Защитный покров

После Гралата она с трудом поднимается на ноги, по нескольку минут стоит, привалившись лопатками к стене, прежде чем найти в себе силы и доковылять до медотсека. После Ивека под ребрами синяками вспухает боль, Напрем жутко смотреть на собственный бок, когда она кое-как стаскивает форму дрожащими, влажными от пота руками. До переломов доходит редко, но гематомы приходится подолгу сводить регенератором — и хорошо, если на дежурство не надо заступать немедленно. После Кахана, пожалуй, хуже всего: тело мучительно ноет не только от побоев, но и от царапин, оставленных короткими неровными ногтями. А ещё Кахан любит целить в лицо, и, если уж не успел уклониться, ждет тебя и вспышка перед глазами, и ошеломляющая, обжигающая боль, не дающая продохнуть. Напрем ничего хорошего не ждёт от тренировок по физической подготовке, какими бы они ни были, но контактная борьба вызывает у неё особенную неприязнь. Спарринги ставят в расписание всего два или три раза в месяц, тем не менее, ей более чем хватает. Может, дело в том, что она в принципе не умеет и не любит драться, её не к этому готовили, она училась заживлять раны, а не наносить их. Может, в кардассианских единоборствах слишком мало правил и ограничений, и она в принципе не может предугадать, чего ей ожидать. Она женщина, она баджорка, она слабее практически каждого из тех, кто встаёт перед ней в тренировочном зале — и от этого внутри начинает закипать злоба. Чаще всего остальные давно уже сидят на матах и перебрасываются фразами, трогая свежие синяки и ссадины — пока она ещё извивается, стараясь вывернуться из захвата противника и попасть кулаком точно под шейный гребень. Победой её усилия увенчиваются нечасто, но она дерётся, пока хоть что-то может сделать, и слёзы выступают на глазах не столько от боли, сколько от глухой обиды. И когда ей всё-таки удаётся достать кого-то ударом в скулу, она хрипло, зло смеётся, сгибаясь от кашля — чтобы, может, тут же пропустить встречный удар, если кардассианец оказался выносливее, чем она ожидала. С кем ей сегодня драться — она не знает. Может, с каким-нибудь гилом из исследовательской лаборатории: у младшего научного состава тоже сегодня тренировка. Если так, её противник, вероятно, намного больше интересуется пробирками и реактивами, чем приёмами ближнего боя — но всё равно, чтобы получить хоть какой-то шанс, придётся терпеть, терпеть и терпеть…  — Тора, — негромко окликают её из-за плеча, и она чуть замедляет шаг. Тана Лос подходит ближе, наклоняется к ней с улыбкой, словно собираясь рассказать шутку, но тёмные глаза беспокойно блестят. — Я получил сообщение из Джаланды. Отец говорит, у кардов всё уже решено, остались недели, может, дни. Напрем подавляет вздох. — По-моему, об этом говорили и месяц, и два назад. На Баджоре только и ждут оккупации — мне иногда кажется, что многие разочаруются, если кардассианцы так и не введут войска. — Тора, — он смотрит на неё хмуро, с досадой, — это не тема для шуток. Она пожимает плечами. — По-моему, когда Ассамблея Ведеков дала согласие присоединить Баджор к Кардассианскому Союзу, Центральное Командование уже получило всё, что хотело. Зачем им война? Мы и так платим им налоги и служим на их кораблях. И руду они у нас добывают. — Они знают, что рано или поздно мы перестанем мириться с их присутствием и потребуем свободы, — Тана хрустит пальцами. — Им хочется это предотвратить. А предотвратить можно лишь одним способом — разрушив всё, что делает нас самими собой, уничтожить Баджор. — По-моему, ты преувеличиваешь, — с сомнением произносит Напрем, но внутри тоненько царапает. Можно сколько угодно называть слухи слухами, но зачем-то же стягивают к орбите Баджора кардассианский флот — не спеша, словно бы незаметно. Даже офицеры Корнэйра в последние дни как-то уж очень часто говорят о Баджоре: вроде бы ничего не значащие фразы про отпуск, про развлечения… — В конце концов, как они могут напасть на часть собственного государства? — О, это вполне посильная задача для кардассианской дипломатии — изобрести повод к войне, — узкий рот Таны слегка кривится. — Скажут, что мы не так союзный