I know they're under the bed, that's where they hide I know they need to be fed every night They live deep under the bed, way down below I found the skin that they shed 'cause they eat there and they breathe there, and they grow Alice Cooper «Under the Bed»
Ульрих подобрался и с ненавистью посмотрел в тёмные глаза цыганки. Ещё не хватало, чтобы эта паршивая дрянь трогала его своими грязными лапами! И тем более ей не было дозволено говорить что-то о его матери. Собрав скудные силы, Ульрих ударил Ноа в плечо, от чего та отшатнулась и едва удержалась на ногах. — Заткнись, шваль цыганская, — брезгливо скривился мальчишка. — Не смей прикасаться к Ноа! — вспылил Альфонс, заламывая руку грубияна за спину. — Ты ничем не лучше её! Ульрих сжал зубы — было больно, но он не позволит этим блаженным и цыганской девке насладиться минутами его слабости. А тут ещё и этот златовласка — мало он его головой приложил, надо было сильнее! — полез шарить по карманам. И, разумеется, нашёл кое-что, не предназначавшееся для его глаз. — Отдай! — вскинулся Ульрих, игнорируя боль в заведенной за спину руке: все болевые ощущения, что были в его тщедушном теле, заполняли сейчас его правую голень, постепенно растекаясь по всем членам так, что перед глазами плыло все сильнее. С замусоленной фотокарточки Эдварду дружелюбно улыбалась белокурая Дитлинде Эккарт. По мнению Эда, если и существовал дьявол, то одной из его внебрачных, и от того особенно озлобленных, дочерей легко могла бы быть эта женщина. Несмотря на то, что он обещал себе не прерывать ничьих жизней, отрицать того, что с её смертью все смогли наконец вздохнуть спокойно, Эдвард не мог. Он прищурился, разглядывая острые черты бледного юнца — так вот кого он так ему напомнил! — Эта женщина — твоя мать? — голос Эда был полон непонимания и неприязни. Ульрих поднял мутный от боли взгляд на одного из виновников смерти Дитлинде. — Пошел ты… — зло выплюнул он и обмяк в руках Ала. — Вот дерьмо! — раздосадованно махнул рукой Эдвард. — Теперь ещё этого придурка в больницу тащи и объясняйся, с какого чёрта он нам на головы свалился. Спать Эдварду хотелось нестерпимо, да ещё и пострадавшая голова нещадно кружилась. Сделав два неловких шага, он стек на диван. Пока Ноа хлопотала рядом с ним, помогая стянуть сапоги и лечь поудобнее, Ал выудил из видавшего виды потёртого саквояжа верёвку и примотал Ульриха к креслу, а сам расположился напротив. Все равно искать врача сейчас было бы пустой тратой времени и сил. Наутро, по прибытии поезда на главный вокзал Франкфурта, троица захватила с собой саквояж, посылку и полубессознательного впавшего в горячку Ульриха и направилась на поиски ближайшего госпиталя или отделения полиции. Всё-таки идти к адресату, указанному достопочтенным херром Веллером, в таком своеобразном сопровождении они не хотели, да и не могли себе позволить. Хотя оба брата были убеждены, что не в меру ретивого юнца никак нельзя оставлять на произвол судьбы: если это и правда сыночек Дитлинде, то ждать от него можно было любой гадости. Сдав в отделение полиции незадачливого путешественника, «видимо, неудачно упавшего в коридоре в поезде», как очень убедительно охарактеризовал ситуацию перебинтованный Эдвард, троица наконец-то отправилась по указанному Веллером адресу. Благо, выданные заказчиком деньги казались баснословной суммой, поэтому Элрики и Ноа, не долго думая, взяли такси. Когда же автомобиль, шурша шинами, остановился напротив огромного особняка, Эд даже присвистнул: до чего же контрастной была эта страна! Пока они, как и большая часть местного населения, перебивались в воды на воду, а в самом лучшем случае, с воды на хлеб, небольшая прослойка богачей жила, словно короли. В Аместрисе, конечно, тоже существовало социальное расслоение, но то ли Эд не так остро замечал его, живя на жалование государственного алхимика, то ли все же курс на милитаризм накладывал свой аскетический и прагматический отпечаток на жизни всех граждан страны. Расплатившись с водителем, путешественники забрали нехитрый багаж и драгоценную