And as we wind on down the road, our shadows taller than our souls, there walks a lady we all know who shines white light and wants to show how everything still turns to gold Led Zeppelin «Stairway to Heaven»
Исаак Макдугал сдержал обещание и на следующий же вечер пришел по указанному Эдом адресу. Он крайне удивился, что его встретил удивительно похожий на самого Эдварда юноша из плоти и крови — он помнил Ала как пустой доспех с прикрепленной к нему душой. Услышав историю о непростом возвращении тела, трудной победе над Отцом и его приспешниками, Ледяной задумался. Странная выходила картина: если Эда в этот мир отправила сама Истина, а после они с Алом прошли через открытые Врата, то почему он, умерев в Аместрисе, очнулся здесь? И что произошло с Кимбли? У Исаака сложилось впечатление, что доверять братьям Элрикам можно почти как самому себе. Пожалуй, стоило познакомить их с Анной. Вскоре к их беседе присоединилась вернувшаяся из цветочной лавки Ноа. Макдугал с удовольствием отметил отсутствие предубеждений к цыганам у его новых возможных союзников — это особенно радовало его в накаляющейся атмосфере пока ещё скрытой, но уже разрастающейся нетерпимости. — Ну привет, книгочей и цветочница, а где фасолина... — ввалившийся в столовую Энви осекся, заметив гостя. Он узнал алхимика, примкнувшего к сопротивлению на ишварской войне. Он узнал алхимика, пытавшегося помешать реализации их плана. И он был крайне не рад увидеть его в доме, который только начал считать для себя безопасным. Впрочем, их гость тоже не испытывал теплых чувств к вошедшему. — Что здесь делает эта... — Исаак нахмурился. — Эта — кто? — сощурился Энви. — Договаривай, раз начал. Альфонс поджал губы. Ему не хотелось объяснять Макдугалу, почему они так легко приняли в компанию Энви — это было слишком личным и болезненным. Но без откровенности риск потерять сильного союзника возрастал десятикратно. — Давай угадаю, — осклабился Энви, — ты тоже сраный миротворец, который хочет найти эту сраную бомбу и похоронить её в сраном аду на веки вечные, чтобы никто ни за какой сраной сранью не взорвал её и не превратил этот сраный мир в сраную кровавую кучу сраного дерьма? Ледяной напрягся — выходит, о бомбе они уже знали. И знали не только Элрики, но и отвратительная тварь, называемая гомункулом. И эта самая тварь знала не только о бомбе, но и о его цели, слишком прозрачной для того, кто наблюдал за войной в Ишваре — кровавой комедией в нескольких актах — из амфитеатра давно разрушенной арены. Если гомункул имеет выход на общество Туле, то можно забыть о реабилитации в его кругах сразу. — Молчишь, — протянул Энви. — Крыть, похоже, нечем... Значит, в яблочко. Он взял стул и сел на него верхом, с противным скрипом придвинувшись поближе к собеседнику. — Какой смысл что-либо говорить, если ты уже сделал выводы? — брезгливо отозвался Исаак. — Можно подумать, ты разубедишься в своем мнении, стоит мне сказать, что ты не прав? — Послушайте, это другой мир, — Ал встал, — здесь нет Отца с его планами. Здесь Энви помог нам! — У вас есть причина ему доверять? Хотя бы одна? — серьёзно посмотрел на Ала Ледяной — ему был симпатичен этот юноша, как и его старший брат. — Меня не интересует, какова она, просто скажите, есть ли она. Да или нет? Ал положил ладони на стол, подался вперед и заглянул в прищуренные глаза Макдугала. — Есть. — Исаак Хоффман, — со вздохом протянул руку гомункулу бывший Ледяной алхимик. — Эрвин Циммерман, — Энви ответил на рукопожатие.* * *
Эдвард бесцельно бродил по Мюнхену, всматриваясь в прохожих. Он хотел, чтобы Альфонс поговорил с Исааком Макдугалом без его участия — во-первых, у него не было желания снова слушать о том, что происходило дома в его отсутствие, во-вторых, его задели слова Энви о багаже. Видимо, и правда не стоило перетягивать одеяло на себя... С другой стороны, Эд не мог представить себе, как отреагирует Исаак на гомункула. В том, что Энви прекрасно знал, кто такой Ледяной алхимик, Эдвард не сомневался. А вот работало ли это в обратную сторону, он не мог даже предположить. Главное, чтобы они не перессорились — лишаться такого союзника, как Макдугал, решительно не хотелось. Знакомых лиц Эдвард не замечал. После рассказа Ледяного о Кимбли Эда очень заинтересовал вопрос, кто ещё из его мира попал сюда. И если здесь Энви, то кто ещё из гомункулов топчет эту землю? Менее всего Эду хотелось вновь столкнуться с Прайдом — слишком живо в его памяти всплывали картины их последнего противостояния. И, если он понимал, пожалуй, почти всех из их омерзительной семёрки, Селим Брэдли, а, точнее, то, чем он являлся на самом деле, было для Эда загадкой.* * *
