MLOR: неопубликованный архив

      Флоран ревнует Микеле до боли под рёбрами, до разбитой посуды и багровых ссадин на лице — Микеле выплёвывает скулящее «блять» и утирает губы от крови. Микеле почти никогда не виноват, и это «почти» превращает Флорана в грёбаного параноика — ему хочется каждый сантиметр кожи своего любовника, где его касались чужие руки, содрать заживо и прижечь, взращивая новую оболочку, отдавая всю нерастраченную любовь.       Микеле боится, когда глаза Флорана зловеще сверкают в темноте гостиной, Микеле чувствует, как начинает болезненно ныть скула в преддверии нового удара. Микеле ненавидит его за эту привязанность, граничащую с сумасшествием. Микеле теряет голову от дикого шёпота — «никому, слышишь, никогда никому тебя не отдам…»       Микеле теряет голову, когда в бутылке остаётся виски чуть меньше, чем половина; Микеле ненавидит себя за то, что утром, обнаружив себя в объятиях Мервана, он позорно сбегает. И долго бродит вокруг дома, сокрушаясь: «блять, ну как так?.. я ведь не. я больше не пью. ох, чёрт, он ведь меня убьёт. блять». Похмелье тоже даёт о себе знать, мешая припомнить хотя бы что-то. Тупой болью отзываются запястья, и Микеле знает, что добром это не кончится. Он не сумеет солгать — кому угодно, только не Флорану — Флоран вмиг раскусит его, а оправдаться — не успеет — Мот бьёт быстрее, чем думает. И разбираться кто и в чём виноват — нет смысла: не настолько Микеле сволочь, чтобы свалить всё на Рима. Можно сказать правду — нужно сказать правду! — не убьёт же его Флоран на самом деле. Микеле вздрагивает, мрачно усмехаясь — «убьёт, даже глазом не моргнёт; потом, уже потом пожалеет, будет оплакивать и раскаиваться, обязательно, но сразу не помогут спастись ни мольбы, ни крики».        Флоран не спрашивает, где Микеле был, почему нетрезв и куда он дел свои платки — про эти чёртовы платки Локонте ещё не раз пожалеет, — зоркий глаз Флорана подмечает всё. Абсолютно всё. Микеле пытается сконфуженно улыбнуться и не отводить взгляд, но это едва ли возможно — Флоран хватает его за ворот расстёгнутой куртки, чуть не срывая ворох подвесок с напряжённой шеи, и притягивает так близко, что Микеле боится выдохнуть, кажется, ещё чуть-чуть и он сам во всём признается…       Флоран одним рывком разворачивает его к зеркалу, что висит на стене напротив, сильнее стягивает побрякушки — рука итальянца рефлекторно тянется защитить сдавленное горло, но Флоран мгновенно пресекает эту попытку, сжимая оголённое запястье слишком сильно, — и чётко произносит:       — Ты всё ещё считаешь меня параноиком?       У Микеле холодеют пальцы и сердце пропускает удар — к своему ужасу он понимает, что больше у него нет оправданий, и шанса всё исправить тоже нет — на коже, под подвесками, алым горят два засоса.