посылку и направились по аккуратной дорожке к воротам. Их тут же встретили люди, очевидно, из прислуги и повели внутрь. — Херр Шаттерханд сейчас в оранжерее, — учтиво поклонившись, сообщила молоденькая горничная. — С вашего позволения, я проведу вас туда, следуйте за мной. Эдвард шёл за девушкой, прижимая к груди драгоценную посылку. Он не мог отделаться от ощущения того, что сейчас произойдет что-то важное. Ал тоже был сам не свой, но нервировать брата опасался. Когда же горничная, наконец, открыла перед ними дверь, всем троим стало ясно, что пойти на попятную уже не получится. — Прошу вас, проходите, — она жестом пригласила гостей войти. — Благодарю вас, Линда, — голос принадлежал мужчине, похоже, средних или преклонных лет. — Вы свободны. Наконец, из-за высокой стены экзотических растений выехало инвалидное кресло, в котором сидел человек среднего возраста. У него не было обеих ног немногим выше колена, на лице красовались старые шрамы, словно от ожога, и отсутствовали мочки ушей. На его коленях сидел огромный белый кот. Безногий подъехал поближе к долгожданным визитерам и оглядел всех испытующим взглядом внимательных карих глаз. Элрикам взгляд показался очень и очень знакомым. — Что ж, я ждал вас, — он улыбнулся, — старина Веллер давненько обещал мне эту посылку, да только дюже долго искал надёжного курьера. Мужчина продолжал улыбаться и изучать глазами гостей. То ли ему отчаянно не хватало общения, то ли его очень заинтересовали его посетители. — Меня зовут Эрнст Шаттерханд, — он подъехал ближе к братьям и протянул руку стоявшему чуть впереди Эду. — Эдвард Элрик, — пожал руку нового знакомого Эд, пытаясь вспомнить, где и когда он уже видел эти глаза и слышал этот голос. — А это мой младший брат, Альфонс. И Ноа, — он кивнул на стушевавшуюся цыганку. — Вот, собственно, посылка, ради которой нас сюда послали. — Как вы добрались? — прищурился Шаттерханд. — Смотрю, не без приключений? — Упал в поезде, — улыбнувшись, чистосердечно соврал Эдвард. — Пустяки. Шаттерханд кивнул и очень осторожно принял из рук Элрика коробку и принялся осторожно распаковывать предназначавшееся ему сокровище. У троицы перехватило дух. Когда последние слои газет были сняты, свету предстал глиняный горшок с внушительных размеров кактусом, с которого нечёсаными прядями свисали длинные седые лохмы. — Cephalocereus senilis(1)! — Шаттерханд просиял. — Право слово, старина Веллер умеет сделать приятный сюрприз! Молодые люди, вы, должно быть, устали с дороги, — он позвонил в колокольчик. — Вам предоставят гостевые комнаты, если вы голодны — милости прошу к Линде, она вас накормит. Обед у меня в четырнадцать часов, если вы не будете спать, буду рад разделить с вами трапезу!* * *
Все трое собрались в комнате у Эда — у него болела голова после ночного приключения. И его мучил вопрос: где и когда он видел Эрнста Шаттерханда. Ни он, ни Ал не могли пока дать друг другу ответа. — Вот придурки эти богачи, — проворчал Эд, поудобнее подкладывая мягчайшую пуховую подушку под многострадальную голову. — Этот Веллер отвалил нам такие деньжищи и так беспокоился о целостности коробки из-за какого-то идиотского кактуса! Несмотря на то, что Ал считал форму высказываний брата слишком резкой, не согласиться с ним по существу он не мог. — Эд, Ал, — неуверенно начала Ноа, — вы всю поездку сами не свои. Что происходит? Вы знаете этого Шаттерханда? Эдвард нахмурился. Его раздражало любопытство цыганки, но, с другой стороны, он мог её понять: его бы самого не устраивала ситуация, в которой его таскали бы за собой по всей стране как бесплатное приложение и при этом не вводили в курс дела. Но одно дело он, а другое — эта девчонка! — С чего ты вообще взяла, что мы его знаем? — огрызнулся Элрик. — Если ты такая умная, может расскажешь нам, где и когда мы с ним встречались? Ноа потупилась. Она никак не могла понять, когда её вопросы были уместными, а когда выводили Эдварда из себя. Иной раз он охотно пускался в разговоры, но чаще Эд, подобно потревоженному ежу или дикобразу, ощеривался и выпускал