Тибетец со шрамом на лице шел на поправку. Он более не проявлял агрессии, не вспоминал о химике с татуировками на ладонях, не кричал во сне. Он был молчалив и отрешен, что врачи списали на потерю близкого человека и незнакомые традиции иного народа. Разумеется, Чунта не отказался от планов мести, но впредь решил быть осмотрительнее. Но на первое место для него вышла отнюдь не вендетта. Он знал, что брат вел какие-то исследования по совмещению западной медицины и их народных традиций. Многие на родине осуждали его за это, но не Чунта — он верил, что брат сможет изменить мир к лучшему. Теперь, когда брата не стало, тибетец не имел права оставить его исследования в небытии. Для этого сначала стоило выздороветь, а позже найти кого-то компетентного и заинтересованного в научных изысканиях. Коллективу госпиталя он не доверял: слишком тесно они общались с этим Кимблером. Значит, стоило найти кого-то ещё. Возможно, ему в этом поможет Гедин. Но Гедин был приятелем Хаусхоффера, который и привез их на эти проклятые испытания, и к тому же был вхож в общество Туле. Похоже, ему придется очень постараться, прежде чем он найдет того, кому можно будет доверить такое сокровище, как изыскания брата. Из больницы Чунту забрал Гедин. Возвращаться в отель не хотелось — все напоминало о Норбу и, кажется, и Гедин, и Хаусхоффер это поняли, поэтому Карл, рассудив, что одним человеком больше — одним меньше, позвал тибетца к себе. Теперь у Чунты появилась прекрасная возможность насладиться общением с Рудольфом Гессом, целыми днями не казавшим носа из дома Хаусхофферов — причина крылась в том, что Гесса разыскивали за какое-то политическое дело. Вскоре Чунта проникся искренней неприязнью к Рудольфу, читавшему совершенно, на взгляд тибетца, отвратительные книги и статьи Ницше, Вагнера, Форда и кого-то там ещё. По мнению Чунты, Гесс был резонёром, к тому же опасным; и тибетец очень жалел, что не мог поспособствовать его обнаружению, так как свято чтил законы гостеприимства. Также заочно он проникся глубочайшей неприязнью к тому, кого они называли фюрером. Когда ему удавалось отделаться от остальных, Чунта пытался разобраться в записях брата, но вскоре он окончательно утвердился во мнении, что без сведущих в здешней медицине людей он совершенно бессилен понять хоть что-то. Сны продолжались, но в них больше не появлялся химик с татуировками на руках — куда как чаще там фигурировала его невеста. Эта женщина во снах больше напоминала жестокую демоницу с когтями-кинжалами и ходила в сопровождении приземистого урода с невероятно острыми зубами и огромной слюнявой пастью. А ещё там был мальчишка со светлыми волосами, заплетенными в косу, и живые доспехи. Если демоница с толстяком были однозначным злом, то со второй парочкой Чунта пока не мог определиться.* * *
Безногий сидел в мастерской и пытался прослушать магнитофонную ленту — он выдал Циммерману несколько мини-раций. Сначала шли разговоры о погоде — Эрнст слышал, пусть и с большим искажением, два мужских голоса и один женский. Немногим позже раздалось неприятное характерное шипение, и сигнал стал поступать только от одной рации, но там транслировалась только музыка. Либо Безногий ошибся в настройке — чего, конечно, быть попросту не могло, — либо мальчишки что-то обнаружили и предприняли контрмеры. Думать о том, что гомункул мог его обмануть, Безногий не хотел, однако и эту версию не списывал со счетов. Эрнст осознавал, что гомункулы всегда вели свою игру, и, пока их цели совпадали, имело смысл рассчитывать на поддержку. Он утаил от постоянно выходившего с ним на связь Веллера истинную природу существа Энви. Во-первых, по мнению Шаттерханда, никому нельзя было доверять безоговорочно, и туз в рукаве ему бы не повредил; во-вторых, его спасителю было совершенно незачем знать об этом, кто такие гомункулы. Да и он ни капли не сомневался в том, что Веллер и сам что-то скрывает. Например, было совершенно непонятно, кто такой этот Ульрих Эккарт, о котором говорили Элрики. Конечно, это мог быть кто угодно, но мнительный учёный отчего-то подозревал всех до единого в злонамеренности, в том числе и Веллера. — Ничего, Вилли, — заглянул он в разные глаза кота, который тут же ответил ему коротким деловитым "мяв", — мы ещё разберемся с этими лживыми скотами и вернём наше по праву.