договор выполняем — и шарахнут торпедами. Впереди узкие двери тренировочного зала — Напрем отступает в сторону, Тана делает шаг следом. — Нам надо объединяться, пока не поздно, — тихо произносит он. — На Корнэйре нас двое, но есть другие корабли, есть административные учреждения, суды, охрана правопорядка… Туда тоже попали баджорцы — и у меня среди них немало друзей. Она смотрит на Тану молча. От возбуждения у него чуть порозовели щёки, он говорит быстро и горячо: — Кто-то же должен сопротивляться. Мы сейчас мало что можем… но, если карды и впрямь затеют войну — им будет нелегко нас переловить. Ну же, Тора, — загорелая ладонь накрывает её рукав, — ты же не для того соглашалась идти на Корнэйр, чтобы служить ложкоголовым, верно? Напрем слабо улыбается. Не для того. Она пытается прикинуть, как объяснить Тане в нескольких словах, почему она сейчас скажет «нет» и, может, ему самому посоветует не спешить. Мимо них направляется к дверям компания из научного отдела — Харал, старший, оборачивается и смотрит на Напрем вопросительно. Поколебавшись, она кивает в ответ, бросает взгляд на коммуникатор на запястье. Ну конечно — время. — Время, Тана, — она делает шаг к двери. — Извини, мне надо на тренировку. Потом поговорим. — Поговорим, — повторяет Тана, слегка улыбается. Он, конечно, уже понял, каким будет ответ — и составил о Напрем вполне определённое мнение. Пускай. Она входит в широкий, просторный тренировочный зал и за ней, последней, закрываются двери. * * * Она всё поняла ещё в первые несколько секунд. Слишком резко, слишком поспешно дёрнулась вперёд — и, конечно, он не поддался на её обманное движение, встретил её коротким выпадом под рёбра. Этого было слишком мало, чтобы победить, но боль заставила её замешкаться, и на сей раз она, промедлив, позволила сбить себя с ног. И вот теперь, извиваясь под тяжелым телом кардассианца, вдыхая запах резинового мата, она знала, чем кончится. Шансы она упустила — если они вообще были — и ничего теперь не сможет поделать, как ничего не смог Баджор, когда ему навязывали договор о присоединении. И если теперь карды вздумают напасть, Баджору нечем будет себя защитить. Тана ещё надеется, пытается собрать вокруг себя команду — но какой в этом сейчас толк? Как будто карды не следят за каждым баджорцем на флоте. Напрем готова была ждать годы: потом, когда на Кардассии привыкнут к тому, что новоприобретённая планета не пытается выйти из-под их влияния, расслабятся… Но, возможно, и не будет этих лет. Будет торпедный удар по Джаланде, крики, мёртвые тела, обломки. И что случится с домом, как выдержат мама, Лисан, тётя Мину? А что будет с ней самой на этом корабле? Кем она окажется, военнопленной? Игрушкой для ложкоголовых? Взвыв сквозь сжатые зубы, она рывком приподнимается над матом, врезается головой кардассианцу в грудь — под теменем разливается гудящая боль. Он откатывается, ловит ртом воздух, и она бьёт ещё раз — между ключиц. Согнувшись, он пытается заслониться рукой, Напрем наваливается сверху, но прежде, чем она успевает сомкнуть ладони на его горле, резкая боль выкручивает её колено, тянет куда-то вверх, и она падает спиной на мат, и в глазах мутнеет. Шея едва чувствует плотную хватку пальцев. — Готово, — сквозь шум в затылке доносится до неё. — Вставай. Вставать? Она моргает, смотрит в потолок — серый, недосягаемо высокий. Округлое лицо с темными гребнями наклоняется к ней: — Тора, жива? Чего лежишь? — Отойди, — ещё одна тень мелькает в углу глаз. — Доктор Тора? Несколько секунд она рассматривает резкие черты лица, изгиб неестественно длинной шеи. Потом опирается ладонями о мат, заставляет себя сесть, шмыгает носом. — Гал Дукат, — на пробу произносит она. Голос вроде бы по-прежнему её. — Вам нужна помощь? Она поддевает языком влажную каплю, щекочущую уголок рта. Солёная. — Никак нет. Дукат смотрит, как она неловко поднимается, отряхивает форму. Старшие офицеры тренируются отдельно, но Дукат уже не в первый раз заходит понаблюдать за драками молодняка. Вот и сейчас он видел, как её изваляли по полу. — Можете идти, — бросает он её противнику. Надар, вспоминает она. Глинн