и в таком состоянии. Нужно спуститься, подышать свежим воздухом. «Ещё хорошо бы не выглядеть совсем законченным психом», – негромко подсказывает внутренний голос, но вот только его сейчас и не хватало. Безоговорочно проигнорировав этот, по сути, дельный совет, мужчина спускается во двор, останавливаясь у лавочки и закуривая.       Пять минут длятся длиннее целой вечности. Итальянцу всерьёз начинает казаться, что, либо его решили продинамить, либо он и вовсе не поднимался в свою прежнюю квартиру. Но в ту же секунду на крыльце подъезда появляется Флоран, и всё отходит на второй, если и вовсе не на третий план.       – Прости, я с Санди немного задержался, – оправдывается парень, поправляя ворот своей курточки.       – Ничего, я понимаю, – Микеле немного лукавит. Сейчас до колик в боку обидно, что они вдвоём не смогли создать такую крепкую и замечательную семью. Хотя это физически и было невозможно тогда, в прошлой жизни, но это всё равно не даёт покоя.       – Так… что–то случилось?       Мота откровенно напрягает непривычная задумчивость и какая–то отстраненность музыканта. Не то, чтобы они за эти дни успели подружиться, но всё же веет чем–то таким неприятным… каким–то разочарованием, что ли. И с этим хочется поскорее разобраться.       – Нет… то есть, да, – даже голос дрогнул.       – Что–то серьёзное?       – Мм… – блондин сознательно оттягивает разговор, заранее боясь реакции на свои признания. – Эм, давай пройдёмся? – он еле выдавливает из себя улыбку, махнув рукой в сторону виднеющегося сквера.       Флоран молча кивает, направляясь в указанную сторону.       Микеланджело волнуется так, что во рту пересыхает ещё до того, как он начинает говорить, а пальцы, которыми он в кармане сжимает мобильный чуть ли не до хруста, просто леденеют. Оказывается, говорить правду страшно.       – Фло, – чуть охрипшим голосом произносит мужчина, нарушая тишину только когда они приземляются на одну из лавочек в небольшом парке, но не решается поднять глаза на возлюбленного. – Кое–что всё же произошло. И я хочу, чтобы ты… выслушал. До конца. Я не знаю, что сейчас от этого зависит, но чувствую, что очень многое. Я просто не могу больше с этим жить.       – Вы, то есть, ты меня пугаешь, – он перебивает спутанную речь в самом начале, глядя на собеседника немного взволнованно.       – Просто пообещай, что, после всего, что я тебе здесь и сейчас расскажу, ты не вызовешь санитаров и не набьёшь мне морду.       – Оу… а есть, за что? – скорее просто, чтобы разрядить ситуацию, улыбается Мот, но Локонте не отвечает на его улыбку.       – Есть, – серьёзно кивает блондин, мысленно перекрещиваясь.       Француз невольно хмурится, явно не особо радуясь такому категорическому заявлению.       – Я не сошёл с ума, я трезв, я не нахожусь под воздействием психотропных. Просто я должен тебе рассказать правду. Правду, которой ты не знаешь, – он с трудом сглатывает, воровато поднимая взгляд. – Когда–то мы с тобой были любовниками.       – Что?.. – такое впечатление, что замирает не только кровь в венах, но и весь мир вокруг. В идеальной вселенной пробоина.       – П–подожди, – итальянец быстро вскидывает руки вперёд, останавливая его, не позволяя подняться, но при этом не касаясь, будто он фантомный призрак и стоит только… – Дай мне десять минут, я всё объясню, и тогда поступай, как посчитаешь нужным.       «Десять минут? Да тут без бутылки виски и за два часа не разобраться, не то, чтобы за каких-то несчастных десять минут!» – возмущается внутренний голос. Но Микеланджело его благоразумно игнорирует. Никакого виски и никаких всенощных посиделок, тогда он даже пары слов не сможет связать.       Флоран молчит. Однако, какого буйного психа Маэва выбрала себе в друзья… Короткий кивок. Что ж, выслушав эти сказки, от него не убудет, зато потом можно будет под благовидным предлогом слинять, мол, я выслушал, спасибо, до свиданья.       Блондин нервничает, постоянно трёт руки, переплетает пальцы в замок. У него есть только один шанс всё… изменить. Была бы возможность всё вернуть, он бы вернул, но не знает, как. Закрывает глаза, делая глубокий вдох.       – Однажды, немногим больше четырёх лет назад, мы с тобой столкнулись в толпе. Я возвращался домой после очередной провальной попытки достучаться до толстосумов, сидящих в режиссёрской конторе, погружённый в свои отнюдь не весёлые мысли. Умирала мечта всей моей сознательной жизни – стать артистом. Было чертовски обидно, что я, как проект, казался им некоммерческим.       Мот незаметно хмыкает, надо же, и это ему говорит одна из самых известных публичных личностей Франции.       – Я шёл на съёмную квартиру с мыслью о том, что дальше тянуть всё это нет смысла. У меня кончились деньги, жить в столице мне больше было не на что, и через два дня хозяйка дома просто выставит мои вещички в коридор, не став слушать никаких оправданий и просьб. О том, что даже средства на обратную дорогу домой, в Италию, мне придётся просить у родителей. Это казалось страшнее всех неудач, – на одном дыхании проговаривает Микеле, сглатывая. – Я больше не видел даже смысла пытаться ещё раз. И тогда я встретил человека, изменившего мою жизнь, – медленно открывает глаза, поднимая голову, чтобы встретиться взглядами с Флораном. – Тебя.       Молчание.       – Ты шёл мне навстречу и приветственно махал рукой, улыбаясь так радостно, будто ребёнок, которому на день рождения подарили мешок сладостей. И, я не знаю, но что–то тогда во мне щёлкнуло. Где–то в груди. Губы сами растянулись в ответной улыбке, потому что сдержаться и не улыбнуться тебе просто было невозможно. Нас разделяла буквально какая–то несчастная пара метров и, когда мы, наконец, поравнялись, чуть ли не нос к носу, я просто протянул руки, чтобы обнять тебя. Скажешь, глупо? Да, глупо. Потому что тогда ты улыбался не мне, не хмурому незнакомцу, а… – запинается. – А Маэве, которая волей судьбы шла буквально за мной. Было неловко. Я стоял посреди переполненной набережной и обнимал красивого парня, которого первый раз видел. Но было так… правильно. Ещё более неловко стало, когда Эва всё же подошла и, смеясь, присоединилась к объятиям, совершенно не понимая, что происходит. Кажется, тогда никто из нас не понимал этого. Всё разрешилось парой секунд позже, когда она упрекнула тебя в том, что ты нас не знакомишь, а в наглую стоишь и обнимаешься с «таким замечательным парнем». Вот так мы познакомились, – Микеле намертво вцепляется холодными пальцами в браслеты на запястьях, продолжая. – А дальше всё… понеслось, я едва успевал замечать, как всё меняется. В тот самый первый вечер мы втроём просидели в каком–то кафе до самого его закрытия. Маэва пригласила меня со словами, что если я откажусь, то она никогда себе не простит того, что её лучший друг упустил свою судьбу. Ты смеялся над её подколами. И мне пришлось составить вам компанию. Хотя это не значит, что я и сам не хотел побыть ещё немного с вами. Потому что так тепло мне уже давно ни с кем не было. Мы с ней пили кофе с молоком, ты, со словами «а я настоящий мужчина», упрямо заказывал себе чёрный без сахара, и то и дело, как «добытчик», приносил нам очередной разнос с напитками и десертами. Я ловил себя на мысли, что не могу оторвать взгляда от твоей широкой спины, обтянутой футболкой, что дольше, чем позволено даже близкому другу, пялюсь тебе вслед, что наблюдаю за твоими жестами и мимикой с каким–то диким азартом и интересом, будто запоминая. Ты был первым в этой стране, чье имя мне захотелось произносить по утрам. Да, вот так спонтанно и странно ты стал мне ближе всех друзей. Было в этом что–то почти волшебное. Мы говорили о музыке, о театре, стихах. Маэва любопытничала, чем я занимаюсь, утешала, слыша, что я не самый удачливый человек на планете, и добавляла молока в кофе. Ты просто слушал, не перебивая, только иногда качая головой. Мне казалось, что, чтобы достучаться до тебя, мне не нужны слова. Когда совсем стемнело, ты предложил подбросить нас домой. Я бы отказался, банальные правила приличия. Но метро уже не работало, а идти мне не квартал и не два. У дома Эвы вы минут пять спорили, она убеждала тебя взять мой номер телефона, а ты говорил, что не хочешь казаться маньяком, – слабая усмешка, и в глазах появляется влажный отблеск. – Ты у меня его так и не спросил. А я так и не решился его оставить, побоялся навязываться, наверное. И, прощаясь, я думал, что не стоит себя тешить призрачными надеждами на что–то, чем бы оно ни было. Ты пожал мне руку, пожелал удачи и сел обратно в машину, которая в ту же секунду стартовала с места, скрываясь за ближайшим поворотом, мигнув фарами. Я потерял тебя, так и не обретши. Даже как друга.       