иголки, превращаясь в абсолютно несносную личность. Но Ноа с упорством, достойным лучшего применения, тянулась к нему. — Брат, Ноа права, — возразил Ал. — Ты час от часу все мрачнее и мрачнее. И неужели тебе этот мужчина не показался знакомым? — Башка раскалывается, — неохотно признался старший, переводя тему. Альфонс вздохнул — всегда вот так! Всегда из этого упрямца всё надо вытягивать клещами! Его брат всё время пытался взвалить себе на плечи не только огромный небосвод — весь мир со всеми его бедами, горестями и разочарованиями. И сколько бы Ал не твердил ему, что эта ноша не под силу никому, Эд снова и снова бросался из огня да в полымя. Он всегда был мастером невыполнимых обещаний, и, что самое удивительное, ухитрялся так обходиться с окружающей его реальностью, что обвинить его в нарушении слова было крайне затруднительно. — Ал… — Ноа подняла тёмные глаза. — А Эд… Каким он был в детстве? — Очень целеустремленным, — глаза Альфонса засияли, когда он вспомнил маленького брата и их детство, — упрямым, несговорчивым… Самым лучшим! «Прямо как сейчас», — подумала цыганка. Чем дольше она путешествовала с братьями, тем больше привыкала к ершистому характеру Эда и тем меньше представляла собственную жизнь без него. Альфонс посмотрел на девушку и его осенило: она же не сомкнула глаз. Да и ему спать хотелось, а идея оставлять её одну бродить по этому чужому дому казалась ему чистой воды безумием. Проводив Ноа в её спальню, Ал направился к себе. Сколько он ни силился вспомнить голос Шаттерханда и обстоятельства, в которых мог его слышать, ничего не выходило. После долгих мучительных попыток оживить в памяти хоть что-то, Ал провалился в тяжёлый сон. Ноа неслышно, как ночной хищник, прокралась в спальню Эда. Памятуя его резкую реакцию на столь грубое вторжение в личное пространство, она как можно незаметнее опустилась на колени рядом с диваном, на котором даже не сняв плаща лежал Эд, и осторожно положила подбородок к нему на подушку, мягко касаясь своим лбом его. ...На крыльце дома на холме стоит красивая белокурая девушка, а рядом с ней — пес, передняя лапа которого такая же, как нога Эда. И Эдвард безмерно рад ей — когда она бросается к нему на шею, не сдерживая слез счастья, он принимает девушку в объятия, вдыхая запах её волос, сцеловывая дорожки соленых слез с её щек... Ноа отшатнулась. Это было слишком личное и слишком… неприятное для неё? Усевшись на мягкий ковер в углу, цыганка обняла руками колени и задумалась. Каково же Эдварду здесь, если он так скучал по этой девушке? Он сделал свой выбор потому, что этот мир отчаянно нуждался в спасении, закрыв глаза на собственные чувства, или, может, это было просто то, что осталось в прошлом? Альфонс спал беспокойно. То ли отчего-то снова сказывалось долгое пребывание его тела за Вратами, то ли было что-то ещё… ...Вот чёрное существо из пробирки посреди белой пустоты оглядывается в замешательстве, оно потеряно, одиноко, слабо, оно потеряло в одночасье все, чем успело завладеть. И Ал чувствует себя так, словно заглядывает во что-то потаенное, скрытое, интимное, испытывает стыд и болезненный интерес к этой обнаженной душе, которая не говорит ни слова, но чувствует — и отражения этих чувств болезненным эхом отдаются в его собственной душе… Он ощущает, как растет в растоптанной душе решимость выйти за грани того, где её заключили, он знает — каждый жаждет вендетты, жаждет сатисфакции... ...Вот чёртова бомба на фотокарточке, а от фотокарточки не остается ни следа — лишь бомба в обрамлении звенящей пустоты, в отсутствии цветов, звуков, запахов, и лишь мужская рука держит бомбу и скрывается вместе с ней в жадно раззявленной геенне, остаётся лишь зияющая дыра, которая, словно облизнувшись, захлопывается — он снова один в вакууме, где нет счета дням, ночам, годам... ...Перекошенное лицо человека скрыто маской, поблескивают серьги в ушах — по две в каждой мочке — он стоит над грудой тел, а в следующий миг… Ал проснулся в холодном поту. Теперь он точно вспомнил, где видел взгляд Безногого и слышал его голос.