You'll never know how I watched you from the shadows as a child You'll never know how it feels to be the one who's left behind You'll never know the days and the nights, the tears, the tears I've cried But now my time has come and time time is not on your side Tuna Turner, «Goldeneye»
Эдвард проснулся среди ночи и больше не мог уснуть. Он слышал размеренное дыхание брата и в очередной раз не понимал, что и где пошло не так. С того момента, как разрушили замок с кругом и локализацией «Врат», он постоянно ощущал, что они упускают что-то очень важное. И, разумеется, к чёртовой бомбе они не приблизились ни на шаг. Ал предлагал вернуться в Мюнхен и попробовать разузнать, что известно членам этого проклятого общества Туле, но Эд со свойственным ему упрямством раз за разом отказывался, предпочитая не озвучивать причин. Он всё больше чувствовал, что в ряде вопросов становится похож на отца — конечно, в тех самых аспектах, к которым сам всегда относился более чем нетерпимо. У Эдварда Элрика не было желания где-то осесть и зажить, по меркам обывателей, «нормальной жизнью» — вместо этого он постоянно находил себе грандиозную спасательную миссию и, с упорством, достойным маньяка, и самоотверженностью отчаянного человека выполнял её. И, как правило, выполнял успешно. Если бы он остановился и задумался, от кого он бежит, вероятнее всего, ответ бы ему не понравился. — Ал, вставай, — толкнул он брата в бок со свойственной ему бесцеремонностью. Юноша, очень похожий на него самого, но с более мягкими чертами лица и коротко остриженными светлыми волосами чему-то мечтательно улыбнулся во сне и повернулся на другой бок. — Вставай, лежебока, нас великие дела ждут! — ворчливо продолжил старший брат. Альфонс открыл медовые глаза и недоумённо уставился на Эда. — Братик, ты в своем уме, который сейчас час? — голос Ала звучал немного обиженно, но, казалось, он был так счастлив тому факту, что они с братом снова вместе, что не мог сердиться на того всерьёз. С момента победы над Отцом и возвращения тела из-за Врат Ал надолго остался один. Нет, конечно, несправедливо так говорить — с ним были все: сначала военные, потом подоспели Уинри и бабуля Пинако, но с ним не было того, с кем они были неразлучны с самого рождения Альфонса. Эд пропал, сгинул словно в небытие, повергнув всех в шок и оцепенение. Никто не верил в его смерть, поначалу его искали, но так и не обнаружили — ни живого, ни мёртвого. Также не обнаружили и Ван Хоэнхайма, но пропажу последнего списали на возраст в том числе — никому из смертных просто так не дозволено топтать эту землю столько веков. Ал видел брата во снах, он знал, что тот жив и не оставлял надежды на встречу, и встреча эта состоялась, когда в Аместрисе открылся портал из другого мира, принесший далеко не мир и новое знание, а боль, кровопролитие и очередные потери. По счастью, это не приобрело никаких ужасающих масштабов. Зато Ал мало того, что встретил давно потерянного Эда, так ещё и отправился с ним спасать совершенно незнакомый ему мир, мир технологий, начисто лишённый алхимической энергии. Он часто думал об оставшейся в Ризенбурге Уинри и о том, что она, должно быть, безмерно скучает по Эдварду, но разве же донесёшь хоть что-то до этого упрямого мальчишки? Да, он старше, он давно не ребёнок, он прошел через такое, что не каждому взрослому под силу, но так и остался упрямым мальчишкой с мальчишескими же идеалами. Эдвард рассказал брату, что он предложил Истине в обмен на его тело. И Истина рассудила вполне в своём духе — раз брат пожертвовал своей алхимией, то и место ему в мире без неё. Если так посмотреть, то эта Истина вообще мастер извращать желания и формулировки. Наверное, это просто потому что ей скучно… — Самое подходящее время для подвигов! — Элрик-старший растянул губы в идиотической улыбке. Да уж, самое время — ничего не скажешь! А ведь были времена, когда Эдвард и дрых, и жрал за двоих, причем за каждого в три пары глаз и три глотки! — И куда же мы направимся, брат? — спросил Ал, наблюдая за Эдом и свесив босые пятки с кровати. — В Мюнхен, — нахмурившись, буркнул Эдвард. — В самое логово этого змеиного клубка. И Ноа разбуди — она нам понадобится, — запихивая в потрепанный саквояж весь их нехитрый скарб, инструктировал старший. Ал со вздохом посмотрел на часы. Четыре утра. Неужели брат это серьезно? Что за дело такое, не терпящее отлагательства даже на три-четыре часа? Да ещё какое дело — поездка в Мюнхен! Сколько раз он предлагал начать поиски оттуда и сколько раз брат отмахивался от его идеи без объяснения причин? Он потёр стриженный затылок — а разве были времена, когда