Надар, отдел химического анализа. — Вы тоже, — оборачивается к ней. — Когда приведёте себя в порядок, зайдёте ко мне. Напрем беззвучно вздыхает, ругается про себя. Ему-то что от неё надо? В первые дни, только попав на Корнэйр, она ждала вызова к командиру: чего доброго, захочет напомнить ей, как она разговаривала с ним в тот день в городском саду, как смеялась над ним и над Кардассией. Но Дукат, похоже, не считал давнюю перепалку достойной внимания — и её саму достойной внимания не считал. Баджорка и баджорка, выполняет свои обязанности удовлетворительно — и этого достаточно. Напрем сама не до конца понимала, облегчение она от этого чувствует или досаду. В конце концов, если верить стереотипам о кардассианской подозрительности, командиру корабля стоило бы с большей настороженностью относиться к баджорке, открыто ругавшей Кардассианский Союз. Неужели в глазах гала Дуката она настолько мало значит? И в то же время порой, когда она сталкивалась с ним в медотсеке, в турболифте или на мостике, ей казалось, будто серые глаза рассматривают её с каким-то цепким, но отстранённым интересом, словно реакцию деления клеток под микроскопом. Или, может, на кардассианском крейсере она сама стала по-кардассиански мнительна? В душевой Напрем выбирается из пропитавшегося потом комбинезона, вытирает потёки крови из-под ноздрей, с подбородка. Надо бы добраться до регенератора перед тем, как идти к Дукату. Всё-таки зачем она ему понадобилась? Решил, что она слишком слабая и её надо отправить в отставку? Ну так, извините, она врач, это не её дело — обезвреживать врагов Кардассии, а если дойдёт до самообороны, тут уж она будет драться до последнего, клингон там, телларит или кардассианец вроде него самого… Сложив вещи на лавке, Напрем встаёт под ионные лампы — мелкие горошинки мурашек, кажется, покрывают всё тело. Она нажимает переключатель, и её обдаёт потоком воздуха. Несколько секунд — и можно собираться. * * * На столе перед Дукатом кружка чая из красных листьев, Напрем ощущает его горьковато-пряный запах. Чай считается неплохим энергетиком, впрочем, многие кардассианцы пьют его просто так, для удовольствия. Дукат отпивает тёмно-красную жидкость большими глотками, не опасаясь обжечься, хотя над кружкой белесой струйкой поднимается пар. — Доктор Тора, — негромко, чуть протяжно произносит он, — вы и Тана Лос, инженер, поднялись к нам на борт три месяца и пятнадцать дней назад. Я получил отличные характеристики на вас обоих с баджорских исследовательских судов, где вы ранее служили. Однако, — он слегка кивнул сам себе, — некоторое время я наблюдал за вами, чтобы составить собственное впечатление. Начало уже не слишком обнадёживающее. Напрем глубоко вдыхает, надеясь, что он не увидит на её лице тревоги. — Помимо вашей профессиональной деятельности мне было интересно, как вы справитесь с интенсивными физическими нагрузками, — Дукат ставит кружку на стол, откидывается на спинку кресла. — Несколько раз я обращал внимание на ваши действия в спарринге. Несколько секунд он молчит, глядя на неё из-под надбровных гребней. Напрем встречает его взгляд, слегка улыбается уголками рта. Всё в руках Пророков. — Прежде всего, я хотел бы видеть во всех моих подчинённых то упорство и волю к достижению цели, которые отличают вас. Вы никогда не относитесь к поединку легкомысленно и не сдаётесь заранее, вы ищете слабости, которые помогли бы вам выстоять даже против превосходящего по силам противника, — он слегка разводит ладонями, и к её щекам, ко лбу, к шее приливает тепло. Она смотрит на Дуката растерянно, а что-то внутри уже готово ликовать: у неё получается! даже он заметил! — Но в то же время ваше упорство делает вас уязвимой, — роняет Дукат. — Возможно, потому, что в нём слишком много эмоций. Вместо того, чтобы трезво оценить ситуацию, вы поддаётесь им, теряете контроль над собой. И со стороны ваши усилия выглядят так, как будто вы бьётесь головой о силовое поле. Напрем сплетает пальцы на колене в замок, сжимает его, пытаясь сдержать досаду. Как ещё она может выглядеть, когда против неё — двухметровый глинн из службы безопасности, которого, кажется, и