И отрёт Бог всякую слезу с очей их

Findest du zu dir? Dem Sein nicht zum Schein Definier dich nicht zum Selbstzweck Du und dich und dein Empfinden Und was immer dich berührt Das ist was du wirklich bist Hör auf dich <…> Jede Seele ist geprägt Von dem was mal war und dem was ist Das gleiche Ich in anderer Zeit In, einer anderen Welt Wärst du wirklich was du heute bist Lacrimosa «Herz und Verstand»

      Получив баснословную, по их мнению, сумму за услуги курьера от Эрнста Шаттерханда, а также билеты на поезд в Мюнхен, троица откланялась и направилась на вокзал. Расспросы полиции по поводу Ульриха снова не дали ничего.       — Эд, как думаешь, за нами отправят хвост? — оглядевшись по сторонам, спросил Ал.       — Угу, — на ходу пережёвывая бутерброд, ответил старший. — А ты что думаешь, эта хитрая безногая задница станет так рисковать? Он даже Ноа к себе ни разу не подпустил. И кошка у него странная, зуб даю!       Ноа и Ал вспомнили разноглазого Вилли и почти синхронно передёрнули плечами — это было одно из самых не поддающихся объяснению явлений в этом мире. Кот вызывал суеверный ужас, хотя, вопреки приметам, был абсолютно белоснежным.       Купе на этот раз выглядело значительно проще — рассчитанное на четыре места и с двумя туалетами на весь вагон, благо, ехать было недолго. На одной из верхних полок уже расположился пассажир с газетой — юный темноволосый парень. Ал и Ноа вежливо поздоровались, Ноа вжала голову в плечи — она была уже готова к скандалу: не все порядочные немцы захотят ехать в одном купе с цыганкой, но, к её удивлению, реакции не последовало. Эд ввалился в купе последним, грубо затолкал под сидение саквояж и плюхнулся на нижнюю полку, с прищуром глядя на вынужденного попутчика, чьё лицо неожиданно перекосила знакомая ухмылка.       — Ну здорово, уже, как я посмотрю, нецельнометаллическая фасолина! — парень, откинув газету, в одно движение спрыгнул с полки и уселся напротив Эда.       — Энви?! — в глазах Эдварда мелькнуло узнавание. — Ты опять вырядился в какую-то фигню?       — Ладно тебе, — обиженно протянул тот, поправляя странного покроя чёрный тренч, под которым был чересчур по здешней моде обтягивающий, словно с чужого плеча, костюм. — Если бы я не захотел, ты бы меня и вовсе не узнал. Эрвин Циммерман, — он учтиво протянул руку.       Эд уставился на протянутую руку гомункула как на ядовитую змею. Ал и Ноа в полном непонимании смотрели на старого нового знакомца.       — Не хочешь — как хочешь, — поджал губы Энви, убирая руку. — А я-то хотел тебе всё, что знаю, рассказать. Как за тобой наблюдали, пока ты шарился по халупе этого безногого паралитика, например.       — Э-э! — вскочил со своего места Эд. — А ну выкладывай!       Энви только скрестил руки на груди и уставился в окно.       — Брат, ладно тебе, — примирительно выставил руки вперед Ал. — Не забывай, где мы! Я — Альфонс Элрик, — он протянул руку Энви.       — Помню я тебя, — ощерился тот, отвечая на рукопожатие, — только тогда ты был более пустым.       Ал поджал губы. Упоминание о его отсутствующем теле в таком ключе задело его — он отдавал себе отчёт в том, что за неимением тела, его душа не прошла все этапы взросления, и он так и остался выросшим ребенком, не пережившим многого и не получившим нужного взрослому человеку опыта.       — Ноа, — осмелела цыганка, протягивая руку странному попутчику, не ожидая ничего в ответ.       Энви пожал руку попутчице, заглянув ей в тёмные бездонные глаза.       …Жуткие крики боли — впору зажать уши, но картина проясняется: она видит невероятно красивую женщину с длинными вьющимися волосами и толстого мужчину неопределённого возраста, сосущего палец, как младенец. Женщина улыбается и ерошит непослушные волосы их попутчика. Вместе они разглядывают карту несуществующей страны и туннеля под ней — скоро всё будет готово…       Ноа отшатнулась, прикрыв ладонью глаза.       — Не трогай тех, кто может внести хаос в мир, к которому привыкла, — заметил Энви, ухмыляясь. — Но раз вы не хотите подробностей, буду рассказывать тому, кому они нужны больше, — осклабился он.       Ал закусил губу. Неужели брату было так сложно просто пожать протянутую ему руку? Он помнил самоубийство Энви в Аместрисе. По мнению Альфонса, завистливый гомункул просто хотел дружбы. Человеческого отношения, которого так и не увидел за всю свою длинную жизнь. И если ему отказывали в ней и здесь — то что же творилось на душе этого парня?       — Ты хотел нам рассказать кое о чём, — напомнил младший Элрик неслучайному попутчику.       — Э, нет, — протянул Энви, гадко ухмыляясь. — Раз его величество фасолина не желает ни о чём слышать — пусть получит желаемое сполна!       