Стальной был другим? Ноа, проснувшись, выразила ярое желание ехать с ними. Эдвард поворчал для проформы, но потом, словно невзначай, бросил что-то о полезности её навыков и с деланной неохотой согласился, от чего цыганка просияла, а Ал, в свою очередь, лишь покачал головой — вечно брат грубит девчонкам! Да и не только девчонкам, стоит вспомнить хотя бы его перепалки с полковником… Добираться пришлось попутками: если у Эда были нормальные документы благодаря Хоэнхайму, а у Ала — благодаря стараниям и неуклюжему обаянию Эдварда, то у Ноа не было ничего, и ничье обаяние, старания, или же и то и другое вкупе не могли поспособствовать решению вопроса: она была цыганкой, а, несмотря на проигрыш НСДАП, ситуация в стране всё больше и больше накалялась, и никто не хотел иметь дело с цыганами, а, тем паче, им помогать. На братьев же смотрели по-разному: одни осуждающе, как на легковерных идиотов, вторые — похабно-понимающе, как на тех, кто наконец-то поимеет с овцы дурной крови хоть шерсти клок. И если контекст взглядов первых Элрики понимали и осуждали, то вторые пока целиком и полностью выходили за пределы их мироощущения. Путь из Ганновера обещал быть сложным и неблизким, тем более зимой. И ещё и затратным. Перебивались чем придётся: от еды для бездомных до случайных заработков почти любого толка, кроме незаконных. С учётом же все большего подорожания всего добыча пропитания и крова над головой очень быстро превратилась в чудовищную проблему. — Неужели в этом городе нам совсем некуда пойти? — распахнул глаза Ал, разглядывая улочки зимнего Брауншвейга, казавшегося серым и неприветливым, особенно на пустой желудок. — Не знаешь куда идти — иди в пивную, — натянуто улыбнулся Эд. Чувствовал он себя препаршиво. Жалких оставшихся пфеннигов в кармане едва хватит на одну-единственную похлёбку, не то что на комнату в ночлежке. И дёрнул его чёрт рвать когти из Ганновера, не заручившись поддержкой каких-никаких знакомых? Все же там у них была крыша над головой, пусть и плохонькая, но и то хлеб. Привык он к вольготной жизни государственного алхимика, да и здесь раньше у него были те, к кому он мог пойти, пока все не пошло прахом… А теперь из-за его безрассудности и братик, и Ноа сидят под дождём и идти им решительно некуда. Кроме ближайшей пивной. — А ну пошла вон отсюда, — грубо толкнул цыганку в плечо один из работников пивной. — Нам тут и своих шлюх хватит, которые по карманам не лазят! — Она с нами! — попытался ввязаться Элрик-старший. Работник смерил его презрительным взглядом: в почтенном бюргере было никак не менее шести футов роста и двухсот шестидесяти фунтов веса(1) и на его фоне Эдвард выглядел вовсе не внушительно. — Юны ещё, вон, молоко на губах не обсохло, и в карманах пусто, видать, — даже одна девка на двоих! Остальное-то тоже, поди, одно на двоих, да? Пивная огласилась дружным гоготом. Ноа вспыхнула, а Эдвард тут же подался вперёд. — Это кто тут малявка… — начал было он, но разумный Альфонс быстро оттащил его в сторону, увещевая и успокаивая — здесь-то бывший Стальной алхимик не мог противопоставить грубой коллективной физической силе свои удивительные возможности — возможностей больше и не было. Так, не солоно хлебавши, вся троица выкатилась на улицу, под серое зимнее небо неприветливого города.* * *
— Этот. С дурацкой косичкой, как у девчонки, — проговорил мужчина с трубкой, выглядывая в окно и показывая что-то, а вернее, кого-то, своему собеседнику, юнцу, ещё ни разу в жизни не брившему усов. — Безногий именно так его и описывал. Юнец переминался с ноги на ногу и смотрел в рот благообразному мужчине с проседью в висках. Сейчас он пойдет на всё, чтобы продолжить дело матери и отмстить за её гибель тем, кто в этом виноват! А мальчишка с косичкой — один из главных виновников. — Твоя задача — не спускать с него глаз, Ульрих, — прищурился благообразный, пожевывая мундштук трубки. — Надо чтобы он добрался до Безногого и передал ему одну вещицу, но, смотри, постарайся, чтобы он тебя не видел. И ещё — одним из условий достойной оплаты его трудов будет требование не вскрывать посылку. Проследи за этим тоже, мой юный друг. Ульрих вскинул голову. Уж он-то не позволит себе опозориться и посрамить честь матери. Он продолжит начатое ею, пусть он ещё слишком юн и никто не воспринимает его всерьёз — но тем отчасти и проще. Он будет следовать за златовлаской — так он окрестил ужасно неприятного ему малявку — по пятам, дышать ему в спину, но не позволит обнаружить себя. И вендетта будет совершена, скорее поздно, нежели рано, но Ульрих не станет торопиться — он предпочтёт месть в холодном виде.