дисраптор не пробьёт? — Обратите на это внимание, — спокойно продолжает Дукат, — возможно, вам могли бы помочь упрощённые практики кардассианской ментальной дисциплины. — Я подумаю, сэр, — она наклоняет голову. Дукат благодушно улыбается: — Ну и, к тому же, после тренировки вам не помешало бы чуть больше снисходительности к вашим партнёрам. Злость обжигает, как прикосновение к перегревшемуся корпусу регенератора. Напрем пытается проглотить все рвущиеся наружу слова, но Дукат смотрит на неё выжидательно, в светлых глазах ей чудится искра веселья, и от этой искры, кажется, сейчас рванёт у неё в горле. — Гал Дукат, — тихо произносит она, — я правильно поняла ваши слова? Относиться снисходительно к офицерам, которым не нужно прикладывать никаких усилий, чтобы сбить меня с ног, которые обсуждают у меня за спиной мою принадлежность к баджорской расе и особенности строения моего тела, которые смотрят на меня, как на врага, если только мне хоть раз удаётся победить? Дукат негромко усмехается. — Так ведь в этом всё и дело, доктор Тора. На вас никто не посмотрит с осуждением, если вы проиграете: принято считать, что баджорцы физически слабее кардассианцев. А вы представьте себе, как встречают ваших противников, проигравших вам. Какие насмешки проигравшему приходится выслушать, как он сам о себе думает. Для большинства всё просто: «Не смог одолеть баджорку — значит, слабак». А то, что победой вы обязаны вашему упорству, выносливости, находчивости, мало кто будет рассматривать как решающий аргумент. Напрем качает головой. — Я не знаю, что они о себе думают. Я знаю только, что чувствую себя… Беспомощной. Безвольной. Никчемной. У неё хватает рассудка остановиться и не говорить это командиру-кардассианцу, но он, кажется, ухватывает недосказанное. — Вам так неприятно уступить коллеге в состязании, в котором у вас объективно мало шансов победить и которое вообще не относится к вашей профессиональной сфере деятельности? — он поднимает надбровные гребне. — В этом есть что-то клингонское. — Мне неприятно осознавать, что, если завтра изменится что-то в политике, никто из нас не сможет себя защитить, — сухо произносит она. — Или всё, что говорят о будущей оккупации Баджора — слухи, не имеющие под собой основания? Она смотрит на него с вызовом, и Дукат отвечает ей задумчивым взглядом, в котором трудно что-либо уловить. Длинные пальцы дотрагиваются до гребня на подбородке. — Я не намерен обсуждать с подчинёнными политику Кардассии по отношению к её колониям, — роняет он. — Эти вопросы относятся к ведению Центрального Командования. Однако… — он поднимается, плавными шагами огибает стол, подходя к ней. Напрем машинально поднимается, повинуясь уставу, и распрямляет спину. — Едва ли сторонники военной операции на Баджоре пользуются значительной поддержкой. Напрем иронически улыбается. Может, он и сам сторонник, откуда ей знать? Однако от его слов её немного отпускает напряжение. — В любом случае, доктор Тора, вы можете быть уверены, что на борту Корнэйра к вам будут относиться соответствующим образом — как к офицеру моего экипажа. Ещё одно утверждение, которому очень хотелось бы верить, вот только стоит ли. Дукат улыбается: — А пока вам стоит отдохнуть. Вы можете идти, доктор Тора. — Слушаюсь, сэр. Она направляется к выходу, и на панели наблюдения у двери видит, как двое ведут по коридору Тана Лоса, заломив ему руки назад. Не оборачиваясь и, вроде бы, не ускоряя шаг, она выходит в коридор — успевает рассмотреть только стриженый темноволосый затылок. Значит, всё знали. Может, знали даже, что именно он ей говорил сегодня утром. Она вызывает турболифт, стоит на площадке, ждёт. Она теперь единственный баджорец на корабле. Гауптвахтой Тана явно не отделается. Пусть Пророки сохранят его, пусть помогут пройти всё, что ему предстоит… Эх, ну как же он так. Совсем по-мальчишески. — Тора, — тихо окликают её, и она оборачивается. Глинн Надар смотрит на неё неуверенно. — У меня что-то колено левое ноет, а после тренировки совсем разболелось. Посмотрите? Она слегка улыбается, делает шаг к открывшимся дверям турболифта. — Конечно, Надар. Пойдёмте.