Локонте снова глубоко вздыхает, на пару мгновений закрывая глаза. То, что Фло ничего не говорит и почти никак не реагирует, немного задевает. Неужели он не чувствует, неужели ничто внутри ему не подсказывает подсесть ближе или… взять за руку? Кажется, сам итальянец не решится.       Мот слушает внимательно, ожидая самой, мм, «интересной» части. Пока его собеседник прав только в одном – они с Маэвой действительно были давними друзьями, и когда–то очень–очень давно брюнет таки занимался музыкой, но вскоре понял, что это не серьёзно, а потому закончил юридический, заложив фундамент для будущего движения вперёд. И даже эти воспоминания кажутся такими далекими, такими… почти ненастоящими, будто его просто поставили перед фактом, что такой выбор в его жизни имел место быть – и всё.       – Какой же меня ждал сюрприз, когда на следующий день я обнаружил тебя под окнами своего дома, – даже сейчас от картинки, что так ясно становится перед глазами, на душе теплеет. – Ты, наверное, долго там простоял, ожидая, потому что, когда я спустился, желая продлить то волшебное чувство, что не покидало меня, ты скромно улыбнулся, протягивая стаканчик из Старбакс с уже порядком остывшим кофе. Это было самое солнечное и прекрасное утро за последние несколько лет непрерывных скитаний. Мы говорили о Эве. Это было немного странно, но так… в порядке вещей, будто ещё вчера я не был незнакомым прохожим. Ты рассказал, что она с самого рассвета просто оборвала твой телефон, выясняя подробности нашего прощания. Я смеялся и говорил, что рад знакомству с вами, потому что за два с лишним года, что мне пришлось проторчать в Париже, я так и не завёл друзей.       – Друзья – не собаки, чтоб их заводить, – внезапно усмехается Флоран, и тут же замирает, понимая, что эту фразу они произнесли одновременно.       Микеланджело резко распахивает глаза, в которых не удается скрыть удивления и какого–то едва уловимого восхищения.       – Да, именно это ты сказал, дурашливо гавкнув в конце, – едва слышно шепчет мужчина. Неужели есть надежда, что Фло помнит об этом?       Мот лихорадочно облизывает губы, поворачивая голову к итальянцу, чтобы получше рассмотреть черты его лица. Нет, он не кажется знакомым, но тогда почему сейчас становится так неспокойно на душе?       – Я рискнул пригласить тебя на завтрак, хотя это был скорее обед, но не суть, – продолжает Микеле, стараясь не смотреть на парня, боясь, что, если отвлечётся, не сможет начать вновь. – Мы сидели в гостиной, уплетая лазанью и рассказывая смешные истории. Помнишь, когда ты учился в младших классах, случайно перепутал автобусы и чуть не уехал с группой туристов из Аржантея в Париж? Или когда на уроке истории тебя разбудил учитель и ты на автомате начал читать стихи, которые учил полночи? Или когда на первом курсе ты целый день ходил с жёлтыми плавками на голове, проиграв пари Ксавьеру? – Микеле внезапно затихает, украдкой взглянув на Флорана. Всё–таки, это, наверное, было уже слишком личное и стоило бы промолчать, но разве кто–то говорил, что он умеет молчать? – Прости, я не…       – Откуда ты всё это знаешь? – ошарашено бормочет Мот, подозрительно щуря глаза.       – Ты мне всё это рассказал. И про пса по кличке Интернет, который таскал к вам в дом курей из соседского вольера, и про девчонку, от которой шарахался, как от огня, потому что в семь лет она заявила, что женится на тебе, – губы итальянца растягиваются в осторожной улыбке. – И про то, как всё тот же Ксавьер чуть не утонул в бассейне, с пьяных глаз спасая резиновую куклу.       – Ой, и не вспоминай, – отмахивается Флоран, уже готовый засмеяться, но снова осекается. Нет, этого не может быть. То есть… все эти истории… часть из них даже Маэва не знает, а она – самый–самый близкий его человек. Может музыкант его просто разводит? Проверяет на «слабо»? Мало ли, какие у них там в шоу–бизнесе шуточки. А узнать обо всём этом можно было только пообщавшись с родными и друзьями француза. Но на это ушло бы как минимум пару недель, а они едва–едва несколько дней знакомы… что–то не вяжется.       – Хорошо, не буду, – соглашается Локонте, замечая, что Фло начинает крутить на пальце обручальное кольцо.       – И… что было дальше? – едва дыша, интересуется Мот, не зная, верить в эти не совсем бредовые сказки, совершенно беспечно доверяясь глупому сердцу, что ускорило свой ход, или всё же отдать предпочтение логике, ища более реальные объяснения всему, что происходит.       – Мы проговорили до вечера, аж пока вдали не зажглись огни Эйфелевой башни. Ты стал собираться, извиняясь за то, что желание угостить меня кофе так неожиданно затянулось. Тогда я обнял тебя, поблагодарив, мельком обмолвившись, что самолёт у меня только вечером, и я был бы рад завтра снова тебя увидеть… – блондин поворачивается, глядя в его глаза. – И ты приехал. Вновь утром. Прихватив кофе и шоколадные эклеры. Помог собрать чемоданы, перетащил их в машину, дожидаясь, пока я сдам ключи хозяйке. Мы ехали по городу, и мне так не хотелось его покидать. Когда я нашёл тебя… именно тогда у меня появился смысл, появился стимул вновь неустанно бороться за право на существование. Но я ведь не мог сказать тебе этого. Потому что не был уверен, что ты поймёшь. Меня никто никогда не понимал. Но я оказался не прав… до сих пор не знаю, за что ты был мне дан кем–то свыше, и благодарен тому нелепому случаю, что свёл нас, – Микеланджело снова опускает глаза, нервно потирая пальцы. – Мы ехали в аэропорт, но приехали к тебе. На мой вопрос «почему», ты ответил, что не бросаешь друзей в беде, и что я могу оставаться, пока мне не надоест; что даже обменяешь мне билет, на вылет с открытой датой… И целый год, пока мы пытались притереться друг к другу, боялся, что однажды, после очередной истерики, я просто плюну на всё и сбегу в Италию. Знаешь, я до сих пор помню, как что–то вот здесь, – мужчина медленно подносит ладони к своей груди, – затрепыхалось, едва ли не бросая в твои объятия.       Повисает тишина. Они оба задумчиво смотрят, как по пустому тротуару порыв ветра гонит блестящую обёртку от конфеты. Флоран ёжится.       – Ты… ты говорил, что мы целый год притирались. А как долго мы… ну… – парень почти не верит, что сейчас это имеет вообще хоть какое–то значение. В голове такой сумбур, что она сейчас просто взорвётся. Да и когда, собственно, решилось, что он в это верит? Это ведь какая–то дикость. С тех пор, как они с Маэвой обручились, у него даже мысли не было о том, что жизнь могла сложиться иначе. И сейчас во всё это не то, чтобы не верится, но очень не хочется почему–то.       – В прошлом месяце было три года, как мы встречаемся, – Микеланджело склоняет голову, впутывая пальцы в волосы. Кажется, что сейчас просто в висок прилетит почти спасительный удар, позволяя снова забыться, хоть ненадолго. – Мы пили красное полусладкое, твоё любимое, я приготовил ужин…       – Дай угадаю – лазанью?       – Угу, – кивок, – а потом ты позировал мне для портрета, – в горле становится ком. Каким идиотом нужно было быть, чтобы раскромсать свой подарок?..       – Странное дело… до того дня, когда ты появился на нашей кухне, я никогда её не ел, – усмехается Мот.       Удара не следует.       Молчат.       – Бред какой–то, – неуверенно произносит брюнет, в одно движение снимая кольцо с пальца, но тут же, спохватившись, надевает обратно.       Чертовщина какая–то. Как кто–то может знать о нём больше, чем он сам? Взять ту же лазанью. Может это рефлексы какие или ещё что–то, но как можно знать, что ты это любишь, ни разу не попробовав?       – А как мы… – это «мы» неприятно царапает глотку. «Мы – это я и Эва», – кивает француз самому себе. – Как вы… то есть ты и я, то есть… он, то есть… Фу–ух… – в тщетной попытке успокоить внутреннее волнение, Флоран делает глубокий вздох, шумно выдыхая. Мысли совсем не хотят приводится в какой бы то ни было порядок.       – Ничего, я понимаю, – Микеле давит грустную усмешку, отнимая руки от лица. – Можешь говорить «он».       – А как… мы жили? – местоимение снова скользит по горлу, будто ножом, но отчего–то оно кажется самым верным.       – Ты правда хочешь знать или пытаешься сделать мне больно, заставляя вспоминать? – едва слышно бубнит мужчина, сдерживаясь, чтобы не ухватить сейчас Фло, прижимая к себе и плача, будто ребёнок, и всё – пусть хоть свет клином сходится.       Так не хватает тепла, так не хватает чего–то невидимого, что всегда их связывало. Не хватает нежных поцелуев и ласковых прикосновений, не хватает слов любви и дурацких подшучиваний. Даже ссор. Сейчас хочется всего, потому что кажется, что можно было избежать такого страшного исхода. Почему они? Чем они заслужили такие испытания?       – Я… – «не хочешь!» – Хочу знать, – твердо произносит Мот, внимательно вглядываясь в лицо Локонте.       Почему так хочется верить в эту историю на грани фантастики?       – Мы жили в твоей квартире, – начинает Микеле совсем негромко, поворачиваясь, так неосторожно попадая в плен родных карих глаз. Главное, не расклеиться совсем, доиграть нужно достойно… хотя в данный момент «роль» заботит его меньше всего. – Ты работал менеджером в компании, а я… что ж, кажется, я на самом деле был плохой партией для тебя, – уголки губ нервно дёргаются. – Я «голый король». Пытался работать то тут, то там, но всё заканчивалось либо увольнением через месяц, либо скандалом в первый же день. Я писал картины, стихи, музыку… что–то удавалось продавать, что–то пылилось на полке, поджидая своего часа, который может теперь никогда не наступит, – пытается отвести взгляд, но это едва ли выходит. – Каждый вечер мы встречались у станции метро, прогуливаясь до дома в обнимку. Ты был такой… клушей–наседкой, – в хорошем смысле! – которая всегда следит, чтобы её потомство было накормленным и здоровым. Ты был правильным, тебе нужен был порядок. А я был тем, кто скрашивал твои вечера и наводил в квартире бардак. Мы идеально подходили друг другу. И пусть жили не богато, но у нас было что–то… чего нет у меня сейчас. В нашем доме было уютно и тепло, мы часто звали в гости друзей, ещё чаще они приходили сами, зная, что здесь им никогда не откажут в ужине и ночлеге, – самое страшное сейчас, проносится в мыслях Микеле, это понимать, что перед тобой совершенно другой человек, не тот, которого обнимал долгими ночами, и даже не тот, который приходил в бешенство, если видел в комнате фирменный «порядок» итальянца, потому что того человека никогда не было. И поэтому вернуть его невозможно. Взгляд мутнеет от собравшихся слёз. – Я… я не оставлял попыток записать свой альбом, и ты меня в этом поддерживал, говорил, что если это – самая заветная мечта, то она обязательно сбудется, главное – верить. И я верил. Только благодаря тебе. Ты доказал, что ни за что нельзя сдаваться на полпути, опускать руки и позволять течению трепать тебя, то бросая на острые скалы, то вновь погребая под непобедимой толщей… – сердце в его груди сжимается в комочек от боли, заставляя поморщиться, на долю секунды отводя глаза в сторону. – Ты таскался за мной по тусовкам и сборищам медийных лиц, поддерживая, уверяя, что я достоин самого лучшего, в противовес словам тех холёных уродов, которым ничего не стоило растоптать все мои попытки на корню. Что они и делали с удовольствием. Но ты был со мной, и я знал, что буду пробовать до тех пор, пока не добьюсь своей цели. Ради тебя. Чтобы доказать, что я могу, что ты во мне не ошибся. А потом… в один вечер всё полетело в тартарары.       – В тартарары? – тихий, немного хриплый голос, в котором нет ни капли насмешки.       – В тот вечер мы возвращались с очередного раута, на котором я вновь остался незамеченным. Хотя даже не так. Я снова позволил высмеять себя и свой талант, ты разнервничался и увёл меня. Пока мы ехали почти в пустом вагоне метро, ты успокоился, даже обнимал меня, утешая, говорил, что те, у кого есть кошельки, ничего не понимают в настоящем искусстве… Ты был прав, как никогда, – на губах появляется печальная усмешка. Сейчас у Микеланджело есть деньги – и что? Он – посредственность: незатейливые мотивы, побольше басов и эпатажа – вот и вся популярность. – На улице нас застал дождь, и нам пришлось мелкими перебежками нестись домой, потому что болезнь – не то, что хотелось заработать в довершение дня. Я, кажется, уже упоминал, что я не совсем аккуратен в быту… Это стало последней каплей. Ты сорвался из–за глупости, а я лишь подлил масла в огонь.       «Знаешь, что? Иди нафиг. Назови мне хоть одну причину, почему я должен тебя терпеть?»       «Ах, значит, терпеть, да? Так не терпи! Проваливай, слышишь? Проваливай, я больше не хочу тебя видеть. Ни–ког–да!»       «Отлично! Что ж, оставлю тебя в твоем царстве грязных чашек и раскиданных брюк, голый король. Здесь ведь некому тебя высмеивать, правда, так не интересно, да?»       «Проваливай. Проваливай, я больше не хочу тебя знать!»       «Хоть что–то у нас взаимно».       «Пропади ты пропадом. Лучше бы нам никогда не встречаться! Лучше бы того дня никогда не было, слышишь меня?»       Микеланджело замолкает. Так старательно сдерживаемые слёзы катятся по щекам, и он пытается кое–как стереть темные разводы косметики с лица, закрываясь от Флорана, отворачиваясь, потому что… Это. Нестерпимо. Больно. Кажется, что сердце сейчас вот–вот разорвётся, окрашивая все воспоминания алым, в подтверждение того, что всё, что когда–то было ему ценно – ценно до сих пор? – навсегда исчезло.       Мот сидит, упираясь локтями в колени, тоже закрывая лицо ладонями, но не от слёз, а… это сложно объяснить. Вот вроде у тебя счастливая семья, жена – самый дорогой человек на всём белом свете, лучший друг; есть дочь – красавица малышка, в которой ты просто души не чаешь, и готов из кожи вон вылезти, лишь бы видеть, как она смеётся. У вас скоро появится второй ребёнок… Вы счастливы, в конце концов! Как внезапно на пороге квартиры появляется незнакомый мужчина, рушит все устои и рассказывает, что у вас с ним были идеальные отношения…       – Ты выгнал меня из моей же квартиры, – как–то досадливо бормочет брюнет, будто такое действительно когда–то было и сейчас это и вправду имеет значение, опуская руки и поворачиваясь к итальянцу. Тот по–прежнему недвижим.       Фло тянется к пачке сигарет, без разрешения беря одну, ловко прикуривает, губы размыкаются, чтобы выпустить облачко дыма.       – Я бросил, когда узнал, что Маэва беременна, – зачем–то поясняет он, снова затягиваясь, хотя собеседник даже слова не произносит. – Сандрин многое изменила во мне, – взгляд скользит по очертаниям верхушек деревьев, по редким прохожим в противоположной стороне парка, устремляясь вглубь сгущающейся темноты. Куда угодно, лишь бы не смотреть на сгорбленную фигуру рядом. Музыкант не кажется ему психом – и это заботит не на шутку.       Локонте хочется врасти в эту лавочку, вплестись корнями в её кованные ножки, и деревенеть, деревенеть, деревенеть… Он понимает, что рассказать всё это – было ужасной ошибкой. «Их» больше не вернуть, «их» нет и никогда не будет. В этой реальности «их» ни–ког–да не бы–ло. И весь этот сумбур в голове – полусвязанные мысли и горечь – вызывает только одно желание – сдохнуть, без пафоса и восторженно–боязливых взглядов со стороны.       Вот она, обратная сторона всего, к чему мужчина так стремился. Разве оно того стоит?       Парень молча докуривает сигарету, бросая окурок под ноги и туша носком ботинка, растирает лицо озябшими ладонями, пытаясь мыслить трезво, не поддаваться на минутное доверие или всё тот же первый порыв – просто уйти.       – Ты бы поверил в эту историю, расскажи тебе её я? – нерешительно произносит Флоран, осторожно касаясь предплечья блондина.       Локонте медленно оборачивается, даже не открывая глаз, не желая видеть на лице любимого человека, как минимум, презрение, и мотает головой.       Сейчас оба понимают абсурдность ситуации, но нужные слова слишком сложно подобрать.       Мот убирает руки в карманы, невольно сжимая пальцы в кулак.       Микеле просто боится ещё хоть что–то сказать. И эти несколько минут молчания, кажется, просто оглушают.       – Если раньше всё было так… идеально, почему ты пожелал никогда его… – нет, не правильно. – Никогда меня не знать? Ведь утром был бы шанс всё вернуть на свои места, со всем разобраться, – голос француза звучит до противного ровно, но всё же нотки укора игнорировать сложно.       – Я… – комок в горле не позволяет произнести даже пары слов. Но это к лучшему. Зачем сейчас оправдываться? Зачем? Это ничего не изменит: время не пойдёт вспять, Фло его снова не полюбит, они не встретятся так же глупо, не поймут, что их души – родные, просто улыбнувшись незнакомцу. Это не имеет смысла. – Просто так случилось, – скрепя сердце, наконец шепчет мужчина, открывая глаза.       Надо же, ему казалось, что после всего этого абсурда небо должно было сверзиться на их головы.       Фло мельком смотрит на наручные часы, снова пряча руки в карманы и устремляя взгляд куда–то вдаль.       – Ты ведь понимаешь, что я не могу вот так просто взять и поверить тебе? – очень тихо произносит он. – Что вся эта история кажется… – «бредом!» – не совсем реальной? Что слишком много неопределённых «но»?       – Понимаю, – с горечью, немного неуверенно отвечает Микеле, кивая самому себе.       – Ты же… – быстрый взгляд в сторону итальянца, – не думал, что я брошусь в твои объятия?       Вот, если он сейчас скажет «думал», то брюнет его точно шибанёт. Не сильно. Для профилактики.       – Нет, – звучит почти безразлично, потому что теперь в груди Микеланджело действительно что–то разбилось. Просто он очень старательно оттягивал этот момент, а сейчас это потеряло всякий смысл – карты вскрыты, у него больше нет козыря в рукаве. – Если честно, – слабая усмешка растягивает губы, но и её мужчина усилием воли лепит на лицо, потому что улыбаться совсем не хочется. – Я не знаю, зачем я рассказал тебе об этом. Я, правда, не ждал, что ты поймешь или, тем более, вспомнишь. Я не надеялся, что ты попытаешься что–то изменить. Просто… мне казалось важным, чтобы ты знал, – поворачивается, нерешительно поднимая глаза на француза. – Прости.       Хочется, чтобы Флоран сказал что–то приободряющее, хлопнул по плечу и предложил всё обдумать за бокалом чего–то горячительного в их любимом баре за углом. Но он так не поступит, Локонте уверен. Потому что сейчас с ним сидит только оболочка, так похожая на его персональное солнце, а не любимый человек, спасающий от всех невзгод.       – Я не знаю, стоит ли прощать, и за что именно, – хмыкает парень, поднимаясь на ноги, мелко ёжась от холодного ветра.       – Хотя бы за то, что я снова бесцеремонно лезу в твою жизнь, – с сожалением проговаривает Микеле, вставая следом.       Молчание в ответ он принимает как данность.       – Мне нужно идти.       Кивок. Мужчина неторопливо достает из нагрудного кармана тонкий разноцветный конверт, протягивая его Флорану.       – Я обещал Эве билеты на завтрашний концерт. Передашь?       – Передам, – ответный кивок. – Но не думаю, что мы…       – Я пойму, если ты не придёшь, – натянутая вежливая улыбка.       Они взрослые люди, в конце концов.       Француз, не проронив ни слова, прячет конверт в карман, вновь кивает, прощаясь, и, развернувшись, уходит. Блондин смотрит ему в спину. Снова смотрит, как от него уходит тот, с чьим именем всегда ассоциировались слова «счастье» и «жизнь».       Когда темный силуэт скрывается из виду, он падает на лавочку, откидывая голову на деревянную спинку, закрывает лицо озябшими ладонями, прося только об одном: чтобы всё это оказалось просто дурным сном.