Эдвард сложил руки на груди и отвернулся — такими детскими манипуляциями этот щёголь, так и не научившийся нормально одеваться, его не проведет. Как и апелляциями к его росту — надоел уже!       — Но мы хотим слышать! — подала голос Ноа. — Мы тоже были в доме у Безногого!       — А я-то думал, что вы там присутствовали в качестве багажа, — парировал Энви, продолжая ухмыляться, — бессловесного, между прочим!       Ноа вспыхнула — этот наглец попал в самую точку! В последнее время она ощущала себя бесполезным старым чемоданом, которому делают одолжение, что прихватывают с собой. Иногда давая глупые задания, вроде, — «загляни в его сознание, Ноа!» А все потому, что Эдвард брал на себя всё, не давая им ни свободы воли, ни свободы слова!       — Но мы — не Эдвард Элрик! — выпалила цыганка, покраснев.       — И слава Отцу, — скривился Энви, — трёх малявок не вынес бы даже я.       Эдвард вскипел — сколько можно! Сначала говорит загадками, а потом ещё и обзывается! Чёрт его знает, есть ли у него вообще какая-то информация, или он блефует и провоцирует их? Какая может быть вера тому, кто лавирует между различными потоками и совсем не ясно, на чьей он стороне?       — Или говори уже, что начал, или выметайся, — сверкнул глазами Эд.       Энви закинул ногу на ногу, откинулся на мягкую спинку нижней полки и испытующе посмотрел на бывшего Стального алхимика. Только сейчас Эдвард заметил, что у гомункула глаза непривычного для этого мира фиалкового цвета.       — Вообще-то у меня, как и у тебя, билет на это место, так что не зарывайся, — посоветовал Энви. — И давай так — если тебе нужна от меня информация, может, сделаешь одолжение и начнешь разговаривать нормально, а не так, словно я подложил тебе на тарелку дерьма вместо сосиски?       Ал больше и больше проникался сочувствием к их вынужденному попутчику. Ему казалось, что Энви действует по собственному почину на свой страх и риск, что желание поделиться с ними информацией — абсолютно искреннее. Но сейчас всё зависело от Эда. Точно так же, как тогда, в Аместрисе, потому что именно Эд смог разглядеть истинные порывы завистливой сущности Энви.       — Хорошо, — неожиданно серьёзно проговорил Элрик-старший.       Он помнил взгляд сморщенного зелёного существа, когда то приняло роковое решение о самоубийстве и сейчас даже устыдился собственного ребячества, за которым прятал всё больше и больше наполняющее его сострадание.       — Договорились, — Эд протянул правую руку.       Энви с недоверием уставился на человеческую ладонь: во-первых, все ещё было непривычно видеть Эдварда без автоброни, во-вторых, он чувствовал себя очень смущенным и как-то глупо счастливым. Но руку пожал.       Пока Энви увлеченно рассказывал про миниатюрную рацию в ошейнике кошки, сделанную Безногим, и записи их разговоров, Ноа, подтянув колени к груди, рассматривала странного попутчика из-под опущенных ресниц. Она впервые столкнулась с подобным существом и этот опыт ей не понравился. Насколько она могла судить по обрывкам доставшейся ей информации, именно этот взъерошенный парнишка и был огромным зелёным драконом, с помощью которого удалось открыть Врата. Но как же он тогда выжил? Или его устройство настолько отлично от человеческого?       — Ты же присутствовал, когда открывали Врата, — она вклинилась в паузу в рассказе о питомце Шаттерханда.       Энви скривился — менее всего ему хотелось вспоминать то, что пришлось тогда пережить. Он мечтал о смерти, но судьба распорядилась иначе, и, зализав раны, он решил отомстить членам общества Туле за свои страдания. Особенно его огорчала смерть главной виновницы его мучений — белобрысой стервы Дитлинде. Если бы он мог, он бы с удовольствием воскресил бы её ради того, чтобы заново разорвать на куски. Энви отчаянно завидовал полицейскому-очкарику, что именно его пуля оборвала жизнь этой кошмарной женщины.       — Видишь ли, я несколько более прочен, — ухмыльнулся Энви. — Могу продемонстрировать.       — Нет уж, давайте обойдемся без этого, — неожиданно резко подал голос Ал. — Хватит с нас драк в поездах, давайте уже до Мюнхена доедем без приключений!       — Драк? — Энви подобрался и оживился. — Ну-ка, выкладывайте, а то что я тут вам всё, а вы отмалчиваетесь. Играть — так по-честному!       Глаза гомункула загорелись, когда он услышал об Ульрихе. Значит, сын ответит за мать. Тем более, он уже подписал себе смертный приговор, напав на тех, к кому отчаянно тянулось все противоречивое существо новоявленного Эрвина Циммермана. Пусть он и не был готов признаться в этом даже самому себе.